– Как вас понимать? – мертвыми глазами глядя на Копаева, пробасил подполковник.
– Я вас еще раз спрашиваю, – глядя на хорошо знакомого ему дежурного по тюрьме, проворочал языком Копаев, – вы меня помните или нет?
– Впервые вижу, – ничуть не сомневаясь, ответил подполковник. Характерная черта многих дежурных, ставящих личную жизнь превыше служебной, – невозможность сопоставления служебной деятельности с бытовой рутиной. Увидь подполковник Антона через решетку дежурной части, его озарило бы быстрее, чем Копаев вспомнил бы фамилию самого дежурного. – Что вы хотите?
– Мило, – похлопал глазами Антон. – Тогда я объясню. Вчера мне нужно было поговорить с Занкиевым, и мой человек с ним поговорил. Сегодня мне нужен Полоз, но встреча с ним невозможна, потому что Антон Филимонович забыл, что это именно он может ее организовать. Антон Филимонович, если вы недовольны суммой, так вы говорите об этом. Говорите! Только не делайте вид, что я ошибся адресом. Я удвою ее. Мне важен этот разговор. У Полоза начинаются напряги с Комитетом, и целому ряду людей это ненужно. У вас когда отпуск?
– Ну, в ноябре.
– Я вижу, вы на хорошем счету у руководства. Шутка. Что делать в ноябрьской России? Наматывать на кулак сопли и ждать лета. Но лето рядом. На Кипре в ноябре плюс двадцать пять. Как насчет турне на двоих на три недели?
– На троих, – с хрипотцой поправил Антона Власов. – И пансион, а не полупансион.
Копаев задрал подбородок и погладил кадык.
– Разве это в два раза больше, чем за Занкиева? По-моему, это в пять раз больше.
– Я рискую, – теперь голос подполковника стал напоминать одышку туберкулезного больного перед залпом влажного кашля. – Очень рискую. С такой периодичностью меня через месяц возьмут за жопу и открутят голову.
– Антон Филимонович, – сказал Антон, возлагая на плечо уже бывшего дежурного руку, – вы завышаете сроки. За жопу вы уже взяты.
Он толкнул его в сторону «Форда», и из машины вышел Тоцкий.
– Надень на него наручники моим именем, – дабы задержанный не сомневался в происходящем, Копаев толкнул его еще раз. – Очень хорошо, что вы плотно позавтракали, Власов. Порядки вы знаете, поэтому в курсе, что кормить в «красной хате» ИВС Центрального округа сегодня вас уже не будут.
Он сыграл наобум и сорвал куш. Но никогда еще не был так разочарован от этого. Он видывал разные виды и теперь с непонятным сомнением в душе убеждался в их все большей чудовищности. Что за сомнение терзало его душу? Он не мог ответить на этот вопрос. Лишь полчаса спустя, когда перед въездом в ворота изолятора временного содержания ему пришлось предъявить служебное удостоверение, он не спрятал его по привычке в карман, а с удивлением, словно видел его впервые, разглядел.
А дежурный по изолятору даже не взглянул в корочки – он узнал следователя Приколова. Ведь дежурный находился на службе. А потому отождествлять фото с личностью ему не было необходимости. Интересно, а узнал бы он Приколова завтра, если бы тот нагрянул к нему поутру да после тяжелой смены?
Глава 9
Два часа пролетели, как одно мгновение.
За те сто двадцать минут, пока следователь разговаривал с предприимчивым подполковником, поставившим доступ к арестованным на прочную коммерческую основу, Тоцкий установил принадлежность номера телефона, указанного в квитанции, оплаченной покойным губернатором.
Власов манерничал минут пятнадцать. Но чем чаще он говорил о «чудовищной провокации», тем сильнее на глазах грустнел и старел. Когда, наконец, стало ясно, что дальнейшее упорство унижает его, он сломался.
Готовый к такому обороту Копаев мысленно добавил к предстоящему разговору пару часов. Только юный и необтесанный опер сейчас мог развесить уши и послушно принимать на веру то, что прозвучит в кабинете. Антон этот рубеж перешагнул давно, и в тот момент, когда Власов задумчиво произнес «Хорошо…», приготовился отделять зерна от плевел и агнцев от козлищ. Попадая в такой переплет, люди от правоохранительных органов сводят свою роль в преступлении лишь к стоянию «на стреме» или стороннему наблюдению. Нет, не участвовал, нет, не делал, но попустительствовал, не донес, и в том кается. Наказывайте! – за недонос.
Так оно, собственно, и случилось. Власов промычал, что его обманули, сунув под нос пропуск, а он, слепой и старый дурак, не рассмотрел как следует. Вот и вся вина. Не сажать же за это! – в самом-то деле…
– Ты что, дурак, Власов? – погрустнел Антон. – Ты кому вливаешь эту шнягу? Кто был ночью в тюрьме?!
