Он развернулся, что-то сказал, обращаясь, видимо, к Зауру, который не услышал ничего из-за звона, а потом, всплеснув руками, поковылял обратно к автозаку.
В следующий раз палач увидел его уже с Мигелем, повисшим на спине. Край почему-то решил вытащить мексиканца из фургона и уложить на проезжую часть рядом с Зауром. Потом появилось еще одно тело. И еще… Не вставая с колен, Заур повернулся к вовсю дымящей машине и увидел, как вавилонский грешник выпрыгнул из дверного проема. Сам. Больше спасать было некого. Да и те, кого он вынес, не выглядели живчиками.
Макс поковылял к Зауру и плечом к плечу уложенным телам.
В дыму за его спиной что-то мелькнуло.
Палач крепко зажмурился и вновь открыл глаза. Пусто. Показалось просто.
И в тот же миг от дыма отделилась невысокая тощая фигурка.
Заур приподнял очки, – надо же, уцелели – потер глаза пальцем, потом нацепил очки обратно и прищурился. Точно, за спиной у Макса появился мальчишка. Да не какой-то там, а тот самый, что недавно, накануне приключений в Вавилоне, заманил палача в подвал. Уничтожив тогда банду грабителей, Заур сдал малолетнего преступника работорговцу Ильясу. Ильяс потом угодил в больницу, а пацан вроде бы перебил кучу народу голыми руками, никак не реагируя на огонь по нему, если верить тому, что работорговец наговорил палачам, посетившим его в палате интенсивной терапии и заснявшим исповедь. В самолете Заур просмотрел видео, на котором поседевший раборговец бормотал всякий бред, поминая чудовищ. Раньше палач просто посмеялся бы над фантазиями мужчины, перепившего чачи, но после того, что ему довелось увидеть в Парадизе… Кстати, почему Ильяса так быстро выписали из больницы?..
Коптил ночное небо автозак. Край неспешно ковылял к Зауру.
Слишком медленно он, слишком! Ему бы бежать со всех ног!..
Ведь мальчик уже близко.
На вид ему лет десять. Может, чуть старше, просто мелковат от природы. На нем дырявый свитерок с рисунком на груди – улыбающимся Микки Маусом. Бейсбольная кепка повернута козырьком назад. Сейчас этого не видно, – темно и далеко – но Заур знает, что у мальца рябое от веснушек лицо.
Он неспроста здесь объявился, этот пацан.
– Макс, сзади! – выкрикнул палач из последних сил и потянулся за «микробиком».
Его крик смешался со звоном между висков, эхом отразился от извилин мозга и ударил по глазам, наполняя их темнотой.
Край резко – и все же слишком медленно – обернулся к мальцу, сместившись одновременно влево. И тотчас схлопотал удар в грудь, не сработал хитрый маневр. Заур готов был поклясться Господом, что рука мальца превратилась в длинную клешню. Удар был настолько сильным, что стопы грешника оторвало от асфальта, он взмыл над дорогой и рухнул, раскинув руки в стороны.
И замер так.
Мальчик подошел к распростертому телу. Клешня его задергалась, будто существовала сама по себе, с каждым рывком сокращаясь, приобретая вид обычной конечности. Кинув долгий взгляд на стоявшего на четвереньках Заура, – решая что-то для себя, – малец склонился над Краем, рывком поднял его, будто тот был легче листа бумаги, и закинул себе на плечо.
Десятилетний мальчик – и вот так запросто? Мужчину?! Ладонь вместе с «микро-узи» застряла в кармане. Палачу показалось, что он сходит с ума. Наверное, слишком сильно ударился головой. Господи боже, а что, если это пацан перевернул автозак?..
Чуть ли не вприпрыжку – это с грузом-то на плече! – мальчик свернул с дороги в лес. Затрещали сучья. С грохотом упало поваленное дерево. Над пылающим вовсю автозаком пролетела хищная птица. Но не сова и не филин. Сокол вроде. Но почему тут, да еще ночью?..
