Круглые летучие снаряды при ударе о стену взрывались с выделением белого вонючего дыма. Их содержимое — сотни металлических колючек — выкашивало все живое, находившееся поблизости.
После первых же взрывов на южной стене Рязани среди ратников появилось много раненых. Кому-то оторвало пальцы на руке, кому-то выбило глаз или сломало нос, кто-то оказался изранен вонзившимися в тело стальными колючками. Многие воины были оглушены грохотом разрывов.
Смятение среди рязанцев только усилилось, когда десятки новых хвостатых «дынь» и шаров с воем и свистом начали падать с небес на стену и за стену, взрываясь с оглушительными хлопками. Страшный дождь из железных шипов и мелких камней с визгом хлестал во все стороны, неся людям увечье и смерть.
Несущие смерть хвостатые снаряды вылетали из-за передвижных частоколов. Рязанцам стало понятно, что татары укрывают за частоколами на колесах какие-то необычные метательные машины, способные выбрасывать на большое расстояние не только камни, но и гораздо более смертоносные предметы, о которых и не слыхивали на Руси.
В довершение всего татары обрушили на южную стену Рязани град горшков с зажигательной смесью. От удара глиняные горшки разбивались, из них вытекала черная маслянистая жидкость, которая вспыхивала ярким пламенем. Очень скоро над деревянной стеной взметнулись языки сильного пламени, источающего черный едкий дым. Кипящая смола, находящаяся в котлах на верхней площадке стены, на этот раз принесла рязанцам лишь вред, разлившись повсюду и добавив силы огню. Чтобы не сгореть заживо, ратники покинули и башни, которые вспыхивали одна за другой, будто гигантские факелы.
Покуда полыхала южная стена Рязани, татары перетащили свои метательные машины и защитные частоколы к восточной стене города.
Сначала на стену сыпались обычные камни размером с курицу или с овцу, затем татары выпустили в сторону Рязани большие продолговатые сосуды, снабженные хвостом и крыльями, которые, летя по воздуху, оставляли за собой длинный шлейф из сизого дыма. Эти сосуды были раскрашены в виде драконьих голов с оскаленными зубами. Один из таких крылатых сосудов врезался в башню у Пронских ворот. При этом раздался грохот, сопровождаемый сильной вспышкой, словно в одно место разом ударили десятки молний. Еще один драконообразный сосуд обрушился на стену между Исадскими и Пронскими воротами. Там, где он упал, бревна стены разворотило взрывом и вспыхнул сильнейший пожар. Третий крылатый сосуд, перелетев через стену, протаранил большой двухъярусный дом, который мгновенно заполыхал ярким искрящимся огнем. Искры от этого пламени разлетались на добрую сотню шагов вокруг, поджигая соседние изгороди и постройки. Если такая искра попадала в человека, то прожигала его насквозь.
Вскоре большой участок восточной стены был объят огнем, потушить который рязанцам не удавалось ни водой, ни снегом.
Ратники оттаскивали раненых и обожженных подальше от пожарища. Все вокруг пребывали в смятении и страхе от невиданного доселе зрелища. Женщины плакали навзрыд, глядя на бушующую стену огня. Мужчины либо подавленно молчали, перевязывая друг другу раны, либо матерно ругались себе под нос от бессильной ярости.
Юрий Игоревич спешно собрал воевод на совет в доме боярина Любомира Захарича, стоявшего неподалеку от Исадских ворот. Княжеские гридни с самого начала осады Рязани татарами перебрались из княжеского терема на Соколиной горе в хоромы Любомира Захарича, отсыпаясь и столуясь здесь, поскольку отсюда до восточной и южной крепостных стен было гораздо ближе.
За столом в просторной горнице при свете масляных светильников собрались кроме хозяина дома и Юрия Игоревича бояре Твердислав, Яволод и Громыхай Иванович. Был здесь и княжеский гридничий Супрун Савелич. Пришли сюда и предводители пеших сотен, среди которых были купец Данила Олексич и мытник Сдила Нилыч. Пришел на это собрание и черниговский боярин Святовит Судиславич, оказавшийся в Рязани вместе с заложниками из Киева и Чернигова, отправленными сюда по воле Ярослава Всеволодовича.
— Как догорят стены и башни, надо непременно идти на вылазку, — сказал Юрий Игоревич. — Эти дьявольские камнеметы нужно уничтожить! Без них мунгалы нас не одолеют, а с ними нехристи могут всю Рязань огнем выжечь. Молвите, други, кто что думает.
Юрий Игоревич опустился на стул, окинув долгим взглядом всех собравшихся.
— Нельзя нам за стены выходить, княже, — первым высказался боярин Громыхай Иванович. — У нас половина ратников изранена. Коль последних крепких воинов положим в чистом поле, тогда и вовсе ни с чем останемся: без стен и без войска.
