Она была счастлива.
– Возьми Никиту в любовники, – предлагала я.
– Ни за что! – Саша трясла головой и тут же морщилась от боли. – Не представляю, как люди это делают. Днем спать с Никитой, вечером – с Сережей? Фу!
Мы еще не знали тогда, что бывают отношения, когда секс с одним происходит раз в месяц – и вот из-за этого и встречаются с другими. У нас тогда секс был каждый день.
За долгие годы мы узнали много нового, но не смирились.
Вечером Сашу забрал Сергей.
Он был огорчен – неподдельно, от всей души, но все же это была красивая и гордая мужская скорбь – как к ней относиться, Саша не понимала.
Он обижался несколько дней. Саша приходила, уходила, они вместе смотрели телевизор, он даже спросил, не видела ли она счета за электричество, но Саше все казалось, что кто-то умер – кто-то очень близкий Сергею.
Она извинилась, предложила поговорить. Сергей пожал плечами.
– Сережа! – сорвалась она, не выдержав давления. – Послушай меня! Мы разные. Настолько разные, что есть большие сомнения в том, что нас ждет общее будущее. Мы с тобой оба отлично это понимаем. Но я тебя люблю. Нам хорошо вместе. Давай не устраивать драм. Давай наслаждаться тем, что есть! Ну, пожалуйста!
– Я хочу жениться, – ответил он. – Мне тридцать семь. Я не хочу терять время.
– Понятно.
Саша оставила ему кольцо. Пальто отдала маме.
– Почему Сережа так странно на меня смотрит? – Мама позвонила Саше вечером из ванной. – Это неприлично!
Она вовремя не задумалась над тем, что Сергей увидит на Агнии Богдановне свое пальто. Потому пальто унаследовала тетя Саши – оно село впритык, но та втягивала живот.
Саша с Никитой смирились со своим счастьем.
Он сидел дома, играл в игры, смотрел с Сашей кино, водил ее по ресторанам и не скупердяйничал.
Саша училась и ругалась на Никиту, если он намеревался постирать белые майки с черными трусами.
– Саш, у тебя нет ощущения, что ты потолстела? – спросила я, когда мы наконец встретились.
Я тогда писала в рубрику «Кино» для одного модного журнала, ходила на вечеринки, увлеклась светской жизнью и немного загордилась.
– Есть, – кивнула Саша. – А что тут еще делать, в этом Бескудникове? Мы жрем.
Я звала ее с собой. Саша отказывалась – приглашение было и на двоих, а ей не хотелось разлучаться с Никитой. Она так и не полюбила шумные сборища, где каждый мнит себя центром земли и где ты существуешь, только если тебя все знают.
– Ты модельер! Надо, чтобы тебя знали в лицо! – негодовала я.
– Я пока не модельер, – отпиралась Саша.
– Ты либо модельер, либо нет! – покрикивала я. – Это состояние души!
Саша вздыхала.
Она никогда не зависела от легкомысленных удовольствий. В отличие от нас с Настей. Мы могли часами говорить ни о чем, смеяться, наслаждаться общением, сплетничать.
Благодаря Насте мы с ней переехали в квартиру на Трубной – она ее нашла и уговорила меня, даже несмотря на то что квартира была нам не по карману.
– Как только мы переедем, деньги появятся сами по себе! – уверяла Настя.
На Трубной мы жили пять месяцев. Потом Настя вышла замуж, и за последующие одиннадцать лет я видела ее три раза.
Ее знакомый парикмахер решил стать модельером. Он выпустил единственную коллекцию, но дело не в этом, а в том, что он пригласил Настю стать его моделью на показе.
Там ее заметил некий Дмитрий, симпатичный молодой человек в замшевой куртке. Насте Дима показался воплощением всех ее желаний: двадцать девять лет, привлекательный, три красивых автомобиля, загородный дом. Он возил ее на все моря и океаны, одел в лучшие наряды, научил водить машину.
А через пару лет Дима разорился. То ли он что-то украл, то ли фирма прогорела, но вдруг от его богатства не осталось ничего, кроме чемодана с итальянской одеждой.
Такие личности встречаются часто: резкий взлет, большие деньги, бешеная пляска на вершине мира, одно неверное движение – и кубарем путь вниз.
Дом он снимал. Машины продал. Тайно от Насти сбыл ее драгоценности.
Исчез на несколько месяцев, сказав: «Так надо».
Настя к тому времени завела себе подружек из другого круга – таких же, как она, счастливых обладательниц богатых мужей, и одна из них пригласила ее в Париж. Настя стала чем-то вроде ее компаньонки – сопровождала более счастливую подругу в свет и бегала по поручениям.