Около десяти месяцев назад подполковник, у которого заболел сын, вышел от его лечащего врача в состоянии транса. У мальчика обнаружили лейкемию в начальной стадии, то есть в той, когда еще не поздно начать биохимическое лечение и уничтожить болезнь на корню. Операция и лечение в Германии стоили около десяти тысяч евро. С этой цифрой в голове Власов вышел из больницы и приехал домой. Обзвонил родных, близких, знакомых, подсчитал, сколько стоит его машина, помножил на текущий курс и вывел итоговую цифру: ровно десять тысяч евро. И последующие лет десять жизни должны уйти на погашение этой задолженности, а на такую рассрочку не соглашался ни один из близких и знакомых. Власов отчаялся и едва не запил. Помог один из бывших сослуживцев, живущих ныне в Питере. Он сказал, что помочь может, но для этого необходима обратная услуга. При этом забывается сама сумма долга. Просто услуга в ответ.
Власов, когда ему объяснили, к чему сводится обратная связь, сначала едва не отказался. Дело в том, что в тюрьме содержится человек, и нужно человеку помочь.
Как сказал чернявый проситель, чуть ломая русский язык южным акцентом: «Одному сидеть не хочется, другому – умирать от белокровия». Словом, договорились. В следующее свое дежурство Власов провел в тюрьму человека, который около четверти часа на чеченском языке разговаривал с арестантом.
Дальше больше, и вскоре Власов понял, что десять тысяч евро, которые он наивно принял за оплату единичной услуги, не что иное, как единовременное пособие за участие в постоянном сотрудничестве. Спрыгнуть с подножки этого поезда уже невозможно, и матерый подполковник попал в историю, попасть в которую не рассчитывал именно по причине своей матерости.
Из протокола допроса Власова А. Ф.:
Вопрос: Как зовут человека, предложившего вам 10 000 евро на лечение сына в обмен на незаконный допуск к содержащимся под стражей лицам?
Ответ: Он представился как Магомед-Хаджи. Знаю, что он ездит на джипе «Лексус» черного цвета. Ему около пятидесяти пяти лет, ростом около ста семидесяти пяти сантиметров, крепкого телосложения, по-русски говорит с едва заметным акцентом. Возможно, он из бывших партократов.
Вопрос: Почему вы так решили?
Ответ: У него уверенная и спокойная манера поведения, он часто употребляет такие выражения, как «человеческий фактор», «кадровая работа», «ответственность».
Вопрос: 26 сентября в тюрьму зашел именно он?
Ответ: Да. Но это было впервые. Раньше он приезжал ко мне, договаривался, но для разговора прибывали другие лица.
Вопрос: Сколько раз вы организовывали такие разговоры?
Ответ: Раз семь, наверное. Быть может, восемь…»
– Телефон 332525 в Мирнске установлен в кабинете директора рыболовецкой компании «Северный промысел», – докладывал Тоцкий.
– Как интересно, – заметил Антон. – Резун, целый губернатор, звонил ночью в офис директора рыболовецкой компании. Скажи, сыщик, когда в Москве полночь, который час в Мирнске?
– Четыре часа.
– Значит, директор сидел в четыре часа утра в своем кабинете и ждал звонка губернатора? Это очень интересно.
Командировочное удостоверение лежало в столе Копаева еще с обеда. Разведка боем оперативниками проделана. Они «засветились» в Мирнске, подергали за кончики ниточек, установили для местных темы для размышлений.
«Приехали два мента, – наверняка говорят в Мирнске, – а следователь сюда не торопится».
Ищут концы в Москве. И ничего в этом удивительного. Что такое Мирнск? Разбитая тапкой муха на карте России. Другое дело – Москва. Все дела «по-крупняку» решаются там. Такое мнение и у Следственного комитета, коль скоро для выяснения причин смерти Резуна на север прибыли два муровца. Уверятся в этом все, кто есть нехорошие люди, и начнут активно заметать те следы, которые проявились в результате приезда полицейских. И приехать в этот момент в Мирнск следователю Приколову – ммм… – чмок! – самый смак.
«Что там наработают эти двое?» – спрашивал Быков. А разве Антон посылал сыщиков в Мирнск что-то нарабатывать?
Он посылал их поднять легкий ветерок и сдуть листву с присыпанных наспех трупов. Продемонстрировать отсутствие своего интереса к мирнским разборкам. Расслабить напрягшихся, спрятавшихся за кустами нехороших парней. Пусть вздохнут и выйдут из-за кустов. Навстречу следователю Приколову, шагающему из аэропорта с портфелем в руках.
– Когда у тебя самолет? – поинтересовался во время последнего разговора Быков.