— Верно молвишь, друг Громыхай, — вставил тысяцкий Яволод. — Безрассудство это с нашим малым воинством в чистое поле выходить супротив такого множества врагов. Окружат нас татары и перебьют.
— Польза от уничтожения вражеских камнеметов, конечно, была бы велика, — заметил боярин Твердислав, — но и мунгалы, думаю, понимают ценность своих машин, а посему вряд ли нам удастся к ним пробиться. Даже ежели пробьемся, то обратно в город немногие из рязанцев вернуться смогут.
— О чем вы толкуете, бояре! — вскочил со своего места трусоватый Сдила Нилыч. — Надо думать о том, как татар в город не допустить, а у вас что на уме! Стену нужно новую возводить, пока не поздно.
— Эту новую стену мунгалы опять сожгут своим дьявольским огнем, и что тогда? — мрачно взглянул на мытника Юрий Игоревич.
Сдила Нилыч примолк, не зная, что возразить. К тому же он сильно робел перед князем.
Слово взял сотник Лукоян.
— Что и говорить, бояре, камнеметы татарские надо уничтожить! — непреклонно промолвил он, слегка пристукнув кулаком по столу. — Иначе нехристи издали спалят стены рязанские, да и воинство наше истребят! Этой же ночью нужно на вылазку идти, нельзя тянуть, бояре!
— Я тоже на этом же настаиваю, братья, — сказал Святовит Судиславич. — Против летучего огня мы бессильны, а татары благодаря ему становятся сильнее нас во сто крат. Надо ударить на мунгалов в темноте и с двух сторон сразу. Я сам готов повести ратников на вылазку.
Юрий Игоревич предложил собравшимся провести открытое голосование, дабы таким способом решить, идти на вылазку или нет. Голосование было немедленно проведено, и перевесом всего в один голос воеводы склонились к тому, чтобы предпринять попытку добраться до вражеских камнеметов и уничтожить их.
Затем собравшиеся стали делиться впечатлениями о невиданных доселе летучих шарах, начиненных стальными колючками, о крылатых драконьих головах и сосудах с клювами, изрыгающими негасимый огонь. Многие из воевод слышали про греческий огонь, который продолжает гореть даже на воде, но никому из них еще не доводилось видеть это пламя воочию. Никто не мог понять, где дикие мунгалы раздобыли секрет изготовления такого огня и кто их обучил мастерству строительства метательных машин такой невиданной мощности!
И тут подал голос княжеский толмач Шестак, сидевший в сторонке и не вступавший в разговор до этого момента:
— Пленная мунгалка, взятая мною в сече у Черного леса, кое-что кумекает в этом деле, — сказал Шестак. — Из бесед с нею я выяснил, что у ее повелителя хана Бури среди наложниц есть китаянка, так ее отец-китаец заведует в Батыевой орде изготовлением негасимого огня и хвостатых сосудов для него. Моя пленница была дружна с этой китаянкой, поэтому и понабралась от нее сведений о камнеметах и о летучих огненосных шарах. Может, привести мунгалку сюда и расспросить ее как следует?
— Что же ты раньше-то об этом молчал! — рявкнул на толмача Юрий Игоревич. — Ну-ка, беги за своей косоглазой невольницей, да поживее!
Шестак вскочил со скамьи и опрометью устремился к двери.
Князь и воеводы в ожидании возвращения толмача с пленницей угощались хмельным медом, мочеными яблоками и сушеной рыбой. Все это принесли из кладовых служанки Любомира Захарича.
За окнами терема сгустились сумерки, в которых зарево обширного пожара было видно еще более явственно. Южная стена уже почти догорела полностью, на восточной стене выгорел большой участок, и огонь перекинулся на огромную воротную башню.
— Не пойму, куда подевался Кир Михайлович? Добрался ли он с дружиной своей до Переяславца? — обеспокоенно молвил Юрий Игоревич. — Пленные русичи, кои сумели к нам на стену забраться во время татарского приступа, поведали, что нехристи уже взяли Ижеславль и Белгород. Однако о судьбе моего брата Олега Игоревича и племянника Глеба Михайловича никто ничего не ведает. Живы ли они иль погибли оба?
— Коль живы, то непременно где-нибудь объявятся, княже, — заметил гридничий Супрун, жуя моченое яблоко.
Наконец в горницу ввалился запыхавшийся Шестак, таща за руку невольницу-мунгалку, одетую в длинную шубу, подбитую мехом степных лисиц. На голове у пленницы была меховая шапка с острой макушкой из мягкого войлока. Из-под шапки свешивались две длинных черных косы. Скуластое лицо юной монголки разрумянилось от быстрой ходьбы, ее красиво очерченные небольшие уста были приоткрыты, а темные узкие глаза были полны беспокойства при виде собрания знатных русичей.