Это последнее, что увидел Заур.
Веки его сомкнулись.
И наступила тьма.
Глава 4 Welcome home!
Операционная – это отдельный мир. Здесь творится таинство. Допущенные сюда жрецы проникают в святилище смерти и изгоняют ее, мерзкую старуху с косой, – ради торжества жизни!.. Так Лев Аркадьевич Глоссер рассказывает интернам, впервые попавшим в храм стерильной чистоты. Ему нравится быть чуть ли не античным богом в их восторженных глазах.
Точно такими же глазами на него смотрит девушка Татьяна, дочь старинного друга, погибшего много лет назад при весьма странных обстоятельствах.
– По телику вчера говорили в новостях, что… – сакральное волшебство момента небрежно, походя, разрушает анестезиолог. Он уже повторно вымыл руки и надел новую пару перчаток.
Анестезиолог всегда сизощекий, сколько бы ни брился. Пересади ему кожу, щетина все равно прорастет – из нее состоит не только его мозг, но и вообще все ткани. Он высокий, плечи – косая сажень, кулаки – кувалды. Ему бы на бойне ломом махать, пробивая скотине черепа промеж рогов, а не спроваживать пациентов в мир сладких грез. Реваз Георгиевич – ну просто антипод элегантно скроенного Льва Аркадьевича. Точно горилла рядом с интеллигентом в устанешь считать каком поколении.
– Мне страшно, – говорит вдруг Татьяна.
Ее слова повисают в воздухе операционной. Вот они ее слова, потрогайте. Все замолкают. Все прислушиваются к собственным ощущениям. Лев Аркадьевич даже перестает мурлыкать «Калинку-малинку» и «Катюшу». Оба ассистента слишком внимательно смотрят на монитор, хотя тот выключен. Инженер по медицинскому оборудованию обесточил его только что и теперь дергает себя за мочку уха – ему явно некуда деть руки.
– Я знаю, случится что-то ужасное. – На милом лице девушки неуверенная улыбка.
Скоро смерть сотрет ее с губ.
– Ах! – вскрикивает младшая операционная сестра, закатывая васильковые глаза.
– Не переживайте, милочка. – Голос Глоссера самую малость глушится маской на лице. Непонятно, к кому он обращается, к пациентке или к медсестре. Ни на одну из них он не смотрит. – Это обычный мандраж перед операцией. Сейчас Реваз Георгиевич поможет вам расслабиться.
Все же к пациентке.
Он делает знак анестезиологу – приступайте. Берите ту самую ампулу, ну же!
И «горилла» повинуется мысленному приказу главврача.
– Вы, Танечка, не бойтесь, – говорит анестезиолог щетинистым голосом. – У меня вот вчера двойня родилась. Дочери. Так я друзей позвал, вино пили, телик смотрели… Когда такое случается, ничего плохого уже быть не может!
Заканчивая речь, Реваз Георгиевич очень неуклюже машет рукой, сшибая на пол лоток со всеми своими «микстурами».
– Много выпил, не отошел еще, – радостно заявляет операционная сестра. Ее внушительные молочные железы торжествуют вместе с ней. – А я знала, что это добром не кончится!
Лев Аркадьевич молчит. Он не ожидал от анестезиолога такого подвоха. Он смотрит на пол. Половина ампул – вдребезги. Счастливый отец двойняшек что-то говорит. Что – неважно. Главное – Глоссер видит ту самую ампулу.
Она уцелела.
– Ничего страшного, Реваз Георгиевич. Со всеми бывает. Тем более – у вас такой повод был накануне. Завидный повод. Мои поздравления. – Ампула лежит среди осколков. Глоссер наклоняется, чтобы поднять ее и отдать анестезиологу.
Но тут медсестра – дура, блондинка, истеричка! – кидается ему на помощь:
– Лев Аркадьевич, ну что вы?! Как можно?! Я сама сейчас уберу!
