– А ты чего от меня ждал?! Два дня тебя на работе нет! Этот, как ты говоришь, бездельник хотя бы на работу выходит.
– Я у тебя отпрашивался, – сквозь зубы проговорил Максим.
– Нам такие не нужны. Отгулы у него! Да я в отпуск два года не ходил!
– Да ты на работе как в отпуске. Ты хотя бы для вида робу свою джинсовую надень. Чтоб хоть видимость создать, что ты работаешь.
– Я – инженер, – с вызовом произнес Гордей.
– Закон Кирхгофа хоть помнишь, инженер? – Макс взял пакеты и прошел мимо Гордея Филипповича.
Из кабинета вышел Петр Сергеевич и подошел к Гордею.
– Ну что, Кроткий, помнишь закон Кирхгофа?
– Ну…
– Ладно, проверим. – Петр Сергеевич посмотрел вслед Максиму. – Нехорошо получилось.
* * *Завершив все канцелярские дела, Макс вышел на площадь у административного корпуса. На часах над проходной было 14.23. Автобусы забирали рабочих в 17.30. Ждать столько времени не хотелось. Полчаса пешком до рабочего поселка – а там на маршрутке до Салимова минут сорок. Так вернее будет.
До поселка Макс дошел за двадцать минут. Людей на остановке не было. Маршрутка только уехала. Желтые «Газели» были единственным сообщением с городом, поэтому ходили они часто. Максим сел на серую скамейку. И вот тут он увидел этот журнал. Что это журнал, он понял потом. Сначала подумал, что это книга, большая, как Толковый словарь, но потом взял в руки и прочитал на обложке: «Работа и зарплата в Москве».
Он пролистал журнал-книгу. Сотни, тысячи вакансий. Книга как нельзя кстати. Пусть в Москве, пусть полторы тысячи километров от дома. Зарплаты радовали глаз. Для человека, получавшего четыре тысячи рублей, цифры, написанные под каждой вакансией, были обещанием лучшей жизни. К сожалению, этот же человек настолько привыкает к маленькой зарплате, что не хочет ничего менять в жизни. Мол, и у нас скоро будет как в Москве. По этой причине журнал и оказался на остановке. Люди смотрят, удивляются и кладут его на место.
Подошла маршрутка. Максим встал и пошел к открывшейся двери. Журнал положил в один из пакетов. Он не собирался ждать до тех пор, когда столичное благополучие постучится к нему в дверь. Решил не спеша просмотреть журнал дома и выбрать работу по вкусу. Но это оказалось не так-то просто.
* * *Максим потер глаза, уши. Почти два часа у телефона – обзванивал потенциальных работодателей. По телефону никто ни о чем говорить не хотел. Приезжайте на собеседование… Какое, к херам, собеседование? А где я жить буду?! Максим видел несколько передач о бомжах, живущих на вокзалах столицы. В большинстве они все (эти бомжи) приехали на заработки. Кто потерял документы, а кто и совесть. Было как-то боязно ехать наобум. Но надо. Если честно, Максу уже надоело сидеть на шее у жены. Зарплата управляющей магазином резко контрастировала с почти минимальным окладом электрика. Надо искать работу. Хорошую работу.
Максим снова склонился над журналом. Страницы пестрели цветными объявлениями.
«Фирме требуются рабочие строительных специальностей». Очень расплывчато. «Зарплата от 20 000 до 45 000 рублей». Тоже не совсем ясно, из-за чего такой скачок в двадцать тысяч. Скорее всего, оплата сдельная. Но даже… Но даже если ему будут платить по минимуму, то есть 20 000 рублей, то… Путем нехитрого подсчета Макс прикинул, что в Салимове ему придется пять месяцев работать, чтобы получить минимальную московскую зарплату. Макс еще раз взглянул на многообещающее объявление и вздохнул. К сожалению, эти зарплаты пока оставались только цифрами на бумаге…
* * *Петр Сергеевич положил трубку и посмотрел в окно. В круглой беседке напротив ворот сидели две лаборантки, Юля и Света, а в центре, размахивая руками, что-то рассказывал Гордей. Юморист.