— Не пойму, куда подевался Кир Михайлович? Добрался ли он с дружиной своей до Переяславца? — обеспокоенно молвил Юрий Игоревич. — Пленные русичи, кои сумели к нам на стену забраться во время татарского приступа, поведали, что нехристи уже взяли Ижеславль и Белгород. Однако о судьбе моего брата Олега Игоревича и племянника Глеба Михайловича никто ничего не ведает. Живы ли они иль погибли оба?
— Коль живы, то непременно где-нибудь объявятся, княже, — заметил гридничий Супрун, жуя моченое яблоко.
Наконец в горницу ввалился запыхавшийся Шестак, таща за руку невольницу-мунгалку, одетую в длинную шубу, подбитую мехом степных лисиц. На голове у пленницы была меховая шапка с острой макушкой из мягкого войлока. Из-под шапки свешивались две длинных черных косы. Скуластое лицо юной монголки разрумянилось от быстрой ходьбы, ее красиво очерченные небольшие уста были приоткрыты, а темные узкие глаза были полны беспокойства при виде собрания знатных русичей.
Шестак сдернул с головы невольницы ее круглую шапку, опушенную гладким мехом выдры, и усадил ее на стул. Сам сел рядом с нею на другой стул.
Князь и воеводы расселись перед пленницей широким полукругом, кому не хватило места, чтобы сесть, те стояли за спинами у сидящих. Все с любопытством взирали на монголку, которая не могла понять причину такого внимания к ней, поэтому испуганно куталась в свою шубу.
— Давай, Шестак, спроси у нее про камнеметы и про знатока-китайца, который колдует над негасимым огнем, — нетерпеливо повелел толмачу Юрий Игоревич. — Пусть басурманка выкладывает все, что знает.
Шестак с готовностью кивнул, затем мягко взял невольницу за руку и заговорил с ней на каком-то непонятном степном наречии. То, что пленница понимает сказанное ей Шестаком, было видно по ее узким очам, испуг в которых сменился осмыслением услышанного. Внимая Шестаку, монголка несколько раз слегка кивнула, плотно сжав губы и обретя серьезный вид.
Отвечая Шестаку, невольница помогала себе жестами рук, видимо не слишком хорошо владея восточно-куманским диалектом, который был основным языком общения между различными кочевыми племенами в заволжских степях.
— В общем, Уки говорит, что ее подружку-китаянку зовут Су-ян, а отца этой китаянки зовут Лу Юнь, — переводил на русский Шестак все, что рассказывала ему невольница. — Лу Юнь имеет отдельную юрту и много слуг-китайцев, которые помогают ему изготовлять хвостатые шары и огнедышащие драконьи головы из глиняных сосудов. Он же знает секрет создания негасимого огня. Лу Юнь пользуется большим почетом у мунгалов…
— Еще бы! — мрачно усмехнулся боярин Твердислав. — Такой мудрец целого войска стоит!
— Пусть она про эти дьявольские шары и драконьи головы расскажет поподробнее, — сказал Юрий Игоревич толмачу. — Нутро пусть ихнее опишет. Отчего возникает такое сильное пламя и яркие искры?
Шестак вновь заговорил с пленницей, глядя ей прямо в очи и что-то показывая при этом на пальцах.
Монголка понимающе закивала и быстро затараторила на гортанном степном диалекте, то и дело вставляя короткие фразы на другом, неведомом для Шестака, языке. Когда Шестак переспрашивал невольницу, то она произносила некоторые слова медленно и по слогам, помогая себе жестами.
— Уки молвит, что хвостатый шар, набитый железными колючками, называется по-китайски «цэй ли хо цю», а на языке татар он называется просто «огневой шар», — вновь начал переводить Шестак. — Вытянутый шар с железным клювом по-китайски зовется «те пао», а на языке мунгалов у него вообще нет названия. Горшки с зажигательной смесью называются «хо гуань», что переводится как «огневой горшок». Точно так же эти горшки называют и татары. Крылатые сосуды в виде драконьих голов называются по-китайски «чжэнь тянь лэй», что означает «железная голова». Татары называют крылатый сосуд «огненным драконом». Из чего состоит нутро всех этих шаров и сосудов, отчего возникает сильное пламя, Уки не знает. Она говорит, что этого не знают даже приближенные Батыя. Это большая тайна.
— Теперь спроси у нее про метательные машины, — промолвил Юрий Игоревич, кивая толмачу на монголку. — Кто ими занимается? Много ли их у татар? Какова охрана у этих камнеметов?
