Не потому, что мы презирали быт. Просто наш небогатый, но какой-никакой опыт подсказывал, что ни преодоление трудностей, ни общее хозяйство, ни совместное похмелье не удерживает людей от расставания.
И раз уж так устроен мир, то мы возьмем от него все самое лучшее.
– Ну вот ты с ним дружишь, скажи, какой он, Никита? – просила Саша.
– Саша, черт знает… – сомневалась я. – Я его вижу одним, а ты – другим.
– Ой… – поморщилась Саша. – Начнутся эти страдания, разводы, скандалы… А ты еще говоришь, что жена у него ненормальная… Мне это нужно?
Я только развела руками:
– Никит, ты, правда, от жены уходишь? – спросила у него я.
– Твою мать! – выругался он.
Конечно, Никита уже передумал. Он испугался.
Раньше мужчины обманывали женщин, чтобы заняться с ними любовью. Обещали оставить прошлую жизнь и начать новую.
Но сейчас, когда никто от них этого не требует, они обманывают сами себя. Им хочется новой жизни, с новыми женщинами, которые ничего не требуют, и не хотят замуж, и ведут веселую жизнь, но они боятся, что все это окажется для них слишком сложным.
Мужчины разучились принимать решения.
Саша тоже боялась. Она не могла набраться мужества и пустить одного из них в свой мир.
После Миши ей казалось, что воздух в Москве очистился от скверны и зазвенел от кислорода. Миша не совсем человек, он состоял из привычек и правил.
Телевизор он слушал при таком тихом звуке, что Саша оставила это занятие – все равно не понимала, о чем там говорят. Миша нервничал, если уличная обувь выступала за границы прорезиненного ковра в прихожей.
Миша любил, чтобы на окнах, кроме штор, были еще и жалюзи – и эти жалюзи должны были быть открыты ровно на одну четверть. Миша был уверен, что сначала надо пропылесосить, а потом уж делать влажную уборку. Миша не позволял вынуть пульты из целлофана. Он не выбрасывал коробки от техники. Носил плавки.
И все эти его множественные привычки оказались такими назойливыми, что Саша то смирялась, то боролась – но всегда была в напряжении. Миша обижался, расстраивался, злился.
Оставшись одна, Саша в противовес собственным наклонностям тут же разбросала вещи по квартире, повсюду наследила и собрала такое количество мешков с пластиковыми тарелками, что они уже начали шевелиться.
В своей квартире она каждый день ощущала радость от того, что никто не мешает ей жить. Помощи она не ждала. И не потому, что обозлилась – ей нравилось чувствовать себя сильной.
По вечерам она приносила себе что-нибудь вкусное, смотрела кино, принимала ванну, ходила по квартире голая, с маской на лице (Миша этого не выносил), пила часов в одиннадцать кофе (этого Миша не понимал), могла устроиться поработать, включала порнушку (при Мише это было вне закона), обрызгивала подушки духами, зажигала по всей квартире ароматические свечи (у Миши от них болела голова), временами доставала вибратор (теперь его не надо было ни от кого прятать) и, главное, читала в кровати до глубокой ночи, разложив на одеяле тяжелые альбомы.
Она не уставала перечислять все то, чего ее лишал Миша. Саша наслаждалась.
И вообразить, что новый мужчина войдет в ее жизнь со своими правилами, и вся эта гармония рухнет…
Ира тем временем предложила мужу завести детей. Никита ужаснулся. Он хотел детей, но, видимо, не от Иры. И не сейчас. Так он думал.
Ира тоже не хотела, но ей казалось, это умно – предложить мужу родить ребенка, чтобы он раскис от счастья и благодарности.
С каждым днем все усложнялось.
– Саша, извини, я завтра не могу, – первый раз соврал Никита.
– Никит, давай перенесем встречу на пятницу, – перезвонила ему спустя несколько дней уязвленная Саша.
– Черт, прости, совсем забыла! – от души расстроилась Саша. – У меня подруга прилетает из Сан-Франциско, я с ней буду.
– Саш, у меня теща ногу сломала, надо ее к врачу отвезти, – звонил Никита из машины. – Угораздило же ее!
– Я не могу, у меня проблемы! – быстро отзвонился Никита из туалета, где прятался от разъяренной Ирочки.
Они встретились спустя пару недель. Бросились друг к другу, но не потому, что пылали от нетерпения, а потому, что делали так всегда. Но в этот раз все пошло не туда. Секс был отчасти фальшивый и немного нелепый. Они торопились, ощущая, что между ними что-то переменилось, и не знали, как поступить с этим новым чувством грусти.
– Надо прекращать этот балаган, – говорила мне Саша.
– Ну что ты сразу – «балаган», – упрекала ее я.