– В девять вечера. Я возьму Тоцкого, – отвечал Антон.
Было это два часа назад.
Оперуполномоченный Мошков, великолепно сыгравший роль следователя Следственного комитета в тюрьме, ехал в Серебряный Бор в хорошем настроении.
Позавчера к нему подъехал дядька с явными признаками второй чеченской кампании на лице, уговорил поучаствовать в «концерте» вместе с судьей, вручил конверт и коротенькую фабулу недоразумения, случившегося с Занкиевым («Судья писал, – пояснил дядька, – так что все в теме»). Судья, сказал дядька, в курсе. Все в курсе. Просто задержанного без процесса не освободить, и в зале судебного заседания нужно строгое лицо в виде следователя. Никто не проверит и не узнает.
И Мошков поучаствовал.
А полчаса назад дядька позвонил и попросил приехать. Наверное, концерт он оценил на совесть и теперь хочет добавить. Наверное, и судья там будет.
– Я к Магомеду, – сказал Мошков в переговорное устройство перед воротами особняка в Серебряном Бору. Подумал, и исправился: – К Магомеду-Хаджи.
Его впустили, пригласили из машины за дом, откуда слабый и на удивление теплый ветерок уже доносил аромат жареного мяса.
Магомед-Хаджи сидел за столиком и пил красное вино. Рукав его рубашки был заляпан чем-то красным. «Наверное, вино пролил», – догадался Мошков.
– Садись, дорогой, – сказал хозяин, широким жестом указав Мошкову на стул перед собой. – Хочу угостить тебя красным вином из погребка бордоских виноделов и мясом.
Вино было разлито, и, когда фужеры опустели во второй раз, хозяин спросил:
– Ты купил детям игрушки на те деньги, что я тебе подарил? Купил ли жене красивое платье?
– У меня нет жены, – весело рассмеялся Мошков. Вино приятно грело желудок на холодке улицы и разливалось дымкой в голове. Сам двойной вопрос чеченца привел его в хмельной восторг. У него нет жены, так откуда могут быть дети?
– А скажи, Олег, – мягко улыбаясь, проворковал хозяин, – спрашивал ли кто тебя о том процессе?
Мошков отмахнулся.
– Как вы и просили, я целый день добросовестно болел. И потом, вы же сами говорили, что этот процесс кривотолков не вызовет?
– Так я не понял, – еще мягче спросил чеченец. – Спрашивал или нет?
– Да нет же! – Вино продолжало веселить, и Мошков, уже не скрываясь, рассмеялся еще громче. – Никто не спрашивал, Магомед-Хаджи. Никто не интересовался. Я выполняю свою часть договора.
– А это мы сейчас посмотрим, Олег, – казал чеченец и что-то отрывисто пролаял на родном языке.
От дома отделились двое и, внушая Мошкову тревогу, подошли. Выслушав из уст хозяина еще несколько фраз, они спокойно подошли к оперу-лжеследователю и первый из них выбил стул из-под Мошкова.
Страшным Мошкову показалось не то, что с ним потом делали, а осознание ошибки, которую он совершил, соблазнившись тремя тысячами долларов. В том, что нынешние события не тянут даже на компенсацию морального ущерба для него, он убедился уже через несколько минут.
Его несколько раз опускали под воду в наручниках, и всякий раз, когда напряжение в голове достигало критической точки, давали глотнуть свежего воздуха. За те секунды, пока он успевал набрать в легкие свежего воздуха, хозяин успевал задать прежний вопрос.
– Нет!.. – кричал Мошков, выпуская спасительный воздух, и его снова опускали под воду. Вино, так благодушно предложенное хозяином, сводило на нет все усилия юриста третьего класса. Оно давило на мозг изнутри, вытесняло остатки кислорода и создавало в голове такое давление, что почти разрывало капилляры.
Три тысячи долларов. Столько стоит билет на экскурсию в ад.
– Убейте его. И разыщите Колмацкого.
Он не ослышался? Он правильно понял?! Он сказал – «Убейте его»?! Плевать на какого-то Колмацкого!.. Его-то за что?!
Его отволокли к какой-то яме, он увидел нож и боль под кадыком. А потом захотелось спать. Удивительно, но чем глубже становился сон, тем слабее чувствовалась боль.
* * *Самолет оторвался от взлетной полосы Шереметьево, и дрожь в салоне мгновенно прекратилась. Антон посмотрел в окно – он любил смотреть, как большие здания за считаные секунды превращаются в спичечные коробки, а грибные рощи в кляксы в тетрадках первоклассников. Тоцкий, напротив, повернул голову к проходу. Он эти превращения мог наблюдать лишь держа в руках пакет, любезно предоставленный компанией «Аэрофлот».
В Мирнске их никто не встречал. А кто бы встретил, если двое из Москвы прибывали в город вечного Рыбного Дня как хорошо организованная группа «домушников-гастролеров»?