Ее представили мужчине пятидесяти семи лет, французскому аристократу. Он никогда не был женат, не имел детей.
Аристократ возил ее в свои замки, познакомил с матерью, которая оказалась не хрупкой старушкой в блузе с бантом и костюме Шанель, какой ее представляла себе Настя, а дамой восьмидесяти лет с признаками нескольких успешных подтяжек. Она носила черное, блистала камнями невероятной чистоты, и сын называл ее по имени.
Настя забеременела. Аристократ сказал, что она может делать все, что пожелает, но он никогда не признает свое отцовство. Он купил ей квартиру в Москве.
Потом Настя, у которой уже была годовалая Кира, вышла замуж за немецкого банкира, перебралась за город и родила новому мужу двух мальчиков.
Она выращивала цветы, помыкала домработницей и время от времени звонила старым подругам.
Но тогда мы с Настей порхали, а Саша по уши осела в Бескудникове.
Никита наел щеки.
Наступила унылая зима, когда ты благодарен небесам уже за то, что есть дом, и есть чай, и есть к кому прижаться в постели.
– Ну как семейная жизнь? – спросила я у него с подтекстом.
Никита выглядел растерянным.
– Все нормально, – без уверенности произнес он.
– Боже мой, ну что опять не так?! – воскликнула я.
– Все так, – уныло ответил Никита.
Учиться жить – больно, тяжело и страшно. Лишь годам к тридцати появляется ощущение, будто ты что-то понимаешь в устройстве мира. Откуда-то берутся уверенность, система, обзор.
Вот ты шел по бурелому, ноги увязали в грязи, ветки хлестали по лицу, и вдруг – дорога. Экстаз. Теперь все будет хорошо.
Но тогда, в том далеком году, Никита страдал. Все жертвы страдают. Он отказался от своего образа жизни, от приключений – ради Саши, ради настоящего чувства, но не мог сказать наверняка, что сделал хороший выбор.
Он тосковал.
Жертва должна умереть. В этом весь смысл. И Никита ощущал себя неживым.
Он ненавидел внутренний голос, который твердил: «Ты не должен делать это ради Саши, ты должен сделать это ради Саши».
Никите, как и многим другим, нужен был внешний враг. Поэтому он обвинял Сашу в том, что ради нее он отказывается сам от себя.
Я решила с ней встретиться.
– Ерунда какая-то! – воскликнула она. – Такое ощущение, что нам лет шестьдесят.
С Никитой, который ее не пугал, не удивлял, которого не надо было добиваться, ей было тоскливо. С тем же успехом она могла выйти замуж за своего Мишу.
– Саш, а ты Никиту любишь? – спросила я.
Саша задумалась.
– Не понимаю, – призналась она.
Раньше все было просто. Общество вынуждало тебя принести клятву верности, родить и вырастить детей. До сих пор существуют религиозные течения, которые не признают мирских законов, а из закона Божьего выбирают то, что им больше подходит. Женщины рожают пятнадцать детей, а мужья могут уйти от них в любое мгновение. И такой женщине суждено остаться одинокой, потому что она – «порченый товар». Из столетия в столетие соблюдаются традиции, но потом жизнь прорывается через эти каменные устои, и новое поколение живет по-новому.
Счастье – как хамелеон. Оно умело прячется и всегда разного цвета.
К Фрейду приходили женщины, которых мнение общества довело до истерии. Они занимались сексом, но знали, что люди это осуждают.
Фрейд думал, что все страдания связаны с сексом. Фрейд зависел от кокаина, был тяжело болен, ему сделали сорок шесть операций на гортани – и он не намеревался создавать культ из секса.
Он просто хотел помочь тем, кого презирали за то, что они – живые. И не подозревал, что открыл золотую жилу.
К сожалению, нет такого закона, который способен вынудить человека быть хорошим. Можно привязать отца к матери и к ребенку, но это не значит, что он не станет пропивать все деньги.
Нельзя заставить женщину родить и стать хорошей матерью.
Нельзя принудить мужчину и женщину любить друг друга.
И уж точно никто не взрослеет раньше времени.
Смекалка никогда не заменит опыт, который, в конце концов, подсказывает нам, что любовь к одному-единственному избраннику, верность, ущемление своих желаний – это все огромное счастье, которое стоит того, чтобы кастрировать собственный эгоизм.
Но это все приходит потом, с возрастом, с опытом. И не к каждому.
В молодости надо как можно больше гулять, веселиться, думать о праздном, вести глупые беседы и прожигать жизнь.
Саше и Никите не повезло. Они встретились тогда, когда жизнь сама по себе важнее определенного человека. Они чувствовали себя приговоренными друг к другу – и это было печально.