– Да как-то все сикось-накось… – морщилась она.
– Прекращай. В чем проблема?
– Да нет проблем, – соврала Саша.
Каждому человеку хочется верить, будто он управляет своими чувствами. Но это тысячу раз не так.
Мой день рождения приходится на позднюю осень. На улице редко светит солнце, мухи медленно летают по квартире и падают тебе на колени, сонные и уставшие, на голых деревьях трепещут от ветра три-четыре последних листа, один из них отчего-то зеленый. Никому не хочется уходить из дома, поэтому на моем дне рождения все напиваются до полнейшего безобразия.
Я пригласила Никиту, пригласила Сашу.
Он затащил ее в туалет.
– Я не могу рядом с унитазом! – Саша вырвалась и поправила юбку. – Прости.
– Есть идея! – воскликнул Никита.
Наверное, была причина, по которой они не сняли номер в гостинице, не поехали к Саше.
Никита поймал такси до Гольяново, взял ключи от гаража у своего приятеля-байкера, и там, в жестянке, рядом с мотоциклом, на узкой кушетке, подсоединив к колонкам айпод, они занялись любовью. В гараже была раковина, и обогреватель, и даже недопитая бутылка текилы.
Они были там счастливы.
Они полюбили этот гараж. Даже стали называть его «наше место».
– Клянусь, я спал в подъезде! – уверял Никита Сашу. – Неделю, наверное. А потом нашел девочку из Ясенева, жил у нее. Через нее познакомился с Андроном. У него мама живет в Швейцарии, она юрист, а папа здесь, водитель. Там такая история… Они продали дедушкину квартиру, часть денег матери отправили, а на то, что осталось, Боря, это папа Андрона, купил ему машину, у Дрона сделали ремонт, а отцу досталось тысяч пятнадцать, что ли. Он таких денег в руках не держал!
– Да вроде сумма не то чтобы… – перебила его Саша.
– Ну да… В общем, он их конкретно пробухал.
– Пробухал?
– Ты прикинь, человек раз в год выпивал по праздникам, ему пятьдесят, и он стал алкашом! Я у него жил, а потом он такую же бабу завел, пьянь, что я переехал к его корешу, тоже алкашу. За квартиру его поил, кормил, «неотложку» ему вызывал.
– Слушай… – ужасалась Саша. – Вот тебе досталось… А мы тут еще все недовольны. Н-да…
Они открывали пакеты из «Макдоналдса» или распаковывали коробочки с суши, заворачивались в старые пледы, пропахшие бензином, и отключали громкость на телефонах.
– А что Ирочка? – спрашивала я у Саши.
– Ой, не спрашивай меня… – отмахивалась та. – Ничего не знаю. Я даже толком не понимаю, чего хочу. Пусть все будет так, как есть. Не могу об этом думать.
Выпал первый снег – и они падали на него, и делали ангелов, и смеялись – потому что делают все это вместе. А в гараже их ожидало тепло и свежий теплый хлеб, который они ели, отрывая куски и макая их в варенье.
– Тебе не понравилась «Лолита»? – охала Саша.
– А чему там нравиться? Это же об извращенце!
– С одной стороны – да, все верно… Ты правда не понимаешь, что это прекрасная книга? Ужасная, но прекрасная?!
– Не понимаю, – сопротивлялся Никита.
– Клянусь тебе, я мечтала в детстве о таком Гумберте! Тут смысл в том, что он, конечно, скотина и дрянь, но… Не все так однозначно. Думай обо мне что хочешь, но для меня «Лолита» была откровением, я узнала там свои чувства.
– Ну, расскажи, маленькая извращенка, как ты мечтала об учителе математики!
– Ладно учитель математики! У нас в шестом классе был практикант, вел английский, так мы его чуть до слез не довели! Четыре похотливых подростка и один бедный хорошенький пупсик! Представляю, каково ему пришлось!
Мы шли с Никитой по Покровскому бульвару, к Яузе. Падал снег, и было тепло. У нас была фляжка с виски и бутылка колы. Я ела высушенные кальмары, Никита курил сигару, которая пахла вишней. Снег таял под ногами, и мы оставляли за собой в сыром воздухе шлейф из вишневого запаха.
– Что ты будешь делать? – поинтересовалась я.
– Ты об Ирке? – Никита не смотрел на меня.
Он смотрел на заснеженные крыши зданий, на грязное низкое небо.
– Может, стоит принять решение? Ты же взрослый человек.
– Может… А толку?
– Никита… Ты прямо какой-то тормоз… У тебя две квартиры, в конце концов! С голоду не умрешь.
– Не в этом дело.
– А в чем?
Перемены многих пугают.
Одно дело – потеть двадцать минут на беговой дорожке, и совсем другое – удирать от хулиганов.