Такси. И – они в Мирнске.
«Здравствуйте, здравствуйте… Я – Приколов, следователь по особо важным, из Следственного комитета, на всякий случай. А это – Тоцкий, из МУРа… А кто ждал? Никто не ждал. Мы сами не думали, что прилетим. Но, как говорится, чем больше бумажек, тем чище… Да, да. Она, родная. Кстати, коль уж мы об этом заговорили… А кто сейчас исполняет обязанности покойного Резуна? Шахворостов Павел Павлович? Мы еще зайдем».
На выходе из кабинета первого этажа Антон заметил, что делопроизводитель даже не дождалась их выхода – схватила трубку и принялась чвакать кнопками на телефоне.
– Поднимается небольшой шумок… – сказал Копаев Тоцкому. – Кажется, нас действительно не ждали. Люблю вот так, по-татарски.
– По-английски, – поправил майор.
– По-английски уходят. Ты видел, как изменилось лицо леди, что с нами разговаривала?
– Она была живая? – подыграл Тоцкий. – Я думал, она давно здесь сидит.
Шахворостовым оказался степенный мужчина лет этак сорока на вид с вялым взглядом и чуть провисшим над брючным ремнем животом. Его серый костюм с черной рубашкой очень гармонировал с синеватыми мешками под глазами. О прибытии столичных гостей он был уже наслышан, однако сделал вид, что приятно удивлен. Встал из-за стола, раскинул руки и помчался навстречу следственной группе. В голове Копаева в этот момент даже блеснула мысль о том, кого он поцелует первым: сотрудника МУРа – начальника отдела по борьбе с бандитизмом или его, оперуполномоченного УСБ Екатеринбурга.
Целовать господин Шахворостов никого не стал. Видимо, посчитал, что это будет уже слишком. С разбегу изменил направление движения, подставил под гостей два стула и вернулся на свое место. Развел руками и стал говорить так же, как, по всей видимости, и думал:
– Безмерно скорбим. Большая потеря. Эту утрату не восполнить никем. Он был хорошим человеком. Преданным своему делу бойцом. Данко. Да, Данко.
– Эк куда вас занесло, – ничуть не удивился Копаев, понимая, что для более впечатляющего траурного спича у и. о. губернатора времени просто не было. Этот текст телеграммы, выданный «на ура», – продукт фантазии за тот отрезок времени, пока Антон с Тоцким поднимались с первого этажа на третий.
– Мы любили его, – сказал Шахворостов, – как отца. Он жил этим городом, этой областью. Субъектом Федерации… Знаете, это как у поэта. Помните? Боже, будь я самым сильным князем, Но живи от моря вдалеке, Я б, наверно, повалился наземь, Грыз её и бил в слепой тоске. Он был таким.
«Отходит, – констатировал Антон. – А я-то грешным делом подумал, что он «тормоз». Но он, оказывается, разудалый молодец, и ухо с этим фраером от бога нужно держать востро».
– Так оно и вышло, – подтвердил Копаев, вынимая из кармана пачку жвачки и бросая на спинку соседнего стула плащ. – А потом с веселой дрожью, закружившись вкруг оркестра, Звуки падали к подножью Задушённого маэстро.
– Надушенного, – машинально поправил Шахворостов и тут же встрепенулся: – Вы тоже знаете Гумилева?..
– К сожалению, нет. Не успел, – Антон закинул в рот скрученный в трубочку пластик. – Только его дело НКВД в архиве ФСБ листал. Из личных интересов. Где чай?
Не привыкший к такого рода перекатам и. о. ринулся было сам, потом о чем-то вспомнил и стал искать на пульте кнопку. Нашел, нажал.
«Чуть было сам не заварил, – со злорадством подумал Копаев. – Парень не на своем месте. Короткий зондаж – и он тут же прокололся. Уважаемые пацаны даже для москвичей за чаем не бегают. Усадили, усадили в кресло… Сейчас я тебя еще паче огорошу, и мы найдем подтверждение спонтанной версии».
– Пока на хлеб мажут красную икорку… – Антон завис над столом. – Мы же с красной икоркой бутерброды будем есть? Так вот… Все приказы и распоряжения Резуна за две тысячи одиннадцатый-двенадцатый год, – он вытянул перед собой руку в нацистском приветствии, показывая, какой высотой он хотел бы видеть стопку, – сюда. Сейчас.
И грохнул ладонью по столешнице.
– Это… – засуетился Шахворостов.
– Это очень просто, – перебил Копаев. – Снимаете с аппарата трубку и говорите делопроизводителю: «Сюда, мать твою!» И документы через пять минут будут у вас на столе. Их занесет делопроизводитель в юбке, разодранной от быстрого бега.