Саше и Никите не повезло. Они встретились тогда, когда жизнь сама по себе важнее определенного человека. Они чувствовали себя приговоренными друг к другу – и это было печально.
– Надо расставаться, – говорила Саша. – Но когда я думаю об этом, хочется повеситься! И ты знаешь, мы как-то плохо друг на друга влияем. У нас ничего не получается. У Никиты машины не продаются. Намертво встали. Я туплю с дипломом. Ни одной мысли в голове!
Они начали ругаться. У них появилась цель – сделать совместную жизнь невыносимой.
– Ты почему не отвечал на мои звонки?! – орала Саша на пороге квартиры.
– Потому что не слышал! – не оставался в долгу Никита.
– Ничего, что я стою три часа под дверью?!
– Да какого черта ты тут стоишь?!
– Я ключи забыла!
– А я тут при чем?! Или ты их нарочно забыла?!
– Да пошел ты на хрен! Я у девочек переночую!
– Раньше не могла догадаться?!
Саша могла бы догадаться, позвонила бы мне с Настей. Но ей хотелось дождаться Никиту и устроить ему скандал.
– Где моя майка?! – бросался Никита на Сашу.
– В коридоре.
– Где?! – Никита выбегал из комнаты с красными глазами.
– Вот! – орала Саша, ткнув пальцем в грязную тряпку, на которой стояли ботинки.
– Ты ох?!
– Я стираю и глажу твои чертовы майки, а ты потом вытираешь ими сок со стола, так почему бы не вытирать ими обувь, если тебе на все наплевать?!
Они уже почти ненавидели друг друга.
– Ты видел крышку от моего контейнера?! – подбоченивалась Саша.
– Какого контейнера?
– От контактных линз!
– Не видел.
– Но ты убирался на кухне! Ты что, ее выкинул?
– А эта… штука на кухне?
– На кухне! Я надевала линзы на кухне, потому что мне надо в институт, а ты занимал ванную!
– Да отвяжись ты от меня! Не брал я твою крышку!
– А кто брал! А?!
– Да купи, бл… себе новый еб… контейнер! – орал Никита и убегал из собственного дома.
– Саша, это никуда не годится… – ужасалась я. – Собирай вещи и уезжай. Вы сожрете друг друга.
– Ну почему у нас ничего не получается? – рыдала Саша. – Почему?!
Я гладила ее по голове.
Мне было очень жаль их обоих, таких несчастных, растерявшихся. В полном отчаянии кто-то из них произнес: «Давай попробуем на время расстаться».
Эта фраза – как обезболивающее.
Саша в бреду перевозила вещи. За несколько дней сильно похудела. У нее временами дрожали руки.
Никита с пугающим остервенением играл в GTA и заказывал пиццу на дом.
– Пойдем погуляем… – ныла я. – Бескудниково прекрасно в весеннем уборе…
– Не хочу я гулять! – раздражался Никита. – Хочу сидеть дома с закрытыми шторами!
– Никитос, ты здесь закиснешь! Пошли! От тебя потом пахнет.
– Ничего, я принюхался…
Я все-таки вытащила его на улицу, и мы на метро поехали в центр. Был такой хороший теплый день, что даже Никита пару раз улыбнулся.
– Все будет хорошо, – говорила я. – Все у нас впереди.
К сожалению, я его обманула. Не нарочно.
Просто наш мир не так уж велик. Мы встречаем не так много людей, которых можем любить.
Например, у меня есть подруга Лариса. И у нее есть подруга. С последней мы каждый день находим похожие черты. Иногда кажется, что мы – один и тот же человек. Мы даже говорим с одинаковыми интонациями. Но если Лариса – почти моя сестра, то с ее подругой мы общаемся только втроем. Нам вдвоем с ней не о чем говорить. То есть я ее люблю, она любит меня – никакой неприязни не существует, но у нас нет ничего общего при всем при том, что мы почти отражаем друг друга.
Весь мир состоит из таких тонкостей.
Люди, которых ты действительно любишь, навсегда оставляют след в твоей душе. Иногда это рана. Она никогда не заживает, как язва желудка у хронических невротиков. Появляются люди-лекарства, которые на время снимают боль, но мы возвращаемся к ней снова.
Сейчас Никите тридцать восемь лет. У него нет девушки. Сейчас с ним живет друг, которого выгнали с работы.
Никита до сих пор торгует машинами. Он богат, купил несколько квартир – он один из неприметных московских мини-миллионеров, которых хочется угостить кофе с булочкой – так скромно они выглядят.