Петр встал и вышел из кабинета.
Девушки замолчали, когда Авдонин подошел к беседке. Гордей, увидев Петра Сергеевича, выпрямился, встал по стойке «смирно».
– Расслабься. – Авдонин достал сигарету и закурил. Все это время подчиненные молчали. Петр сел рядом с девушками.
– На втором блоке, – начал он, – в десятой теплице форточки не открываются.
Юля и Света встали и пошли в цех. Гордей присел на их место.
– Концевики надо проверить, – деловито произнес он. – А может, и вовсе банальный случай – кто-то в щитовой автомат выключил.
Петр Сергеевич повернулся к нему, прищурился от едкого табачного дыма и произнес:
– Так пойди и разреши эту банальность. – И встал.
– Не понял, – как-то по-детски протянул Гордей.
Авдонин едва сдерживал раздражение.
– Гордей Филиппович, а что тут непонятно? Либо ты работаешь, либо увольняешься по собственному желанию. Уловил суть?
– Но, Петр Сергеич, я же инженер…
– А я начальник цеха, мать твою! – закричал Петр Сергеевич, что, надо признать, было редким явлением.
Немного успокоившись, подошел вплотную к Гордею и сказал:
– Михалыч в седьмом блоке, перебирает пульт. Серега ни черта не смыслит. Так что давай надевай свою новенькую робу – и на второй блок. Это тебе вместо законов Кирхгофа. – Развернулся и пошел к цеху.
Гордей уже не возражал. Да и что он мог возразить? За последний месяц (пока Авдонин был в отпуске) Гордей Филиппович сократил двоих. Максим Бабурин был третьим. Люди увольнялись и так. Кто захочет работать за четыре тысячи? Находили что-то лучшее и писали заявление по собственному. Гордея его зарплата устраивала – чуть больше девяти тысяч, и занимаемое положение ему тоже импонировало. Ходил петухом Гордей Кроткий, и его поведение никак не вязалось с фамилией. Хочу – уволю, хочу – премии лишу. Вот такая жизненная позиция. Но это было до того, как Авдонин указал ему на его действительное место. На предприятии настолько шаткое положение, что Гордей завтра же мог оказаться на бирже труда в очереди за Бабуриным. Нет, это не входило в его планы. Как минимум место Авдонина его бы устроило. Макс был прав – именно поэтому Гордей и оберегал Сергея. Его папа мог дать ему путевку в перспективное будущее.
Новый джинсовый костюм сидел как влитой. Год назад на комбинате работали израильтяне, помогали оборудовать шестой, десятый и двенадцатый блоки. Они все были вот в таких джинсовых костюмах, которые и робой-то назвать язык не поворачивался. Гордей неделю ходил за их главным, клянчил. Хотел выменять. Еврей, решив, что у Гордея все равно ничего нет, отдал костюм так.
До блока Кроткого подбросил тракторист из транспортного цеха. Всю дорогу, перекрикивая шум двигателя, парень что-то рассказывал Гордею. Но тот не слушал. Кроткий был далеко. Он мысленно вернулся в институт. Походил по кабинетам, где заставал себя спящего на последней парте. Пролистал переписанные впопыхах перед зачетом конспекты и ни черта там не нашел. Гордей не выяснил, как ему устранить неполадку, как разрешить эту банальность. Это он при начальнике хорохорился, а на деле ничего не знал. Он готов был выучить законы Ома и Кирхгофа, лишь бы не идти сейчас в теплицу и не позориться.
Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь. Это о Гордее. Чему учился, хоть сколько-нибудь понятно. Его учили не только быть руководителем, но и специалистом. А специальность его называлась «Электроснабжение промышленных предприятий и сельского хозяйства». Так что такие вот «банальности» он должен щелкать как орешки. Да не тут-то было. Он проучился долгие пять лет как-нибудь.