Едва не оттоптав главврачу пальцы, – и даже не заметив этого, так спешит за совком и щеткой – она каблуком давит ампулу, делая ее неотличимой от прочих осколков.
– И все же, Реваз Георгиевич, я вынужден буду лишить вас… – Глоссер в ярости, с трудом подбирает слова. – За срыв операции!..
– Лев Аркадьевич, разрешите? – перебивает его анестезиолог. – Прошу прощения, виноват. Я не южнокорейский робот, но… Одну минутку. У меня есть запасной комплект, всегда с собой беру. Такой я – все дублирую. Если за бутылкой посылают, я две беру. Если жена забеременеет, то двойней. А как же? Я такой!
Плохо выбритая «горилла» приносит запасной комплект в ударопрочном чемоданчике с кодовым замком. Теперь подменить капсулу не удастся. Во-первых, еще одной такой же у Глоссера с собою нет, а во-вторых, все на него смотрят, следят за каждым жестом. Ждут его начальственного решения.
Отменить операцию? Да ни в коем случае! Вся бригада в курсе, что анестезиолог явился в операционную, будучи нетрезв. Если что, подозрение падет в первую – и единственную! – очередь на него.
– О’кей, продолжаем, – Главврач подмигивает Ревазу Георгиевичу. – Раз наш коллега уверяет, что все в полном порядке, не вижу причин откладывать. Ну-с…
Он берет скальпель.
Острое лезвие хищно блестит в ксеноновом свете.
– Сюда нельзя! Что вы?! – Медсестра – хорошенькая, но безнадежно глупая блондинка – безуспешно встает на пути грузного мужчины с властными повадками.
Тот входит в операционную бесцеремонно, как хозяин. Он одет в серый костюм, его редкие волосы зализаны назад. Из ноздрей торчат пучки волос, хотя на лице ни намека на растительность. Он мог бы и не вытаскивать из внутреннего кармана Знак, и так понятно, что у него за профессия.
Если Глоссер спасает жизни, то ворвавшийся без приглашения мужчина их отбирает.
– Моему сотруднику срочно нужна медицинская помощь, – приказывает он, безошибочно определив главного, и потому глядя Льву Аркадьевичу в глаза.
– И она обязательно ему будет оказана, – заверяет Глоссер, держа скальпель в руке. Он не опустил инструмент, и это не нравится мужчине. Покосившись на лезвие, тот хмурится. Следующая реплика Льва Аркадьевича его тоже не радует: – Но чуть позже. Видите ли, сейчас у нас операция, и я…
На лице мужчины возникает неприятная – хищная – улыбка. Главврачу кажется, что перед ним не человек, а изготовившийся к прыжку барс. Хоть изрядно разжиревший, но все же очень опасный.
– Вы отложите все свои дела и займетесь им, – слышит Глоссер. – Всякое промедление будет расцениваться как попытка причинить вред представителю Закона и караться соответственно. Надо объяснять, как именно караться?
Мужчина выразительно хлопает себя по оттопыренному сбоку пиджаку, под которым у него что-то в разы крупнее дамского пистолетика.
– Татьяна, я прощу прощения, но… – Лев Аркадьевич разводит руками. Лезвие скальпеля тускнеет.
– Берегите себя. – Едва заметно пациентка кивает Глоссеру, будто ему нужно ее разрешение прервать операцию.
– Всем ждать. Я скоро. – Лев Аркадьевич выходит из операционной вслед за грузным палачом, топающим точно бегемот.
Вскоре они вместе входят в лучшую палату больницы, палату для VIP-клиентов, за сутки в которой надо выложить столько же, сколько за люкс в «Карлтоне». Но для палача все будет бесплатно, конечно. Помимо громадного – в полстены – телевизора и холодильника, в котором поместится пара бычьих туш, тут есть мини-бар в тумбочке у кровати, кожаный диванчик для посетителей и… в общем, тут не хватает лишь джакузи.
