Это песня тридцать девятого года. Наш освободительный поход.
В сорок первом не оградили. Но все равно пели повсеместно эту песню в солдатском строю. И оказались правы.
Гремят наши песни далеко за пределами России, и Европа внимательно слушает их.
У нас были союзники – Англия и США. Они так официально и назывались – союзники. Они действовали на других театрах войны. В совместных операциях мы, по сути, не участвовали, разве что на море и в воздухе. Но в ходе войны у нас появились новые союзники, перенесшие великие беды и вставшие с нами плечом к плечу. И в числе первых – Польша, Рядом и за общее дело проливали мы кровь.
Любой ценой враг пытался приостановить наше продвижение в Польше, не пропустить наши войска в Германию. Он надеялся, что наш нажим ослабнет, не только потому, что мы утомлены столь долгим наступлением, но и чисто психологически: ведь мы уже освободили свою землю и воюем на чужой.
Но героизм и самопожертвование наших людей были не меньшими, чем прежде, мощь наших фронтов и армий все нарастала. Очень хорошо помню это чувство: нас уже ничем не остановить!
Такие разрушения, такие развалины, как были оставлены гитлеровской армией в Польше, можно было еще увидеть лишь в одной стране – у нас.
До войны у нас не существовало туристских поездок, и вообще мало кто бывал за рубежом. А в сорок пятом сразу несколько миллионов наших людей оказалось в Европе. И с какой выдержкой, достоинством прошли они по ее дорогам. Я не раз замечал эту поразительную способность не удивляться попусту, не суетиться, сохраняя полнейшую собранность и спокойствие – привычку, свойственную русскому человеку.
Куда только не забрасывала судьба, но что же в этом, удивительного! На войне всякое увидишь.
Отбивали обратно дорогие сердцу города и деревни, освобождали наших людей – все это было уже привычно, постоянно.
Но здесь совсем другое – новое, щемяще неожиданное: наши девчушки, угнанные на чужбину, в неволю, в услужение. Русские девчонки, украинские и белорусские девчата, бесправные, безответные, втихомолку выплакавшие синие глаза и карие очи в тоске по родным местам, по своим близким.
Вон как они хохочут сейчас – еще бы, у них теперь вся жизнь впереди! А их освободители, такие же молодые, как они сами, лишь улыбаются – добро, по-мужски сдержанно, чуть снисходительно.
И во Вроцлаве, и в Познани, и дальше – в Германии доводилось мне посещать такие кладбища.
…Несколько лет назад я побывал в прекрасном польском городе Познани, жил там десять дней. По утрам я выходил из отеля, гулял по улицам и площадям. Стоял тихий, чистый октябрь, листва еще не опала. Варта под мостом текла медленно, умиротворенно.
В войну я не бывал здесь и не знал, что у этого моста второпях поставлен был когда-то дощатый щит с надписью: «Мост в Познани через Варту – последний мост перед логовом фашистского зверя!» Слова «перед логовом» были подчеркнуты.
В Румынии
Вторая мировая война, как всякая война, но в значительно большей степени, чем другие, дала толчок развитию и совершенствованию новой техники, оружия, выдвинула и воплотила новые тактические идеи. В ходе войны армия была практически перевооружена, и этот процесс естественно продолжался.
…Сейчас это уже воспоминание. Был у нас стариннейший, героический род войск, весьма активно участвовавший и в этой войне с начала и до конца, достойно выполнивший свою задачу, но исчерпавший себя и исчезнувший, сошедший после войны.
Кавалерия. Конница. С ней связаны сладостные картины детства. Буденный. Котовский. Чапаев… Цокот копыт по булыжнику. Или – еще лучше – комья земли из-под подков, конная лава, блистание шашек, черная буря бурок. Это заставляло замирать сердце.
И сейчас – заломленные папахи и фуражки, лампасы, струящиеся в голенища сапог, сдержанное ржание коней.
В последний период войны успешно действовали на юге казачьи части и соединения.
Да, роли окончательно переменились. Теперь только наши полководцы диктовали ход войны, планировали и осуществляли операции столь нацеленные и стремительные, а наши войска осуществляли прорывы и охваты столь глубокие, какие не удавались противнику даже в начальные недели войны.
Именно в таком, новом, темпе и стиле был взят Бухарест. Румынская столица сумела оценить это по достоинству.