Гордей вошел в темный коридор. Грязные стены, вздыбленный пол. Такое можно увидеть только в запущенном хозяйстве. Руководство решило делать ремонт только там, где ступает нога иностранца. В прошлом году три блока отремонтировали за счет израильтян, решивших в рекламных целях установить на захудалом российском предприятии свое оборудование. В этом уже голландцы заезжали. Пятый блок засиял. Правда, вместо родных томатов и огурцов там будут расти голландские розы. Теперь ходит слух, что в четвертом блоке собираются выращивать клубнику и томаты «черри». И будет это делом рук опять же каких-нибудь иностранцев. Что делать, если у нас, за что ни возьмемся, только «калаши» получаются? Каждый должен заниматься своим делом. Черт! Опять Гордей мысленно подошел к тому, что он, Кроткий Гордей Филиппович, должен сидеть в кабинете и вызывать к себе Михалычей и Серег, да хоть бы даже и Петров Сергеевичей. Ну а на обеде общаться с Юленькой и Светочкой.
Странное дело: несмотря на обновляющиеся за счет иностранцев блоки, у рабочих зарплаты так и оставались мизерными. Да еще и сокращения начались… На самом деле Гордею было наплевать на их зарплаты и сокращения. Лишь бы у него все было гладко.
Кроткий подошел к железной двери слесарки, дернул за ручку. Заперто.
– Он неделю уже на работу не выходит.
Гордей обернулся. Парень лет двадцати сидел в курилке.
– Ты это о ком?
– Ты же Кольку ищешь?
Кроткий кивнул.
– Так вот, он в запое.
Все! Последняя надежда постоять рядом и поруководить умерла.
– Он неделю уже на работу не выходит.
Гордей обернулся. Парень лет двадцати сидел в курилке.
– Ты это о ком?
– Ты же Кольку ищешь?
Кроткий кивнул.
– Так вот, он в запое.
Все! Последняя надежда постоять рядом и поруководить умерла.
– А ты не в курсе, где дежурный?
– В десятой теплице. Там что-то с форточками…
Кроткий, не дослушав парня, направился к теплице. Дежурный оператор стоял у кнопок, включающих подъем-опускание форточек, и что-то там рассматривал.
«Вот и я так сейчас встану и буду смотреть на эту кнопку. Только с одним отличием. Вид у меня будет не такой глупый».
Гордей родился с умным лицом. Даже те вещи, о которых он слышал вскользь, Кроткий мог обсуждать как дока, с умной миной на лице.
– Здорово, – Гордей попытался вспомнить имя оператора, но не смог.
– Привет, Филипыч. – На лице дежурного появилось облегчение.
– Что, вообще не фурычит? – Кроткий со знанием дела ткнул пальцем в верхнюю кнопку.
– Ни туда, ни сюда.
– Ладно, разберемся…
Не разобрались.
Гордей весь взмок. Бегал из теплицы в щитовую, из щитовой снова в теплицу. Выключал и снова включал автоматы (он пару раз видел, как это делал Михалыч). Все было перепробовано, а воз и ныне там. Гордей сел на ящик напротив злосчастной кнопки. Смотрел на нее с такой ненавистью, что провода плавились. Он находился в теплице один – рабочие закончили обрывание листвы или еще чего (Гордей об этом знал еще меньше, чем об электричестве), и их отправили на расфасовку томатов.
«Все. Закончился ты, Гордей Филиппович, как руководитель. Дадут тебе под зад. И поделом».
Кроткий встал, вздохнул и решил еще раз надавить на кнопку подъема. В момент, когда валы со скрежетом завертелись, Гордей Кроткий поверил в Бога.
«Ну, точно, Бог есть. Потому что я ни хрена не сделал».