На роскошной ореховой кровати, застеленной дорогим шелковым бельем, валяется нечто в грязном плаще. Это нечто с ног до лысой головы перепачкано кровью, грязью и пахнет дымом и еще чем-то мерзким, химическим. Лев Аркадьевич не сразу узнает в новом обитателе палаты Заура, брата девушки, ждущей его на операционном столе. Они недавно виделись, поговорили – и вот молодой человек без сознания и, быть может, серьезно ранен.
Простыню, на которой он лежит, уж точно не воскресить.
Теперь оба – палач со слабым зрением и его рыжая сестра – в полной власти Глоссера. В такую удачу трудно поверить, но факт остается фактом. Судьба сегодня благосклонна к главврачу. А ведь совсем недавно, когда на счет больницы поступила крупная сумма, он решил, что…
– Бинго, – срывается с его губ.
– Вы что-то сказали? – Грузный мужчина смотрит на него с подозрением, нахмурившись.
– Это профессиональное. Не обращайте внимания. – Лев Аркадьевич делает вид, что меряет Зауру пульс. Подобные жесты помогают успокоить родственников пациентов: они видят, что доктор работает, а значит, есть надежда. – Я вынужден попросить вас удалиться из палаты. Во избежание.
– Да-да, конечно. – Вмиг растеряв всю свою властность, мужчина делает шаг к двери, берется за медную ручку.
Глядя на его серую спину, Глоссер больше не может сдержать улыбку – искреннюю, радостную.
Главное теперь – все сделать так, чтобы выглядело естественно. Роковое стечение обстоятельств, бывает.
И тогда ни телевизор, ни холодильник с джакузи молодому палачу уже не понадобятся.
* * *Там, на лесной дороге, у перевернутого автозака, мне было больно.
Очень больно.
Три сломанных ребра, расквашенный и свернутый набок, как у Рыбачки, нос, вывихнутые пальцы, выбитые зубы, ушибы и гематомы по всему телу – все это заставляло меня чувствовать, что я еще жив. Не факт, что долго протяну, но все-таки. А тут…
Придя в себя, еще не открыв глаз, я сразу понял, что Максимка Краевой в порядке, здоров, как семнадцатилетний мальчишка. Стараясь ничем не показать, что я очнулся, – вдруг за мной наблюдают? – я провел кончиком языка по зубам. Все они были на месте! Вот тогда мне стало чуточку муторно. Есть старая шутка: «Если однажды, проснувшись, вы чувствуете, что у вас ничего не болит, значит, вы умерли». Я умер?
Вряд ли.
Иначе я не лежал бы на нижней полке двухъярусной кровати, стойки которой выкрашены белым, а там, где краска облупилась, проступает ржавый металл. Ржавчина видна и на дальней от кровати стене-решетке, будто в «обезьяннике». Хоть и просматривается камера снаружи полностью, зато вентиляция лучше. Это я открыл-таки глаза.
Почему камера? Да потому, что в апартаментах свободных людей обычно не бывает решеток.
Но ведь все тюрьмы в нашей стране закрыли много лет назад. Значит, я за границей? Или?..
Так-с, что у нас тут еще… Дальняк, он же толчок, отделен от прочего помещения загородкой из гипсокартона. Надо же, какие удобства! В моем героическом прошлом ничего подобного не было. Рядом с загородкой – рукомойник, чтобы сиделец мог сразу помыть руки, не дай боже не коснувшись чего раньше, тем самым вещь или человека зафоршмачив. Радиатор отопления в специальном углублении в стене как бы намекал, что зимой тут топят, есть шанс не замерзнуть насмерть во сне. Пол – из досок, коричневых от въевшейся в них краски. Щели между досками – мизинец просунуть можно. Удобно, если надо что-то припрятать от вертухаев. Левее рукомойника небольшой стол, на столе электрочайник, над столом – розетка. Над розеткой – небольшой телевизор. Плазма. Да я просто в номер люкс попал! Ко мне, наверное, сейчас заглянет горничная, чтобы прибраться… Окошко вон даже есть, металлопластиковое. Причем металла, как по мне, переизбыток: хорошую такую, внушительную решетку можно было и не ставить.