С большой охотой румынский народ и армия вышли из войны на стороне Германии и стали нашим новым союзником. Мне случалось видеть заново укомплектованные бодрые румынские части, отправляющиеся на фронт.
А это – первые встречи и знакомства. Обоюдное стремление понять друг друга. И уже вполне деловое сотрудничество – совместный патруль.
В Болгарии
Народ Болгарии встретил Советскую Армию столь восторженно, с такой неподдельной радостью, как до этого бывало лишь на нашей земле. На шоссейные и проселочные дороги, на улочки и улицы деревушек, городов и самой Софии выплеснулось такое ликование, что могло показаться, будто уже нет войны.
У болгарского берега бьется и хлопает на свежем ветру бело-голубой флаг Военно-Морского Флота нашей державы. И стоит на палубе по стойке «смирно», с винтовкой у ноги, бравый черноморец, старшина второй статьи, а далеко за его спиной – нет, и в бинокли не рассмотреть! – Одесса, Новороссийск, Севастополь… Народно-освободительная армия Болгарии. Болгарские партизаны. Наши братья в борьбе с общим врагом. Бесстрашно и упорно, неся жестокие потери, не один год сражались они за свободу, и так же естественно – беззаветно повсюду поддерживало их население. И еще – в тяжелые и в победные наши времена всеми помыслами, всеми устремлениями души были они с нами. Не щадя своих сил и жизней, расшатывали они изнутри ненавистный режим, и настал момент, когда он затрещал и зашатался. Болгарская рабочая партия и Отечественный фронт успешно организовали и осуществили сентябрьское восстание. Как это прекрасно: не смириться и победить!
Успех дела был предопределен и тем, что в болгарские порты уже вошли боевые корабли Черноморского флота, а с востока, так, что прогибалась под их силой земля, катились по дорогам Болгарии наши армии.
Освобождение Советской Прибалтики
Бои в Прибалтике… Перед решающим нелегким сражением – вынос полкового знамени.
Такое бывает не слишком часто, я, например, вспоминаю за свою службу всего несколько подобных случаев. Обычно знамя хранилось в чехле в штабе, под неусыпной охраной специального поста, самого почетного в части. Достаточно было одного сознания, что оно есть.
Знамя – святыня полка, символ его боеспособности, мужества, верности присяге. Потеря знамени – самый тяжкий и горький позор. Не зря сберегали его, рискуя жизнью, при отступлении, в окружении, в трудные наши времена. Пробирались через леса и болота, плотно обмотавшись полотнищем, выходили к своим, рвали через голову гимнастерку и нательную рубаху, и у измученных войною людей просветлялись глаза и лица при виде тяжелой, темно-красной с золотом ткани – боевого, воинского, революционного знамени.
А если безжалостно кончались силы, уходила по капле жизнь вместе с последней кровью, оставляли иной раз красное полотнище в дальней деревушке, завещав остывающими губами – сберечь и передать нашим. И бывали поразительные примеры того, как неграмотная крестьянка, не понимавшая в точности – зачем, но твердо знавшая, что так надо, месяцами, а то и годами сохраняла на чердаке или в подполе знамя геройски погибшего и затем возрожденного с ее помощью полка.
Вдоль застывшего строя чеканят шаг по осенней траве командир, за ним знаменосец и два ассистента по бокам, и сердца бойцов наполняются отвагой и гордостью.
А спустя несколько страниц вы увидите другой снимок. Трофеи: вражеские знамена с отвратительным знаком – свастикой. Сколько попадалось нам таких знамен, оставленных, потерянных впопыхах. Плохи же стали дела у их владельцев!
Малую часть этих знамен увидел потом мир брошенными на брусчатку, к подножию Кремля и Мавзолея.
Наше нарастающее наступление. А вокруг ранняя осень, мелкие и частые прибалтийские дожди, еще сочная зелень. И обилие водных преград, которые приходилось то и дело форсировать. Отчаянное сопротивление уже не уверенного в себе противника, минированные улицы красивых старинных городов. Новизна мягких пейзажей, красная черепица, маленькие аккуратные городки. И пустынные дюны, сосны, светло-желтый песок, серые балтийские воды.
По отношению к республикам Прибалтики у нас было особое чувство. Дело в том, что они были очень молоды, они стали советскими почти перед самой войной. Положение сложилось так, что мы вынуждены были отойти с их территорий очень быстро, что всегда оставляет в душе более горький осадок, чем отход после упорной и длительной обороны.