Он ликовал. Ему хотелось кувыркаться, прыгать по проходу между побегами. Но он должен оставаться самим собой и не выглядеть глупо. Никогда.
Ну, хватит. Кроткий нажал кнопку «Стоп». Тут его ждало небольшое разочарование – Бог ушел помогать другим. Кнопка не сработала. Валы продолжали монотонно напевать и так же медленно поднимать стекла вверх. Да и хрен с ними. На эти случаи (когда Богу некогда) и существуют концевые выключатели, прекращающие подачу напряжения. Гордей пошел к выходу, все еще довольный происходящим. Но его ждал еще один сюрприз. Концевики ни хрена не отключили! Рычажки с колесиками вывернулись и сломались.
Гордей слишком поздно понял, что может произойти. Где-то треснуло стекло. Он побежал. Начался дождь из стекол. Валы все крутились. Гордей почувствовал боль от пронзающих его осколков. Когда до спасительного выхода оставалось пару метров, Кроткий упал и уже не смог встать. Ноги не слушались. Крупный осколок разрезал сухожилия на правой ноге. Он еще раз попытался встать. Левую ногу разрезало чуть выше колена. Гордей остался лежать головой к выходу.
Он воспринимал все как в замедленном режиме. Осколки продолжали падать. Гордей увидел какое-то движение и вывернул голову. В проеме стоял Максим Бабурин в сером коротком плаще. Он поднял правую руку и большим пальцем провел по горлу. Валы затихли, осколки еще кое-где падали. Ветерок трепал молодые листья. Гордей посмотрел вверх. Над ним висел крупный осколок, похожий на «барашек» гильотины. На чем он держался, видно не было. Гордей понял, что означал жест Макса. Он снова запрокинул голову назад. Бабурин исчез.
– Прости, – прошептал Гордей. – Макс, прости! – крикнул он, и осколок со свистом полетел вниз.
В следующий миг голова с умным лицом отлетела от тела, одетого в иностранную робу.
* * *Звон стекла вырвал его из грез о больших заработках. Звук был таким натуральным, что Максим решил – в квартире разбили окно. Он отбросил справочник и побежал в кухню. Стекла были целыми. Максим осмотрел шкафы. Все стеклянные части немногочисленной мебели были на месте. Макс развернулся и пошел в спальню. Тоже все цело.
«Я ничего не понимаю. Галлюцинации? Последние дни они не дают о себе забывать. Будто чувства каким-то странным образом обострились… Обострились ли? Может, все куда как проще? Воспалившийся мозг выдает несуществующие звуки и запахи за настоящие. Надо позвонить дяде Славе. Уж он-то если не поможет, то хотя бы посоветует, что делать. Да и витамины надо взять».
Максим подошел к телефону.
Глава 5
Он услышал голос человека, который оберегал его. Все те годы, которые помнил Максим, крестный был ему и матерью, и отцом. Каждое утро он провожал Максима в школу и забирал его оттуда вечером. Сейчас Макс понимал, что этим дядя Слава показывал ему свою любовь. Родительскую любовь.
– Алло, Максик? – У мужчины был тихий добрый голос.
– Да, крестный. Как ты?
– А как, ты думаешь, может быть в семьдесят два года? Конечно, замечательно. Я чувствую себя точно так же, как и выгляжу. Хе-хе-хе. Хотя откуда тебе знать, как я выгляжу. Когда ты был у меня последний раз?
Три недели назад? Месяц? Нет. Он только собирался тогда к крестному. Олег позвонил, и они уехали на рыбалку. Максим вспомнил: он был у дяди Славы на майские праздники. То есть почти четыре месяца назад. Родственники из разных городов чаще встречаются. Дядя Слава жил в трех километрах от Максима. Сам он никогда не приходил к Максу, боялся нарваться на Нину Федоровну и Алексея Ильича. Не заладилось у них с первого дня знакомства. Вячеслав Андреевич Даниленко был человеком со сложным характером (разумеется, по мнению Нины Федоровны, к которому не мог не прислушаться Алексей Ильич). Сложность характера проявлялась в том, что дядя Слава не любил учить и терпеть не мог, когда учат другие. Совет, конечно, он дать мог, только с одним условием: если в этом совете нуждались. Вот именно в этом они и не сошлись характерами с тещей Макса. Та любила поучить жизни.
