Взвыла, обхватив голову руками. Ревела, цеплялась за него – оттаскивали. Кто—то говорил на ухо – нельзя трогать, мало ли какие травмы и переломы.
В тот момент вспомнились мои собственные слова: «Чтоб ты сдох, тварь!». Бросила не подумав, но там, наверху всё записывают. Пожелала? Получи.
Так начался отсчёт моей новой жизни. Так я начала молиться: «Только бы выжил».
23
Врачи отмахивались – кто такая? Не жена, не родственница. Обивала пороги больницы, требовала, стучала в окна регистратуры – без толку. Спала в коридоре на пластиковом стуле, пока спина не начала трещать от острой боли.
Одна медсестричка сжалилась – пообещала проводить ночью, когда дежурных меньше, в палату реанимации. Я стояла в первый раз возле чёрного входа, трясясь от страха и холода – если заметят, то уже никогда не пустят. Не заметили. Молодая девчонка тихо открыла дверь, приложила палец к губам: «Молчи» и провела внутрь.
Смутно помню трубки, аппарат искусственного дыхания – всё как в тумане. Гипс, какие—то штыри, торчащие из бёдер – картина жуткая, разум размыл детали, иначе просто сошла бы с ума. Я гладила его руку, плакала безмолвно, просила меня не оставлять. Если среди ночи приходили врачи, пряталась под койкой – страшно было жуть, чуть наклонись и увидишь сумасшедшую, сжимающуюся на корточках под кроватью больного.
Через месяц начал дышать самостоятельно – маленькая победа. Тогда со мной наконец—то поговорили, снизошли. Объяснили, что какой—то сложный перелом таза – ходить вряд ли будет, нижняя часть тела парализована. Слушала, кивала головой – плевать, лишь бы жил. Объяснили про реабилитацию, психологическую помощь, терапию – всё записывала, а потом читала в интернете. Искала лучших массажистов, клиники – цены ужасали. Поняла, что не потяну его лечение одна – пришлось начать работать в утроенном режиме. Ночью валилась с ног, но шла в больницу – чувствовала вину за то, что оставляю на целый день одного в холодной палате, обвешанного проводами, трубками.
Осознавала, что в таком режиме и мужики не выдерживают, но работала. Руки истёрла в кровь, отмывая от краски, зрение стало падать – долгие часы за компьютером – чертила проекты и продавала за копейки в интернете. К тому моменту, как его выпишут, надо обустроить всё дома – ванную и туалет, специальный матрас на кровати, купить инвалидную коляску – денег потрачено будет – страшно сказать. Покрасила стены – получила расчёт и бегом в специализированный магазин, а часть откладывала на счёт в банке – на терапевтов и массажистов.
Он молчал с того момента, как очнулся. Медсёстры говорили, что морщился от больничной еды – всё—таки избаловала. Стала уходить домой в четыре утра, два часа проводила за готовкой и относила в больницу. Начал есть лучше, в весе набрал немного. Ночью несколько часов сидела рядом, гладила по рукам – говорила, что всё будет хорошо. Он смотрел своими тёмными глазами и качал головой: «Уходи, зачем тебе калека».
Я не ушла. Не смогла. Я лучше себе ноги оторву и ему приделаю, но лишь бы живой, здоровый и со мной рядом.
Верила, что поставлю на ноги. Знала. Я же упёртая…
Всего и не опишешь вот так, затянется надолго. Не буду посвящать вас во все тонкости жизни с инвалидом – ни к чему. Ему было тяжело, и физически и морально. Представьте – ведь был здоровый, крепкий мужик, а тут ему утку подкладывают. Кормят с ложечки, обмывают влажным полотенцем или везут на коляске до ванной, там садят на специальный стул и моют из душа, как ребёнка.
Руслан терпел, сцепив зубы. Не сказал ни одного обидного, колкого слова. Через пару месяцев начал потихоньку разговаривать. «Как дела?», «Что на работе?». Рассказывала, делилась – стал улыбаться. Встретила пару знакомых – парней с его бригады, передала привет. Сказал, чтоб в гости не звала – не хочет. Я понимала, поэтому просто передавала приветы туда—сюда, но настойчиво отказывалась, если просили зайти, проведать.
Прошло полгода. Массаж давал результаты – начал потихоньку приподниматься на руках, до этого не хватало сил – мышцы совсем атрофировались. Я перетащила ему телевизор в спальню и купила дешёвенький подержанный ноутбук, чтобы не скучал целыми днями, пока я на работе.
Мама приезжала на выходные – помогала с уборкой. Подсказала, что и кому говорить, как свечи ставить, и я начала ходить по воскресеньям в церковь. Замаливала грехи, раскаивалась за неосторожно брошенные слова. У Николая Чудотворца просила за него, а у Девы Марии – сил и мудрости для себя. Помощи не просила никогда – понимала, что не заслужила.