Пленница поведала, что все камнеметы находятся в ведении другого китайского мастера, по имени Ло Гань. У него тоже имеется отдельная юрта и много китайских слуг, которые и собирают различные метательные машины по его рисункам и схемам. Если мастер Лу Юнь еще крепкий мужчина, то Ло Гань уже глубокий старец. Татары обычно не возят за собой громоздкие камнеметы, они их собирают возле того вражеского города, осада которого грозит затянуться надолго. Для сборки камнеметов нужны длинные прочные стволы деревьев, много кожаных ремней и волосяных веревок. Вот камни и глиняные сосуды, используемые при обстреле вражеской крепости, татары всегда держат под рукой в своем обозе.
Со слов Уки выходило, что китайские мастера могут собирать до двадцати камнеметов различной мощности за полдня. Стража у метательных машин всегда усиленная и располагается обычно двумя круговыми оцеплениями. Причем воины из внешнего оцепления находятся в поле зрения воинов из внутреннего охранного круга.
— Вот и получается, бояре, трудненько нам будет пробиться к татарским камнеметам, — сказал Сдила Нилыч, внимательно выслушав невольницу Уки. — Лучше и не пытаться, дабы ратниками зазря не рисковать…
Кто-то из воевод пожелал узнать, как получилось, что такие искусные мастера-китайцы оказались на службе у кочевников-мунгалов.
Шестак спросил об этом у пленницы.
Уки ответила, что Чингис-хан, дед Бату-хана, двадцать пять лет назад завоевал царство тангутов Си Ся между пустыней Гоби и Алашаньскими горами. Затем Чингис-хан сокрушил государство чжурчжэней на реке Хуанхэ, называвшееся империей Цзинь. Тангуты, как и чжурчжэни, образовали свои государства на землях, населенных китайцами. Все достижения китайцев в военном деле тангуты и чжурчжэни использовали в войнах друг с другом. Впоследствии Чингис-хан, покоривший тех и других, стал набирать китайцев в свое войско как мастеров осадного дела.
— Ныне ни один поход монгольского войска не обходится без мастеров-китайцев, их камнеметов и негасимого огня, — добавила в заключение Уки.
Воеводы шумно загалдели, затеяв спор о том, стоит ли идти на вылазку и уничтожать татарские камнеметы, если мастера-китайцы всего за один день смогут собрать много новых метательных машин.
— Не камнеметы нужно уничтожать, а китайцев, которые эти дьявольские самострелы мастерят! — выкрикнул тысяцкий Яволод, стараясь перекричать всех.
— Да ты спятил, воевода! — возразил тысяцкому сотник Данила Олексич. — Как мы отыщем этих китайцев среди многих тыщ татар? Тем паче ежели на вылазку ночью пойдем!
— У нас же басурманка смышленая имеется! — Яволод ткнул пальцем в пленницу. — Пусть она скажет нам, каковы с виду шатры, в коих обретаются мастера-китайцы. А уж мы во время вылазки постараемся шатры эти отыскать в стане татарском и перебьем всех китайцев, кого найти сможем.
Воеводы опять зашумели, большинство были не согласны с Яволодом, полагая, что пытаться перебить кучку китайцев, затерянных среди множества татар, это все равно что искать иголку в стоге сена.
Юрий Игоревич с трудом восстановил тишину в собрании и снова обратился к толмачу:
— Ну-ка, друже, выспроси у своей басурманки, что она знает про мастеров-китайцев и пусть опишет юрты, в которых они живут.
По лицу князя было видно, что замысел Яволода чем-то увлек его.
Пленница сказала, что мастер Лу Юнь должен находиться в стане хана Бури, так как его дочь — ханская наложница. К тому же хан Бури очень дорожит Лу Юнем и не расстанется с ним ни за какие богатства. Из всех чингизидов в орде Бату-хана такой знаток по изготовлению негасимого огня имеется только у хана Бури. По этой причине Бату-хан вынужден считаться с Бури и даже в чем-то уступать ему при дележе добычи. Мастер Ло Гань находится на попечении у Гуюк-хана, и даже юрта его всегда стоит рядом с ханской юртой.
Затем Уки описала внешнее убранство юрт хана Бури и Гуюк-хана, а также убранство и цвет юрт, принадлежащих китайским мастерам.
— Ну вот, други мои, — обратился к воеводам Юрий Игоревич, позволив Шестаку и его невольнице уйти с военного совета, — теперь нам многое ведомо. Осталось только расспросить тех русичей, что побывали в плену у мунгалов, в каком из татарских становищ под Рязанью они видели шатры, только что описанные нам басурманкой Уки. При вылазке нам надлежит нацелиться именно на эти становища, дабы добраться не токмо до камнеметов татарских, но и до мастеров-китайцев, от коих и исходит главное зло для нашего града. Против сабель и стрел татарских мы еще устоим, но против негасимого огня нам не выстоять. А посему, други мои, на вылазку идти все равно придется!