– Я исправлюсь, – едва слышно произнес Максим.
– Очень надеюсь на это, сынок.
Макс понял, как старику одиноко. Одиночество – верный признак старости. Максим где-то прочитал это, но сейчас, как говорил герой фильма «Где находится нофелет», он до этого додумался бы и сам. «Доводы, до которых человек додумывается сам, обычно убеждают его больше, нежели те, которые пришли в голову другим».
Макс снова вспомнил о книге.
– Сынок, ну когда ты собираешься проведать старика?
«Он не должен быть одиноким – у него есть я. А что я? Что я сделал для человека, который одаривал меня заботой и любовью сразу за двоих? Что?! Кроме проблем в детстве и безразличия сейчас, – ни черта!»
– Крестный, я на днях заскочу, обещаю.
Разговор не клеился. Макс попрощался и повесил трубку.
* * *На втором этаже у окна стояли мужчина в белом халате и молодая женщина в сером брючном костюме.
– Память о детстве, например, не может воспроизводиться так, как будто она была вчера и… В общем, воспоминания эти нельзя положить на полку как снятую пленку, а потом по прошествии лет просмотреть в неизменном виде. Воспоминания меняются в связи с недавним происшедшим, – говорил мужчина.
– Вячеслав Андреич, я не совсем понимаю…
Даниленко посмотрел на заведующую как на ребенка. В сущности, она им и являлась. Лет двадцать пять? Тридцать? Только из института. Откуда ей вообще знать то, о чем он говорил?
– Танечка, – по-отцовски обратился Вячеслав Андреевич к заведующей детским домом, – мы делаем так. Ты приводишь ко мне Максима. Я провожу с ним беседу и назначаю курс лечения. С мальчиком все будет хорошо. – Он посмотрел в окно. Во дворе бегали мальчишки, а Максим Бабурин сидел на крыльце и смотрел прямо перед собой. – Жалко мальчишку.
– Да. Такое пережить… Бабушка сошла с ума, родители разбились. Как еще старуха дом не сожгла? А то бы и вовсе мальчик погиб.
– Еще неизвестно, что лучше: жить с такой раной или умереть. – Доктор развернулся, заложил руки за спину и пошел по коридору к своему кабинету.
Вячеслав Андреевич вошел в кабинет с табличкой «Детский психолог» на двери, к старенькому столу с не менее стареньким монитором на нем, сел за стол и открыл верхний ящик. В нем стоял жестяной коробок с небольшой замочной скважиной. Даниленко вставил в щель ключик и открыл чудо-ларчик. В нем лежали упаковки таблеток. Безликие квадраты фольги без названия. В каждый блестящий квадрат впаяно по двенадцать драже. По цвету и форме они не отличались от витаминов, но были куда как полезней. Выпил – и забыл, очень удобно. Долго шли к этому ученые – и вот наконец! Природа человеческих воспоминаний до конца не изучена, а вот на крысах и рыбах получалось куда как хорошо. Вячеслав шел на преступление, решив дать их мальчишке.
Даниленко полюбил мальчика с первых дней его появления в детском доме. Он намеревался не только помочь мальчишке, но и забрать его из детдома.
Надо спасать мальца. Надо.
* * *Максим сидел на крыльце и наблюдал за детьми. Он никак не мог понять, что случилось с его бабушкой и почему мама с папой не забирают его отсюда. Нет, Максиму не было здесь плохо. Дети не очень дружелюбны, но вот врач дядя Слава и заведующая тетя Таня – они любили Максима. Ему даже иногда казалось, что они любят его больше, чем мама и папа.