У Руслана началось воспаление, оказалось, что штифты поставили неправильно. Нужна была срочная операция – таких денег не было. Сказали, если не сделать в ближайшее время – ампутация правой ноги до верхней части бедра. Я рыдала на плече у рентгенолога – страховка закончилась, бесплатно больше ничего не будет. Пенсия по инвалидности – крохи и Руслан от неё отказался, слишком гордый.
Тогда пришла в храм прямиком из больницы – тихо плакала перед иконой и впервые попросила для себя. Не сотворить чуда, а просто дать подсказку, какой—то знак.
Шла по городу, укутавшись в старое залатанное пальто. Увидела витрину парикмахерской и салона париков. Не думая, шагнула внутрь.
Вышла оттуда с короткой стрижкой, под мальчика. Попросила обрезать максимально – чтобы продать побольше. Волосы, хоть были и крашеные, но здоровые – заплатили много.
Руслан тогда впервые за всё это время заплакал. Я улыбнулась, сказала: «Отрастут, не зубы», а по его лицу катились слёзы, когда он перебирал короткий рваный «стильный» ёжик на моей голове. Мне тоже было обидно, больно – но я иного выхода не видела. Правда, ситуация была край – хоть на панель иди, или банк грабить – выхода нет.
Вытряхнула шкатулку с драгоценностями – сдала в ломбард. Мама тоже продала своё золото, и соседка – Марфа Васильевна, у неё было очень много и старинное. На операцию накопили быстро, ногу ему спасли.
Так и жили. Прошёл год, снова наступила осень. Больше дышать свежим воздухом на балконе он не мог – холодно. А спускать с пятого этажа без лифта коляску и его самой – невозможно. Я приглашала массажиста по выходным, он помогал бесплатно, и мы гуляли по парку. Я толкала коляску, а Руслан молчал, разглядывал идущих навстречу людей. Один раз я так устала от сочувствующих взглядов, что начала материть одну женщину – она сидела на соседней скамейке и пялилась – нагло, с жалостью, брезгливо. Не выдержала – подбежала к ней, орала на всю улицу. Руслан тогда подъехал, толкнул колесом в ногу и схватил за руку.
– Оставь, Божена. Не стоит.
Баба со скамейки испарилась, а я села на её место. Уткнулась лицом в его тощие колени, накрытые клетчатым пледом, и зарыдала. Руслан гладил по голове, а потом тихо сказал:
– Если бы не ты, я бы давно уже сдох. Им не понять – они думают, что счастливы. На двух ногах, относительно здоровые. Им не понять… – вздохнул, поднял моё зарёванное лицо, вытер слёзы шершавыми пальцами, – Они – бедные, убогие. Они, а не мы. Запомни это, запомни; и никогда больше не плачь из—за убогих – никогда. Поняла?
Я кивнула, и тогда он улыбнулся.
– Пошли домой, – сказал, дотронувшись кончиками пальцев до моих губ.
Меня как током прошибло. Ведь не касались друг друга долго, мучительно долго. Не до этого, да и не представлялось как – он же привык подминать под себя, а тут…
Домой добрались быстро. Сосед с первого этажа помог справиться – уложили на постель моего мужчину. Выпроводила за дверь, прислонилась к ней спиной – страшно.
Пошла на цыпочках в спальню, остановилась в проёме. Руслан глядел в потолок, перебирая руками тонкое одеяло. Бросил взгляд на меня, нахмурился.
– Что? – спросил с опаской.
Я подошла ближе, села на кровать. Погладила напряжённую ладонь, предплечье, провела по плечу. Под пальцами расползлись мурашки – у него.
– Енечка, не надо, – прошептал приглушённо, – Я же не могу…
– Тихо, – наклонилась, чтобы поцеловать, прикоснуться губами к его губам, – Люблю тебя, люблю безумно. Никогда не брошу, – шепнула в щёку, – Чтобы ни случилось, слышишь?
Кивнул, осторожно обнял одной рукой, потом второй. Обхватил некрепко – как мог.
Мы впервые занимались любовью. Во всех смыслах. Медленно, томно. Я ласкала его, вкладывая всё тепло в руки, ласкала губами. Он сжимал меня в объятиях – всё, что был в состоянии делать. По—прежнему горячий, твёрдый – мой. Насаживалась так глубоко, что кричала, как прежде; он вторил мне, нетвёрдо обхватив ладонями за талию.
– Люблю, – шептала, со слезами счастья на глазах, – Мой, только мой.