Мы испытали удовлетворение от того, что, несмотря на многочисленные и сильные укрепления противника, Прибалтика была освобождена столь же стремительно. В освобождении республик Прибалтики, в боях за их столицы активнейшее участие принимали национальные – эстонские, латышские и литовские – соединения. До этого они успешно сражались на других фронтах, но к концу лета сорок четвертого года, доукомплектованные, добротно обмундированные и вооруженные, были выдвинуты к их родным землям. Они с волнением освобождали дорогие сердцу места, а живущие там, встречающие нашу армию с радостным удивлением слушали их знакомую, с детства понятную речь.
Словацкое восстание
Начало октября. Позади Дуклинский перевал. В долинах еще тепло и сухо. Вместе с нашими войсками к границе Чехословакии вышел Чехословацкий корпус. Борьба предстояла еще нелегкая, долгая.
Но уже сейчас можно развернуть государственный флаг, можно дать победный залп, можно, преклонив колена, поцеловать милую землю отцов и дедов. Эти чувства близки и понятны каждому, кто освобождал свою Родину, кто воевал за свободу.
Впереди – все ближе смутно голубеющие склонами, белеющие снегами вершин горы. Когда-то похоже синели горы Крыма, грозно возвышался в небе Кавказ. Теперь перед взором Карпаты. Они кажутся неприступными. Но все глубже и все выше неотвратимо проникают в их мрачные пределы наши войска. Глубокий снег. Холодно. На высоте трудно дышать. Тянутся по горной тропе терпеливые вьючные лошади. Ну, а там, где совсем тяжело, поднимает орудия на руках наша пехота. Наша матушка-пехота. Ведь она все может, все умеет, везде ей не привыкать.
Партизаны Словакии. Они были хозяевами в этих хмурых холодных горах, они были ударной силой словацкого восстания. По масштабам партизанской войны в порабощенной стране можно безошибочно судить о силе духа и о характере народа.
Мы помогали им не только оружием и боеприпасами. За линию фронта прорывались наши крупные партизанские соединения, по воздуху перебрасывались отдельные группы. Кроме личной храбрости, они принесли в Словакию то, что было не менее ценно, – кровью добытый опыт.
В Югославии
В сорок первом среди всего, обрушившегося на нашу страну, на наши души и сознание, среди всех бед и надежд, явственно прозвучало и это название – Югославия. Мужественная, борющаяся, несдающаяся страна. Мы прониклись к ней и к ее народам живейшим сочувствием и симпатией. Ее сопротивление было дерзким, открытым и, может быть, наиболее успешным из всех оккупированных стран Европы.
Ее удачи радовали нас, как свои. Ее жестокая боль становилась нашей болью.
Как нам это близко и знакомо. Как восходит это к первым еще годам после революции, к гражданской войне.
В партизанском краю, под боком у врага, – школа. Вечерняя школа или школа для взрослых? Впрочем, здесь есть и совсем дети. Неважно, как ее назвать, но это – школа.
Скрип мела и перьев, взгляд, поочередно обращающийся к белой тетради и к черной доске с условием, а затем и решением задачи… И другая задача, и другой взгляд – вперед, много дальше: свободной республике Югославии потребуются грамотные люди.
Школа… И еще иная школа, которую довелось пройти, – горечь утрат, война. Суровая школа жизни.
Партизаны Югославии. Они «о Родине радея, не помышляли о себе». Они так бесстрашно дрались за свободу, и столь велик был размах этой борьбы, что о их стране можно было сказать: партизанская Югославия. Их повсеместно поддерживало население, им, чем дальше, тем больше, помогали мы, но все-таки как же им бывало нелегко. И не только в самом бою, но и на переходах, привалах, в горах, в снегу. Подвиг – не только коротко сжатый миг мужества, яркая вспышка отваги, но и долгие будни, житейские трудности, монотонные тяготы войны.
Девушка перевязывает голову раненому, Обратите внимание: у нее самой забинтована рука.
Наши солдаты на переправе возле Белграда. Многоплановая эта фотография – как полотно из народной жизни. Сработанный саперами настил, рябь воды, и тот, лесистый, берег, и автоматы, фляжки, подсумки на ремнях, а у одного на плечах тяжелый станок «максима». И главная суть картины, на что невольно обращаешь внимание: как эти ребята, выполняющие свое дело, по-хозяйски деловиты, умелы, уверенны.