– Не в этом дело.
– А в чем?
Перемены многих пугают.
Одно дело – потеть двадцать минут на беговой дорожке, и совсем другое – удирать от хулиганов.
Я не могла осуждать Никиту. И в моей жизни был такой эпизод.
Был мужчина, старше меня. Мы жили вместе почти год, потом я немного его разлюбила, но не до конца, и даже скучала, когда он уезжал. Но однажды я встретила Антона. Ничего не произошло, пока он не уговорил меня увидеться. Я долго не поддавалась, даже приготовила речь: «Не звони мне больше, бла-бла-бла…», но мой мужчина уехал, и мне было скучно, и настроение угрюмое…
Ты поневоле задумаешься о переменах, если не встаешь с кровати неделю.
Антон предложил уйти к нему. Я ревела – от отчаяния, потому что не могла ни на что решиться. Мне было страшно. И ведь я знала, что с тем мужчиной мы долго не продержимся. Но надо было говорить, объяснять, переживать, менять, отправляться в неизвестность. А мне ничего об Антоне не было известно, кроме того, что мы с ним лучшие в мире любовники.
Мне до сих пор интересно, что бы случилось, если бы я ушла. Антон все-таки привлек бы меня к этим его утренним пробежкам? Я бы тоже купалась в проруби? Бросила бы курить? Выучила немецкий и уехала бы с ним в Германию?
И жила бы в Кельне, где художник Чарли Банана сделал мне предложение?
Мне было пятнадцать. Он был взрослый. Скандинавская внешность – волосы цвета спелой ржи, я первый раз видела такие голубые глаза.
Нам с отцом рассказали, что девушка Чарли перерезала себе вены в его ванной и умерла, после чего Чарли стал импотентом. На нервной почве.
Я видела его два или три раза.
И вот он заявился к моему отцу и сказал, что хочет на мне жениться. Может, у него на меня стоял. Наконец-то. Мысль об этом мне льстила. Но замуж не хотелось.
Я строила планы, как позвоню ему в дверь, он откроет, обнимет меня, и я первый раз в жизни почувствую возбужденного мужчину.
На улице мы обходили друг друга стороной – он стеснялся не меньше меня, и я так и не позвонила.
Иногда лучше оставаться на беговой дорожке. Тут есть уверенность в том, что произойдет через минуту.
Только вот нужна ли она, эта уверенность?
И, если честно, от Чарли я отказалась потому, что он был совсем бедный. Не всегда, но в то время.
А с Антоном не осталась потому, что в душе считала его занудой.
Хотя кто знает?..
Ирочка вовсю разошлась. Скандалы оставляли черные бреши на их и без того беспомощном браке.
– Почему ты не поехал со мной к маме в больницу? – орала Ирочка, у которой было не так уж много поводов упрекнуть Никиту.
– Я сто раз говорил! – не оставался в долгу Никита. – У меня лежали документы на машину! Их ждал покупатель! Ты что развалилась?! Ты же на такси ехала, не пешком шла!
– Да что ты говоришь! Если бы не папа, у тебя вообще не было бы работы!
– Я завтра же уволюсь!
Как это обычно и бывает, в какое-то мгновение скандал сошел с дистанции – перед тем, как выйти на третий круг. Никита вдруг рухнул на диван, схватился за голову и сказал:
– Нам лучше разойтись.
– Что?! – завопила Ира. – Разойтись! Да мы столько для тебя сделали! Сделали из тебя человека! Если бы не…
Никита ушел. В гараж. Сережа, владелец, добрый человек, не рассердился, отдал ключи и даже напился вместе с Никитой. На второй день его там нашла Саша.
– С ума сошел? – воскликнула она. – Как ты здесь моешься?
– Никак. Принимаю космический душ, – Никита кивнул на влажные салфетки и лосьон после бритья.
– Поехали ко мне!
Саша не успела подумать, но пожалеть успела. Однако Никита у нее только помылся. Позвонил тесть и сказал, что нужно поговорить. В его голосе преобладали заискивающие ноты.
Никита попросил Сашу сжечь его рубашку и уехал. Саша вытащила из ванной мокрую рубаху, которой Никита вытирал пол, и отправила ее в помойку.
– У нас с Раисой Павловной тоже не все слава богу… – признавался тесть. – Мы же после рождения Ирочки два года вместе не жили… Всякое бывает… Брак – это работа… Хрупкая девочка… Не переживет…
В коридоре подслушивала Раиса Павловна и время от времени позванивала Ирочке.
Никита вернулся в семью.
Саша так и не поняла, хорошо это или плохо.
А Никите у нее понравилось. По дороге к Саше он думал о том, как они будут жить в ее студии.
Он грелся в джакузи, рассматривал просторную ванную комнату с современной техникой, красивым кафелем, дорогой мебелью.
В остальных комнатах его поджидал богатый ремонт, удобные итальянские диваны немного под старину, ковры ручной работы. Он к этому привык.
Зато у Ирочки сиськи большие.
Спустя пару дней Никита полюбопытствовал насчет рубашки.
– Я ее выкинула, – ответила Саша.
– Как выкинула?
– Ну, сжечь ее было бы все-таки трудно…
– Ты о чем?! Это Гуччи!
– Никита…
– Да е… твою мать!
– Полегче! Ты с какой стати так со мной разговариваешь?!
– Саш, ну какого черта…
– До свидания.
Саша бросила трубку.
И Никиту, конечно же, тоже бросила.
– Мы можем поговорить? – Он дозвонился ей с седьмой попытки.
– Никита, о чем?
– Мне нужно многое тебе сказать.
– Ты ошибался. Все не так просто. У тебя сейчас не самое простое время. Ты по мне скучаешь. Да?
– Да.
– Это детский лепет, честное слово. Я тебе даже верю, только вот свои проблемы решай сам.
– Я думал…
Он замолчал.
– Что ты думал?
– Мне кажется, есть смысл подумать о нас с тобой.
– Ну вот и думай, – отрезала Саша.
Она решила тогда, что так для нее лучше. Не хотела становиться спусковым крючком. Не хотела произносить: так хочу быть с тобой, бросай жену, будет хорошо, будет здорово, мы уже одной ногой в раю! Я буду держать тебя за руку, когда ты начнешь хныкать и когда скажешь, что жена – сволочь и грабительница…
Все это казалось ей унизительным.
«Не любишь – разводись, – думала она. – Любишь – не занимайся сексом с другими женщинами». Она могла бы – возможно – быть с ним, но со своей жизнью он должен был определиться сам.
Мы не умеем сочувствовать чужим слабостям – только потому, что сами бываем беспомощны и неуверены в себе.
Мы вырастаем и становимся более щедрыми, раздвигаем рамки, учимся понимать мотивы чужих поступков, мы станем снисходительными, но так и не сможем понять людей, которые зубами держатся за свои недостатки.
– Что я могу сделать? Я такой человек. Вот так несправедливо обошлась со мной судьба! – говорят они.
Они боятся зеркал, потому что те отражают правду. Не то, как мы себя видим, а то, какими мы предстаем перед миром. Они не любят свои фотографии.
Они не выносят разговоры по душам – те отражают то, что происходит у них внутри.
Мы тоже боялись. У нас тряслись поджилки. Нервные пальцы двигались, как у пианистов. Но мы воевали. Сами с собой, со своим прошлым. Мы хотели другого будущего.
– Ты что, хочешь быть как Витя?! – подстегивали мы друг друга.
Витя – брат одной знакомой.
Тридцать семь лет, живет с мамой. Выучился на программиста, был сайентологом, потом увлекся парашютным спортом – подрабатывал инструктором, неожиданно решил стать боксером, передумал, подался в церковь, служил там сторожем, разочаровался, устроился в банк системным администратором, уволился, теперь чинит компьютеры на дому.
Его мать, женщина, похожая на гнома, вздыхает, затягивается тонкой сигаретой и говорит:
– Теперь я знаю, что была не права. Но что тут можно поделать?
Витя ненавидит ее. Вернее, то, что он испытывает к ней – глупая смесь любви и ненависти, которой обычно болеют подростки, – а ему уже тридцать семь. Он всю свою жизнь потратил на слезы, упреки, истерики и сожаления о том, что ему не повезло.
Люди не хотят преодолевать трудности.
Магическое мышление, такое соблазнительное в детстве, когда тебе даже не кажется, а ты уверен, что стоит лишь захотеть – и сбудется любая мечта, в одно мгновение становится твоим личным врагом.
Мы были другими. Терпели боль, если надеялись, что потом будет лучше.
Никита топтался на одном месте. Он выбрал наркоз – сражался с болью как умел.
А Ирочка что-то затеяла. Сказала, что хочет попробовать свинг.
Они выбрали по Интернету пару, которая живьем выглядела не совсем так, как на фотографиях. Жена оказалась привлекательнее мужа, хоть и набрала лишних пять-семь килограммов.
Они выпили много вина, и Никита никак не мог кончить. Он слышал, как стонет Ирочка, и думал почему-то о том, что Саша бы никогда на такое не пошла. Мысли о ней отказывались его покидать.
Ирочка затащила его в свинг-клуб. И если раньше Никита считал себя сексуально раскрепощенным, то тут очень быстро понял, что это совсем не так. У него было слишком много барьеров – и один из них отделял его от толпы обнаженных людей, которые занимаются сексом друг у друга на виду.