Но все это – телевизор, чайник и окно – ерунда, в общем. Окончательно же я офигел, когда увидел у кровати половичок. Аккуратный такой, не пыльный ничуть половичок. С надписью «WELCOME HOME!»
– Нет уж, нет уж, лучше вы к нам… – пробормотал я, приподнявшись на локтях.
Хотя, конечно, на камеру грех жаловаться. Это не чулан, не тройник и уж точно не общая хата. Это камера-мечта, камера образцового содержания. Душевой кабинки только не хватает, полки с десятком-другим толстых томов, и холодильника еще, но это было бы фантастикой или бредом сумасшедшего, а я вроде пока что с реальностью на «ты».
И потому теперь, проведя рекогносцировку, хочу вспомнить, как я сюда попал.
Палачи окружили «Вепрями» тачку Заура. Открыли огонь. Картинка: пули пробивают лобовуху, от каждого столкновения с ними тело Рыбачки дергается, будто его сотрясает сильнейшая икота, а потом… Рыбачка погиб! Как же так, а?! До боли сжав кулаки, я заставил себя успокоиться. Наслаждаться горечью утраты я буду потом, когда выберусь отсюда живым и – по возможности – невредимым. Сердце кольнуло, но я запретил себе раскисать, ведь Гордея уже не вернуть, а я еще жив… Так, Рыбачки не стало, потом меня сунули в автозак, потом удар, фургон перевернулся, я и Заур из него выбрались и…
И все.
Дальше как обрезало.
Вообще-то странно, что я еще жив. Палачи должны были меня в том лесочке грохнуть. Тянут время, помучить хотят перед казнью, как и обещали? Что ж, я не подарю им такого удовольствия.
– Эй, сволочи, вы где?!
Тишина в ответ.
– Заур, дружище?!
Я набрал побольше воздуха, чтобы крикнуть погромче. И тут сердце кольнуло еще раз. Подумалось, что при всей своей сволочности ни один палач не смог бы вставить мне зубы и срастить ребра. Да и зачем вообще ремонтировать того, кто приговорен? Не то чтобы меня расстраивало мое отличное самочувствие, но… Как бы то ни было, кричать я передумал. Творилось что-то странное. Нужно выяснить что – и пресечь. А заодно – бежать отсюда.
Опустив ноги на «WELCOME HOME!», я встал с кровати.
На второй полке пусто, постель аккуратно застелена, за перегородкой у очка тоже никого.
Я подошел к стене-решетке. И застыл в двух шагах от нее.
Странно. Ни замка, ни засова. А ведь я хотел с ходу взломать замок… Увы, не все так просто. Глупо уставившись на решетку – ну точно как тот баран у новых ворот, – я никак не мог понять, каким образом камера открывается. По периметру решетку вмуровали в бетон. На всякий случай я толкнул ее плечом, потом тряхнул. Основательно все, без люфтов. Как я вообще тогда в камеру попал? Через окно? Через квадратную решетку поверх стекла и металлопластика, мирно так, славненько прикрытые шторкой? Нет, исключено. Окно – не тот путь, по которому я…
Стоп.
Мне будто за шиворот кинули колотого льда.
Не было шторки!
Продрав глаза и осмотревшись, никакой занавески я не заметил. Ну не было ее, мамой клянусь!
Откуда же тогда?.. Прикипев взглядом к артефакту, я медленно приблизился. Вроде обычный кусок розовой ткани с фиолетовыми уродливыми цветочками. Я где-то уже видел такой. Прям дежавю… Вспомнил! Когда еще Харьков не называли Вавилоном, а я был совсем пацаном, у меня в комнате висела точно такая же шторка. Причем слева я как-то посадил жирное пятно, мать потом ругала, пятно не отстирывалось, заморская химия его не брала…