А на другом снимке югославские партизаны невдалеке от своей столицы. Вглядитесь в них. За спокойствием этих лиц ощущается скрываемое волнение. Они все полны решимости. Их ждет Белград. Их ожидают матери, невесты, жены. Вон у знаменосца на пальце обручальное кольцо.
Почти с самого начала войны, пока еще не успели появиться художественные фильмы о всенародном подвиге, у нас на экран стали выпускаться «Боевые киносборники», составленные из отдельных сюжетов, коротких новелл, зовущих на борьбу с врагом. И вот была одна из них – о Белграде, о выслеженной гестаповцами подпольной радиостанции, о геройстве и гибели подпольщиков. Эта история обжигала сердце. Там еще звучала трогательная песенка:
…С той поры, как осталась за спиной наша государственная граница, немало брали мы городов – ощетинившихся, затаившихся. Что ни говори, приятно входить в город, который встречает вас, как дорогих, долгожданных друзей.
Похороны нашего солдата. Скорбь на лицах, могила в цветах. Далеко же ушел он от дома, от родной стороны, чтобы погибнуть за другую землю, за другой народ, но за общую свободу и справедливость.
Одиночные или братские могилы в братской стране. Вечная слава нашим друзьям, лежащим в них. Вечная слава и память всем, оставшимся на великом и долгом пути.
Освобождение Венгрии
Венгрия. Редкостная по тем временам ожесточенность боев под Будапештом. Отчаянные танковые контрудары врага у озера Балатон. Вздувшийся Дунай, упавшие мосты, потери, грязь, распутица. И наш 3-й Украинский фронт, мощно пошедший на Запад по весенней венгерской равнине. И транспаранты на обочинах шоссе: «Вперед, орлы Толбухина!» Это все и моя молодость.
Сколько было мадьярских сел, хуторов, поместий, сколько городков и городов с названиями, врезанными в память навсегда, как резцом по граниту. Еще бы, ведь с этим столько связано! Дебрецен, Сегед, Цеглед, Мор, Папа – все очень просто. И вдруг такое, что не каждый выговорит – Секешфехервар! Шутили: «Легче взять, чем произнести». Другие прошли через другие города и страны и тоже детально запомнили свою дорогу – на всю жизнь.
Постоянные варварские нарушения гуманных международных соглашений, касающихся военнопленных, раненых, мирного населения и многого другого на войне, давно стали для гитлеровской своры нормой.
В первый день сорок пятого года ими были подло убиты два наших парламентера, посланные с предложением о капитуляции окруженной будапештской группировки. На снимке – тело одного из них.
Дунай. Одна из крупнейших рек Европы и одна из крупнейших рек войны. С ней связано немало наших воспоминаний, так же как с Волгой, с Днепром, с Вислой, с Одером… Не один рухнувший мост видели мы на этой реке. Не один раз и не в одном месте пришлось нам форсировать эту грозную водную преграду. Всемерно помогала при этом наземным войскам смело поднявшаяся вверх по реке Дунайская флотилия.
В Австрии
Венгерская равнина, естественно перешедшая в Венскую низменность. И столица Австрии – шестая уже европейская столица, которую брали наши войска. После нее – за неполный месяц – предстояло взять Берлин и освободить Прагу. Восемь громких европейских столиц! До этого уже были учреждены медали за оборону наших городов, наших городов-героев. Теперь предстояло появиться медалям за взятие и за освобождение чужестранных столиц.
Все гуще пестрели в сводках и приказах непривычные названия взятых нами селений и городов. Ярко звучали уже хорошо знакомые миру, близкие многим имена наших полководцев, а за каждым из них подразумевались могущественные армии и фронты.
Вдали, за Веной, голубели горы – потом мы дошли и до них, – а впереди опять, в который раз, будто нарочно, катился Дунай, но мы к этому уже привыкли.
Мы взяли этот красивейший город решительно, в течение недели. Мне довелось в составе 9-й гвардейской армии «стоять» в аристократических виллах на холме и даже встретить там майские праздники.
Что играет этот военный духовой оркестр, этот наш музыкантский взвод на площади австрийской столицы? Может быть, капельмейстер уже раздобыл здешние ноты, и ребята играют что-нибудь сугубо венское, или это свой, привычный, сызнова тревожащий сердце мотив?