– Люблю, – шептала, со слезами счастья на глазах, – Мой, только мой.
– Моя, – отвечал он негромко, – Моя, только моя.
24
Сколько мы были вместе? Год, два? Уже и не помнила. Со временем стало легче.
Руслан креп, постепенно стал походить на себя прежнего. Руки стали сильными, плечи – шире; занимался усердно, подтягивался на турнике, отжимался от пола – физиотерапевт держал слабые ноги. Он стал чаще улыбаться, особенно когда смог резко поднимать окрепший торс и перехватывать мою руку по утрам, заваливая на себя.
Я стала изобретательной в постели. Смешно сказать, муж – калека, лежит на спине, а сексуальная жизнь по—прежнему была, и огого. Покупала разные наряды, дразнила его, играла с ним. В один вечер прикинусь горничной, пройдусь с пуховкой, чуть наклоняясь – открывая нижнее бельё с разрезом в пикантном месте. Рычал, царапал одеяло, зазывал к себе. В другой изображала из себя госпожу – дразнила, водила по грани, доводила до исступления, а потом кончали – громко, долго и вместе.
Когда окреп окончательно, держал меня за ягодицы и не отпускал, пока я не теряла сознание, хватая ртом воздух; один, а то и два раза. Гладил, трахал пальцами, если мылись в душе. Дёргал за бёдра на себя, заставлял выгнуть спину и упираться в стену – лизал до беспамятства, дочиста.
Я снова почувствовала себя живой, настоящей. Похорошела, появился румянец на щеках. Волосы отрастали, постепенно стала убирать их в маленький хвостик – мы оба радовались ему. Близость придавала сил, казалось – горы могу свернуть мизинцем. Мама полюбила Руслана за силу духа, и за любовь ко мне. От неё, кроме слов поддержки, не слышала больше ничего. Ни одного упрёка, жалости – только гордость и уважение.
Мы решили пожениться – спонтанно, зимой. Подали заявление, через месяц расписались в ЗАГСе – без банкетов и фуршетов, по—тихому. Никому не сказали, сделали это для себя. Но кольцо Руслан носить заставил – как же без этого.
В нашем доме стали появляться гости. Приходили его ребята, друзья – которых не видел больше года. Все завидовали ему, такую жену каждый захочет – преданная, верная, в беде не бросила. Каждый на себя примерял. Я улыбалась и говорила: «Убереги Бог!».
А потом… Потом случилось первое чудо.
Мы занимались любовью, сонные, только проснувшиеся. Он прижимал меня к себе, я медленно двигалась на нём, а потом почувствовала – толчок. Замерла, Руслан тоже замер, сжал в объятиях так крепко – думала кости треснут.
– Рус, что это было?
Снова толчок, я вскрикнула.
– Твою мать, – прохрипел он, опустив ладони ниже – на талию.
Сдавил, вцепился и…
Начал двигаться.
Не так дико, как раньше – получалось через раз. Но сам.
Сам!
Я тогда испытала оргазм от одного только осознания – он выздоравливает. Он начинает шевелиться, значит скоро пойдёт на двух ногах. Он толкнулся в меня всего пару раз, кончил – мгновенно.
И заплакал.
Я осушала его слёзы губами, целовала, гладила по лицу. С силой поворачивала, если пытался отвернуться.
– Смотри на меня! – крикнула, сжала голову в ладонях, – Ты встанешь. Ты встанешь, Руслан. Ты сможешь! Обещай, что ещё поносишь меня на руках.
– Обещаю, Еня, – плакал, но заулыбался, – Обещаю. Для тебя сделаю всё.
Он встал. Через пару месяцев. Я продала коляску и купила ходули – попросил без колёсиков, чтобы тяжелее было и надо было больше работать ногами. Сначала просто стоял – нетвёрдо, шатаясь. Потом потихоньку начал толкать вперёд и переставлять ноги.
Я хлопала в ладоши, как ребёнок. Прыгала вокруг него, а он улыбался.
Но на этом чудеса не закончились.
Будто там, свыше, приняли мои мольбы. Простили, как простила и я.
Таблетки я давно перестала принимать, как только его сбила машина. На счету каждая копейка была – экономила на себе, на ком же ещё. Месячных не было совсем. А тут что—то затянуло, заныло. По—женски, я думаю понимаете. Каждая сразу чувствует – что—то не так.
Испугалась, записалась к гинекологу. Прождала в очереди месяц, переживала. Руслану сказать боялась – куда он без меня, если со мной что случится. Делала вид, что сплю по ночам, а сама тихонько плакала – вдруг рак какой—нибудь, вдруг умру, а он останется совсем один.