С годами Никита становится все более неприятным, резким. Мы почти не дружим – я лишь иногда позваниваю, когда знакомые спрашивают, нет ли у меня человека, который занимается машинами.
Саша добилась успеха. Ей тридцать четыре, она однажды побывала замужем.
Мы общаемся, но с ней бывает трудно – она трудоголик и эгоцентрик. Требует, чтобы все было так, как хочет она. В противном случае всерьез обижается. Она агрессивно водит машину и срывается на официантов. Но, кроме того, у нее множество достоинств. Я их ценю, однако держусь немного в стороне – в гневе Саша опасна.
Иногда у нее завязываются романы, все какие-то бестолковые – Саша требует от мужчин невозможного.
За это время Саша и Никита встретились всего один раз, когда из Мадрида приезжала наша подруга Марина. Они поздоровались, поговорили о новой модели «Ауди» и разошлись.
Если бы они встретились в двадцать шесть лет
Никита был моим летним другом.
Мы ездили на озеро, купались, катались на водных лыжах, жарили шашлыки, он вскользь ревновал меня к своему приятелю Юре, потом – к Диме и к Сереже, а я не без желчи подшучивала над его девушками, так как считала себя главной женщиной его жизни.
Он был мой, потому что мы дружили. И каким-то непостижимым образом принимали друг друга такими, какими были. Я почти не издевалась над его забавными предрассудками («Пежо» – женская машина), а он не замечал, что у меня расширяются зрачки, если кто-то упоминает «Фабрику звезд».
С Сашей я тогда почти не общалась. Мы нередко встречались в компаниях, но не совпадали темпераментами – я была шумной, любила себя показать, и Саша казалась мне чрезмерно сдержанной, пристойной.
Я была очень глупой и легкомысленной – ничего не принимала всерьез, не заглядывала в души людей, не смотрела в будущее.
Мне нравились такие же беспокойные психопаты, неуравновешенные типы с запоминающимися маниями.
Вроде моего друга Паши, который всегда приезжал на встречу раньше на полчаса и звонил каждые пять секунд – кричал, что его унижает ожидание, что его не ценят и втаптывают в грязь.
Однажды между нами возникло напряжение. У меня была общая с Сашей подруга Лена, которой я наговорила лишнего. Мы поссорились, помирились, но что-то так и осталось невысказанным. На одной вечеринке я, пьяненькая, зачем-то обратилась к Саше:
– Хочу сказать Ленке, что очень ее люблю! Она, конечно, не права, но я все равно ее люблю! Пусть знает!
– Не думаю, что сейчас подходящее время, – ответила Саша.
Она догадывалась, что признания в любви обернутся упреками: «Я-то тебя люблю, но вот ты была не права, ну, признайся!» Это был день рождения Лены. И Саша не напрасно опасалась, что я могу его испортить.
Я согласилась, но уже через пять минут объяснялась с Леной. Все кончилось хорошо.
– А почему это время неподходящее? – вернувшись к Саше, спросила я. – Я пьяная, откровенная – когда, если не сейчас?!
Саша молчала. Она не могла рассказать, почему не любит выяснять отношения – это казалось ей неприличным, она не любила склоки, не умела настаивать на своем, если человек не различает добро и зло.
Мы неспособны были понять друг друга. Меня не пугали ссоры – я воспринимала их как выход эмоций, а Саша всегда сложно и долго переживала конфликты. Для нее была целая история примириться.
– Чего ты от меня хочешь? – спросила она тогда.
– Я просто не понимаю, зачем надо мне навязывать… – разошлась я.
После чего Саша встала и ушла. Я была в бешенстве.
Никита и Саша пока ни разу не встретились. Никита был мой друг, но с нашей компанией он не ужился.
Потом он женился, и все изменилось.
Дело в том, что женился он по расчету.
Ирочка появилась в первый день бабьего лета. Мы в последний раз поехали на озеро большой компанией, и когда Никита за мной заехал, на переднем сиденье, на моем месте, сидела она.
Бледная, хрупкая блондинка с пепельными волосами.
– Это что за чучело? – спросила я, едва мы вышли из машины.
Никита пожал плечами.
Ирочка оказалась божьим наказанием. Я никогда не встречала людей, которые бы так вопиюще не умели поддерживать беседу. Ее речь состояла из бесконечных «Ну вот…», «как бы» и «значит». Она уходила в длинные и путаные, как Уголовный кодекс, детали. Ира начинала из такого далека, ехала со скоростью пять километров в час, что уже через минут десять все ощущали себя в пробке жарким субботним днем.
– Ир, а если обойтись без подробностей, в чем было дело? – рявкнула я, решив, что такой вот унылый монолог – неуважение к собеседникам.
Ира мне это потом припомнила.