– Вас что, страсть врасплох захватила? – смеялась я.
– Не знаю, что ты имеешь в виду, но мы обстоятельно разделись, одежду сложили в одно место… Мы там, между прочим, часа три провели.
– Да ладно тебе! Три часа? И никто вас не застукал?
– Это было наверху. Где чердак. Там два лестничных пролета, на которых никто не бывает. Но начинали мы внизу.
– Но три часа?!
– Ну так уж случилось, – Саша улыбнулась. – Увлеклись.
– Ты молодец… От гостиницы со шлюхами нос воротишь, а в подъезде – пожалуйста, бесплатное пип-шоу!
– Я, кажется, завидую его жене, – призналась Саша. – Он просто лучший. У меня такого секса не было с Анталии.
– Ты что, одна из тех, кто занимается сексом с турецкими аниматорами? – осудила ее я.
– Это был очень даже русский футболист, – посмотрела с упреком Саша.
– И что дальше?
– Что? – переспросила она. – Ничего. Посмотрим.
Никиту я встретила через неделю в магазине.
– Не знала, что ты тайно восхищаешься женским бельем! – воскликнула я, застав его за разглядыванием сиреневого лифчика. – Хочешь, подарю тебе свои стринги?
– Покупаю жене подарок, – Никита повертел в руках шелковый бюстгальтер.
– Ты знаешь ее размер?
– Она все равно такое не наденет.
– Такое какое? – уточнила я.
– Ну, без меха там или рюшек этих… – буркнул Никита. – Для нее это слишком просто.
– Да ты что?! У вас такие ролевые игры?
– Слушай, может, я ей лучше соковыжималку куплю? – Никита посмотрел на меня с тоской.
С тех пор как я отучила его от жадности, Никита стал очень внимательным. Наверное, если бы он хоть малость привлекал меня как мужчина, мы бы стали хорошей парой. Но почему-то, по какому-то неписаному закону жизни, по причуде провидения, нас не влекло друг к другу, хоть я и считала его одним из самых красивых в мире мужчин.
Его лицо, каждая черта которого была отточена, как деталь «Ягуара»: выразительные, сумасшедшие глаза; губы, которые хотелось, закрыв глаза, мягко целовать в самый уголок и терять сознание от ударившей в голову нежности… – все это ничуть меня не возбуждало.
Но было время, когда мы дружили. Я ругала его за скаредность, высмеивала его невежество. Мы смотрели кино, и я заставляла его читать книги. Не то чтобы это пошло ему на пользу, однако он больше не отрицал мир, в котором люди восхищаются сложными мыслями, все меньше интересовался синематографом для толпы, узнал и полюбил Гарика Сукачева времен «Бригады С».
А меня Никита избавил от снобизма закрытой английской школы, где не читать Фрейда было так же стыдно, как слушать группу «Ласковый май».
– Никита, разве это нормально – подарить девушке на праздник соковыжималку?
– Поверь мне, ей понравится.
– Тогда пойдем в «Видео», – предложила я.
Мы уже тащили коробку в машину, когда я спросила:
– И что Саша?
– Что?
– Что?
– Можно, я не буду об этом говорить? – произнес он, отвернувшись.
– Вот это да! – подбоченилась я. – Что за разговорчики? Выкладывай!
Никита молча открыл машину.
– Никит! Я не поняла. Сейчас я решу, что ты влюбился.
– Я не влюбился, – немедленно отозвался тот. – Просто она мне понравилась.
– А эта твоя… с соковыжималкой?
– Ну ты же знаешь…
– И что, ты будешь с Сашей еще встречаться?
– А мы встречались.
Я растерялась. Саша должна была мне рассказать!
– Мы были у нее. Такая квартира красивая.
– Это все, что ты можешь сказать?
– А что говорить? У меня Ира, у Саши… тоже что-то там…
– Ты никогда не думал о разводе?
– Нет! – отрезал он.
У них был захватывающий секс. Саша говорила, что чувствует себя с ним свободной. Как героиня порнофильма. Не стесняется своих фантазий, желаний.
Мы все – те, кто старше двадцати пяти – выросли с ощущением, что в сексе есть нечто запретное, непристойное. Наши родители выглядели так, будто никогда не занимаются сексом. Мы дрожали и краснели, если герои фильма обнимали друг друга.
Мы ненавидели свои тела и стыдились их.
У моей подруги растет умная и красивая дочь, которая тайно, пока еще тайно, смотрит телевизионные передачи о сексе. МТВ сделало для нескольких поколений много больше, чем Фрейд, Юнг и Фромм. И если вы думаете, что дочь моей подруги стесняется лишнего веса или прыщиков, то вы ошибаетесь. Ничто не заставит ее чувствовать себя непривлекательной. Они другие, современные дети. Они точно знают, что у подростков должны быть прыщи. И что секс – это то, чем занимаются родители, заперевшись в комнате на замок.
У нас у всех есть секретные желания, в которых мы боимся себе признаться. Мы скованны и считаем оральный секс чем-то, что требует полного доверия между партнерами.
Саша сказала, что никогда не ощущала себя такой развратной. И никогда ей не было благодаря этому так хорошо с мужчиной. Она открылась.
Никита связывал ей руки. При этом рассказывал все, что сделает с такой дрянной девчонкой, маленькой шлюшкой.
Они были потрясены.
Ведь совсем недавно Никита считал, что его сексуальная жизнь полна. Он так часто менял женщин, что обаяние новизны помутило его разум.
Никита обладал единственным скудным знанием, что секс с одной и той же девушкой надоедает, а каждая новая любовница встряхивает все до единого чувства. Едва приняв душ после секса с очередной девушкой, он уже мечтал о новой.
Я считала его больным. Но он не был сумасшедшим, он просто тогда не знал, что есть Саша.
Им было страшно. Они ждали, когда же устанут друг от друга.
Они встретились невинными, потому что оба никогда в жизни не любили, а то, что они принимали за любовь, было лишь жалким удовлетворением детских желаний.
– Ты его любишь? – спрашивала я Сашу.
Та задумывалась.
– Вряд ли. У меня, конечно, есть некоторое помутнение рассудка… Мы ведь даже не разговариваем. То есть кто-то что-то говорит, но я не помню – что.
– А ты бы хотела быть с ним? Если бы он ушел от жены? – пытала ее я.
– Нет! – воскликнула Саша. – Ни за что! Я же его почти не знаю! Ты что… Секс, конечно, обалденный, но мне ведь не шестнадцать, чтобы из-за этого ломать и крушить все живое. Пусть живет со своей женой, она же нам не мешает…
Ирочка не мешала. При том, что она была ревнивой, не думаю, что ее чувства были продиктованы любовью. Ей просто нравилось быть маленькой гаденькой сучкой, которая не может привлечь людей своим обаянием, но лелеет миф о собственной значимости. На деле это означает, что она не умеет дружить, но удовлетворена тем, что мешает всем жить. Правда, это касалось лишь тех, кто был в ее зоне видимости.
Она не позволяла нам с Никитой разговаривать. Отвратила его от друзей-байкеров.
Ирочка была слишком ленивой, чтобы подозревать мужа. Никита сказал, что задержится на работе – значит, она может без помех смотреть свои мыльные оперы с испанским акцентом. Уехал в командировку – тем лучше, приедет мамочка и приготовит ей обед. Можно позвать соседку-подружку, такую же бездельницу, и обсудить отношения Анастасии Заворотнюк с Сергеем Жигуновым или с новым бойфрендом.
Жена Никиты ревновала к тем, кого считала лучше себя – будь то мужчина, женщина и даже «Мерседес SLK». Интрижки Никиты ее не интересовали.
Она как-то позвонила мне в полтретьего ночи:
– Никита у тебя?
Я не сразу узнала ее высокий голос. Думала, мне приснилось.
– Ира, это ты?
– Никита у тебя? – повторила она.
– Ты бы хоть извинилась, – рассердилась я. – Три часа ночи.
– Половина третьего.
– Ты что, пьяная?
– Ты с Никитой?
– Ир, ты охренела, что ли?! Какой, в жопу, Никита? Откуда, бл…, столько наглости, звонить мне в такое время и даже не извиниться? Мозги у тебя есть?! – орала я. – Я тебе, бл…, буду каждый день звонить в четыре утра и спрашивать: «Никита у тебя?!» Тебе понравится?!
– Значит, у тебя его нет?
– Да с какой, на х…, стати?! – прокричала я и бросила трубку.
Никита слегка распустился. Не был дома две ночи подряд, не придумав никакой командировки.
Ирочка могла позвонить даже в Белый дом. В службу поддержки провайдера «Стрим». В секс по телефону. И все это принесло бы ей больше пользы, чем звонок мне. Но она выбрала меня – и не потому, что ожидала услышать в ответ: «Да, он у меня. Мы расфасовываем героин».
Нет. Она просто меня не любила. Разозлившись и обидевшись, первым делом подумала о том, как отыграться на мне.
Никита оправдался. Сказал, что потерял деньги, которые снял для выдачи зарплаты, не хотел говорить, устыдился и пил два дня без продыху.
Это мы с ним вместе придумали.
Наверное, не надо было ей хамить. Можно было просто отключить телефон. Но для меня вся ее душевная грубость, невоспитанность, ее беспричинная неприязнь к миру выразилась в этом ночном звонке – и я ответила ей тем же.
– Что у тебя с Никитой? – приперла я Сашу к стенке.
– Ну что-что? У нас секс! – завелась она.
– Саша, скажи мне, а? – настаивала я. – У меня есть ты, Никита и еще обезумевшая Ира! Я имею право знать!
– Послушай… Это чистой воды любопытство. Какая тебе, по большому счету, разница?
Я закусила удила, хотя она была права. Это досужий интерес.
– Вы вмешиваете меня в свои отношения… – любопытство подстегнуло меня предпринять еще одну попытку.
– Ты сама вмешиваешься, честное слово, – перебила меня Саша.
После этого разговора наши отношения снова стали напряженными. Я пробовала поговорить с Никитой, но тот не хотел ни над чем задумываться.
Между ними было нечто большее, чем просто секс. Может, они и не делились переживаниями, но они выражали свои чувства в постели – и скоро уже хлопья вулканической пыли из вулкана их страсти засыпали все вокруг.
Ирочка наконец-то оживилась. Она не хотела разводиться – это было стыдно. Ее не могли бросить. К тому же если не мыслями, то чувствами она понимала, что из всех молодых людей, которые могли бы любить ее по расчету, Никита был самый привлекательный, деловитый, лучше всех играл роль мужа.
У нее уже был опыт. Это открылось случайно – проболталась Никите соседка.
Та самая соседка, которая числилась в лучших подругах Ирочки и была замужем за мордатым водителем «Скорой помощи» усатым краснорожим молчуном, однажды явилась к Никите часов в одиннадцать вечера, с бутылкой водки и домашней закуской.
Соседку звали Люся.
У нее был тот самый печальный брак, когда люди женятся, не найдя лучшего применения отпущенной им жизни. Сексуальность, так и не заинтересовавшая их как следует, ищет выхода в материнстве – в надежде, что тогда жизнь обретет смысл – и вот они уже стоят на Поклонной горе, она – в платье из искусственного атласа, он – в черных брюках, отвисших на попе.
Они делают ребенка и, погруженные в хлопоты выживания, не ощущают пустоты, что их разделяет. Возможно, со временем мать превратится в фанатичку, которая направит все свои невыраженные чувства против ребенка – она будет душить его любовью и заботой, пока тот не станет либо избалованным животным, которое писается на ковер и кусает гостей, или же отвернется от нее.
Все знают, что материнская любовь может обернуться разрушительной силой громадной величины.
Слепая материнская преданность порождает чудовищ – неблагодарных, или несчастных, или закрытых для мира. Одинокие люди с вуалью грусти на лице, которых мы каждый день видим в метро и временами думаем, что они могли бы выглядеть и получше, отгораживаются от жизни, нарочно выглядят плохо, потому что не хотят, чтобы их любили. Им вполне хватает той каторги, к которой их приговорила родная мать.
Иногда материнская любовь прячется за злостью, раздражением, за личной трагедией, но это всегда любовь, пусть и страшная, и отвратительная.
Как это ни глупо, ни странно и ни драматично, многие люди стремятся изменить не свою настоящую жизнь, а прошлое – они без конца возвращаются к старым переживаниям, сетуют на то, какая доля им досталась, и не замечают, что их жизнь, которая могла бы стать замечательной, если бы они только захотели, проходит.
Но тогда, год назад, Люся еще не была сумасшедшей мамашей – она даже тяготилась сыном и мужем, и в тот самый вечер, когда Ирочка уже два дня отдыхала в Адлере, а Люсин усатый муж уехал к родственникам в Саранск, она постучалась к Никите.
Это был акт доверия и одновременно предательства. Она не знала, кому еще посвятить нерастраченную сексуальность, кроме мужа своей подруги, соседки. Детская наивность и взрослая жестокость – даже Никита растерялся.
У Люси была большая грудь. Никита не знал, куда от нее деться – грудь преследовала его, как кинематографический Дракула: вот герой забежал в пустую комнату, запер дверь, обернулся – а вампир уже там!
Усомнившись в собственных прелестях, Люся решилась опорочить Ирочку.
Давным-давно, лет в двадцать, Ирочка познакомилась с хорошеньким мальчиком Ромой. Рома работал на радио. У него были глаза олененка Бэмби, с пушистыми, как еловые лапы, ресницами. Длинное смуглое мускулистое тело, которое было так приятно обнимать, лежа с ним на диване. Рома был горячий – Ирочка запускала руки ему под майку, клала ладони на живот и грелась.
Он приезжал к ней каждый день. Никуда не приглашал – Ирочка сама взялась его приглашать и всегда платила. Она этого не замечала.
Рома был нежный, гладил ее по голове, делал массаж, готовил ей чай с мятой и медом. По утрам он целовал ее в веки – и она просыпалась.
Он был мальчиком-девочкой, знал все, что нужно женщине.
Но при этом однажды он вступился за нее, ему дали стулом по голове, и у Ромы случилось сотрясение мозга.
Он отлеживался у нее, ему кололи магнезию, его тошнило, он не мог даже смотреть телевизор.
Так прошел второй месяц их знакомства. Рома выздоровел, и уж тогда Ирочка удивилась, почему у них совсем нет секса. Ответ был прост, но Ира была молода, влюблена и ничего не подозревала.
Они целовались часами, но секса не было никогда.
Правда открылась как-то вдруг. Друзья сказали, что Рома любит мужчин, и даже посмеялись и удивились, что Ира этого не поняла сразу.
Ира кормила Рому, покупала ему одежду, он спал в кровати, вокруг которой были разбросаны белые шкуры из ИКЕА, родители Иры возили его на дачу, одолжили денег на видеокамеру.
Ира, которую родители не разлюбили даже за двойки, за то, что в самой отсталой школе, куда ее перевели, учителя ставили ей тройки, устав от претензий ее мамы, за беспардонную лень, за истерики, была ошарашена тем, что в этом мире есть люди, которым нужна не она, а деньги ее отца.
Ее можно было бы пожалеть. Правда, жалеть ей подобных лучше на расстоянии, вблизи это невозможно.
Родительская любовь изуродовала Ирочку – она остановилась в развитии, навсегда осталась их маленькой девочкой, которая орет в магазине, если не купить ей сладкое. Она всю жизнь провела в коме – ее душевные и интеллектуальные органы отмерли, и она так и оставалась девочкой-дочкой на всю жизнь.
У Никиты эта история не вызвала ни малейшего сочувствия. Мы с ним тогда уже познакомились с Наташей.
Бабушка Наташи, Виргиния Робертовна, чистокровная армянка, вышла замуж за грузина, что считалось в ее семье мезальянсом, и всю жизнь прожила в центре Тбилиси. Она помыкала мужем, которого считала ниже себя, хоть тот и был высоким грузинским чиновником. На людях Виргиния была мила, весела и угождала мужу, а наедине то и дело падала в фальшивые обмороки, уверяла, что он ее губит, и обещала вернуться в Ереван к родне. За семь лет, с девятнадцати до двадцати шести, она родила ему троих детей, после чего заявила, что больше не будет с ним спать. Развестись ему она не позволила. До шестидесяти двух лет, когда умер Наташин дед, они спали в разных комнатах.
У Виргинии было две дочери и сын. Одну из дочерей, мать Наташи, выдали замуж рано, в семнадцать, за врача. В восемнадцать у нее родилась Наташа, а в двадцать муж с ней развелся и уехал в США, признавшись напоследок в том, что он гомосексуалист. Женился лишь потому, что хотел ребенка.
Наташина мать во всем винила Виргинию Робертовну. И была права – та за волосы приволокла ее в Дворец бракосочетаний. Мама Наташи решила уехать из дома. Виргиния Робертовна раскаялась и упросила дочь позволить ей все уладить. Она уладила – продала квартиру своей сестры в Ереване, перевезла сестру к себе, а Наташе с мамой купила квартиру этажом ниже – и это в двухэтажном доме, так что можно было считать, что они никуда не переехали.
Мать Наташи сорвалась. У нее от отца осталось небольшое наследство, и вот она собрала дочь, купила билет и уехала в Москву, где сошла с ума. На все деньги она купила шубы, телевизоры, мебель, заперла все в одной из комнат и бережет на черный день.
Сила материнской любви – демонической, мрачной, как готические статуи, уничтожила ее.
Но вернусь к истории Никиты.
Никите, слегка контуженному тем, что он узнал, иногда даже становились жаль Иру.
А Люся не отступала.
К утру, пьяную и слезливую, Никита выставил ее за дверь.
А потом он предложил Саше жить вместе.
– Сказал, что уйдет от жены! – возмущалась Саша.
Мы с ней помирились.
– Пусть сначала уйдет, а потом уже я подумаю! – говорила она.
– А ему ты что сказала?
– Сказала, что это бред.
Саша пребывала в растерянности. Запуталась. Она не понимала, на чем держится их связь. Нужен ли ей Никита? Или же совместная жизнь все разрушит?
Тогда мы прониклись одной утопией. Мы надеялись, что возможны такие отношения, когда не существует другой близости, кроме сексуальной, романтической и интеллектуальной. Считали, что отношения между мужчиной и женщиной – это хороший секс, приключения, разговоры, споры и никаких обоюдных трудностей, никакой рутины, быта.