В общем… Пришла к гинекологу. Анализы, УЗИ…
– Поздравляю, – говорит, – Срок два месяца, плод развивается нормально…
– Постойте, – приподнялась на локтях с кушетки, – Какой срок? Какой плод?
– Как же, милочка. Вы беременны, – спокойно ответил доктор, нахмурившись посмотрев на меня через очки, – Вот, смотрите, – повернул монитор ко мне, – Тут сердечко бьётся – видите. Это головка, пуповина.
Я разглядывала нечто, похожее на головастика в монитор и не верила своим глазам. Открывала и закрывала рот в полнейшем в шоке – как? Ведь говорили – бесплодна, только ЭКО с донорской яйцеклеткой; и то, шансы пятьдесят на пятьдесят.
– Хотите фотографию?
Закивала, как неваляшка. Конечно, хочу!
Домой летела на крыльях. Я беременна. Я беременна! Настоящее чудо – живое, внутри меня.
А вот у двери квартиры моя радость постепенно сменилась страхом.
Если не поверит, что ребёнок от него? Если подумает, что изменяла? Если…
Весь вечер грызла себя, переживала, искала правильные слова. Руслан следил за мной цепким взглядом – чувствовал, что—то не то. Ночью, когда лежали в постели, не выдержал:
– Божена, в чём дело? Ты сама не своя.
– Руслан… – села на кровати, согнула колени и обхватила руками, – Рус, я беременна.
Он замолчал. Я сжалась, боялась повернуться. Если не поверит, прогонит – как я буду жить дальше?
Почувствовала прикосновение, напрягла спину. Он повернул за плечо – сидел, опираясь на дрожащую руку.
– Что ты сказала?
– Я беременна, – повторила тихо, закрыв глаза.
Если не поверит, что от него, пусть лучше убьёт сразу – чтоб не мучилась.
– Ты шутишь?
– Нет. Я могу показать, сегодня УЗИ делала… – пролепетала, зажмурившись.
– И ты ещё сидишь тут, дура! – взревел так громко, сжал больно плечо рукой, – Неси снимок, живо! Быстро!
Я подскочила, как ошпаренная. Прихожая, сумочка, вернулась обратно. Вывернула всё наизнанку, достала два снимка – толком—то и не разобрать. Протянула ему, а он вцепился пальцами, уставился на чёрно—белую тонкую глянцевую фотографию. Потом взвыл, упал на спину – сжал бумажки в ладони.
– Русланчик, миленький… – рухнула на колени, уткнулась носом в его кулак, – Твой он, твой.
– Ты что, совсем идиотка? – прошипел яростно, – Я знаю, что он мой.
Я подняла голову и удивлённо моргнула.
– Даже не сомневаюсь, – он кивнул и снова приподнялся – медленно, – Я просто… Я сейчас прыгал бы до потолка, Ень. Я бы сейчас до небес допрыгнул бы, дыру в крыше проделал головой, и прямиком до небес… Но… Не могу…
Обнял меня, прижал к себе – как же сладко.
– Люблю тебя, – прошептал в макушку, – Моя. Мои, – быстро поправился, и поцеловал – жарко и с пылом, как раньше.
25
Я светилась. Светилась изнутри, сияла, как галогеновая лампочка – счастье. Счастье огромное, безмерное, реальное. Животик только округлился – а я уже носила обтягивающие водолазки и клала руку на него – показывала всем своё чудо. Хотелось кричать, вопить от радости.
Руслан тоже радовался. По ночам изворачивался и лежал головой на животе – пытался что—то там услышать. Один раз даже попросил дать стакан, приложил к пупку и долго—долго хмурился. Потом купила ему стетоскоп – дешёвенький, простенький.
Слушал каждый вечер, прикладывая нагретую дыханием стальную таблетку к моей коже, говорил – слышит. Я ничего не понимала – какие—то бульканья, толком не разобрать. А он слушал и мурлыкал мне: «Тук—тук. Тук—Тук. Тук—Тук». Быстро—быстро.
Округлилась я моментально – бёдра раздались в ширь. Он смеялся, говорил: «Стала похожа на человека, а то кожа да кости». Каждый день делал новые попытки вставать, передвигать ногами. Я улыбалась, радовалась даже сантиметровому шажочку, пекла пироги – отмечали каждую победу.
Пошёл он, когда я была на восьмом месяце. Купили трость – опирался на неё, сильно хромал. Но шёл сам.
Однажды столкнулись с соседом, тем самым – с первого этажа. Он имел неосторожность пробормотать себе под нос: «Нагуляла, поди, от другого». Руслан тогда взревел, трость отбросил – как на ногах устоял не знаю. Вцепился мужику в горло, тряс его, как тряпичную куклу. Умоляла оставить, а он только рычал: