– Ух! – вырвалось.
В смятении я попятился.
На шторке тут, в камере, темнело точно такое же пятно, как то у меня дома.
Заставив себя подойти к окну, я с опаской протянул к шторке руку. Тронул. Ничего не случилось: током меня не ударило, кислотой в лицо не плеснуло. Потрогал ткань – ну, ткань. Поддавшись импульсу, поднес кончик шторки к носу. Черт побери! Я готов поклясться: шторка пахла точно так же, как та, в детстве, в квартире родителей, куда мне не суждено вернуться, потому что дом сгорел во время Всеобщей Войны Банд. Пахла не фиолетовыми цветами, но всей той химией, которой мать выводила пятно.
Совпадение.
Это просто совпадение – и никакой мистики. Мистика только в книжках, а я…
И вот тут я заметил книги. Толстые томики – штук двадцать – стояли на полке, привинченной к стене левее плазмы. Еще минуту назад их там не было. Откуда взялись? Кто-то подкинул? Но как он мог незаметно пробраться в камеру, – которая не стадион, тут каждый квадратный миллиметр на виду – просверлить пару дырок, вставить дюбели, вкрутить шурупы, повесить полку, а потом, расставив на ней целую библиотеку, бесследно испариться?!
Я наугад взял первую попавшуюся книгу. На обложке было написано «Осознание». Авторы – Левицкий и Бобл. Я хотел как-то прочесть этот роман, даже купил его, приметив на раскладке уличного торговца, но потом в своем клубе «Хозяин Зоны» отвлекся на двух симпатичных цыпочек, и книжку у меня увели. И вот теперь…
Совпадение, а, Край?
Откуда странный благодетель знает, что именно эта книга мне была нужна, чтобы скоротать вечерок? Он что, читает мои мысли? Если так, ему пора незаметно втащить в камеру холодильник и душевую кабинку. Я завертел головой, с ужасом ожидая, что вот-вот сами собой появятся хотя бы морозильная камера и упаковка влажных салфеток.
Ни того, ни другого.
И вот что еще странно – тихо тут очень. Источник всех звуков – я. Если замереть и прислушаться, слышно только мое дыхание. И стук сердца. И в животе бурчит от голода. В любом помещении, даже самом безлюдном и пустом, все равно что-то постоянно звучит: щелкают стрелки дешевых китайских часов, давно вросшее в стены эхо напоминает о себе вновь и вновь, вибрации от слишком сильно захлопнутой двери лет десять назад все еще здесь, шелестят тараканьи лапки… Да мало ли!
А тут, в камере, – выхолощенная тишина.
Такое впечатление, что не было тут никогда стрелок, эха и вибраций, и все насекомые мира обходили эту камеру десятой дорогой. И само это место настолько чуждо человеческой природе, что тяжело представить что-то более несовместимое со мной, с вами, с кем-либо еще.
Куда же я попал, а?
И как мне отсюда выбраться?
Подойдя к решетке, я прижался к ней лицом, пытаясь высмотреть хоть что-то в темном, словно тыл афроамериканца, коридоре.
– Эй, есть тут кто?!
Мне показалось, или густой чернильный мрак снаружи стал еще темнее? Он потянулся ко мне, схватил за затылок, вжал щеками и лбом в прутья так, что я взвыл от боли. Рванувшись, я отпрянул от решетки. Что это было?! Я стоял и вглядывался в темноту коридора.
Меня всего трясло.
Вот только выказывать страх Максимка Краевой не обучен. Опасаться можно. Можно даже бояться до полуобморочного состояния. В жизни ведь всякое случается. Одного нельзя: показать, что испугался, что потекло по ногам и сзади потяжелело, что ноги дрожат и слова без заикания не выдавишь из пересохшей глотки. Опасайся, осторожничай – и улыбайся как ни в чем не бывало. Бойся, умирай от ужаса – и смейся, хохочи.
Нервное «хи-хи» едва не сорвалось с моих губ.
Сдержался.
– Эй! – вновь крикнул я, шагнув к решетке. Теперь я благоразумно ее не касался. – А пожрать в этой богадельне дают вообще?! Первое, второе и компот будут?!
Тишина в ответ.
А чего я, собственно, ждал? Горничную с подносом?
Если не знаешь, что делать, делай хоть что-нибудь. В данный момент я решил завалиться на комфортабельные нары и полистать книжку. Вдруг между страниц спрятана зубочистка, которой я всего-то за пару тысяч лет смогу проковырять тайный лаз отсюда? Я повернулся к двухэтажной мебели – да так и застыл. Прямо на моем одеяле стоял поднос, на котором дымились две тарелки. Рядом с ними скромно возвышался граненый стакан, наполненный чем-то, по виду очень похожим на варево из сухофруктов.
Ноги отказывались шевелиться, вросли в доски пола. Я опустил глаза, всерьез ожидая увидеть, что мои ботинки пустили корни. Я уже понял, что здесь возможно всякое.
Не заметив ничего такого, я заставил себя сделать шаг, потом еще. В ступни будто залили свинца. Ну же, родные, шевелитесь! Еще шаг. И вот я рядом с кроватью.
Я плюхнулся на нее, задницей примяв одеяло и едва не перевернув поднос. Это было бы трагедией, ибо жрать мне хотелось неимоверно. Радиоактивного слона съел бы. Ни маковой росинки во рту вот уже пару суток. В последний раз я перекусил еще в Вавилоне. Все как-то не до того было. То подземелья Парадиза, то покушение на Президента, а потом нельзя было высовываться лишний раз, ведь меня и Рыбачку наверняка разыскивали…
Когда спасаешь мир, о мелочах думать некогда.
– Спасибо! – фальцетом выдавил из себя я и скривил лицо в жалком подобии искренней и, конечно же, бесстрашной улыбки.
Зачем? А вдруг меня снимает скрытая камера? Очень-очень скрытая, ведь я ничего такого не обнаружил при осмотре помещения. Лицо или гордость, как вам больше нравится, – единственное, что у меня есть. И мне очень хочется сохранить свое имущество. Хотя это и нелегко в том наряде, который на мне. Галстук в горошек, оранжевый пиджачок и лиловые брюки клеш сами по себе нелепы, а уж если они порваны, заляпаны грязью и кровью, то…
Пальцы заметно дрожали, – ничего не мог поделать – когда я взял с подноса ложку, обычную такую, алюминиевую, и, затравленно глядя то на решетку, то на окно со шторкой, черпнул из глубокой тарелки. Я даже умудрился ничего не расплескать, пока подносил полную ложку ко рту. Суп. Куриный, с вермишелью. Вполне на вкус. И специи, и вообще. Соли можно бы чуть больше, но вполне.
Я принялся есть, с удовольствием ощущая, как с каждой проглоченной ложкой супа настроение мое улучшается, неуверенность отступает, страх уходит…
А что, если еда отравлена?
Я замер, обдумывая эту мысль и чувствуя, как жидкая пища в желудке превращается в расплав чугуна. И ладно бы отравлена, подумаешь. Другое дело, если ее готовил такой же повар, как моя супруга. В радиусе километра от ее кухни в жутких корчах издохли все крысы и тараканы. Ее стряпня все равно что бесплатная путевка по кругам ада.
Поперхнувшись, я закашлялся, извиваясь в попытке постучать самому себе кулаком по спине.
А потом придвинул поближе тарелку с гречневой кашей и тушеным мясом.
Если что, передайте Милене, моей бывшей жене, что я до сих пор ее…
Нет, ничего не передавайте.
* * *Увидеть спину шефа, только-только очнувшись после конкретной передряги, – это либо знак свыше, либо происки дьявола, третьего не дано. И потому нельзя позволить главврачу – он зачем-то вцепился в запястье Заура – выпроводить Алекса Пападакиса за дверь. Начальство не любит, когда с ним обращаются подобным образом, – принимает это слишком близко к сердцу и потом отыгрывается на подчиненных.
– Бог в помощь, шеф, – окликнул Пападакиса Заур.
Еще миг – и его внушительная масса, упакованная в серый костюм, вывалилась бы из палаты.
Развернувшись на сто восемьдесят, Пападакис шумно выдохнул через нос, из-за чего пучки волос, произрастающих в ноздрях, нервно трепыхнулись, выдав решительный настрой шефа. Он по-хозяйски – без малейшего напряга – придвинул к кровати кожаный диванчик, на который тут же плюхнулся, закинув ногу на ногу. Сгустки геля блеснули в его редких, зализанных назад волосах.
– Доктор, я вынужден попросить вас удалиться из палаты. Во избежание. – На лице Пападакиса застыло выражение бесконечного презрения ко всему сущему и вдвойне – к тем, кому не повезло оказаться с ним, Пападакисом, рядом. По личному опыту Заур знал, что такие рожи шеф корчит, когда иронизирует. Но в этот раз он не понял, в чем тут юмор.
Глоссер тоже шутки не оценил.
Он смерил Пападакиса взглядом и, не выдержав ответного, посмотрел на Заура так, будто тот взял у него взаймы пару миллиардов мелкими купюрами, и срок вышел отдавать, и деньги есть, а должник в отказе. Заур явственно почувствовал, что главврач зол, причем зол сильно и зол именно на Заура, а не на бесцеремонного Пападакиса. И при этом Глоссер старается не выдать своих чувств.
С чего вдруг такие страсти, достойные латиноамериканских мыльных опер? Чем палач так провинился перед главврачом? Надо бы спросить его об этом, но вниманием Заура завладел шеф:
– Как ты себя чувствуешь, палач?
Голова кружилась, немного подташнивало, болел чуть ли не каждый сустав.
– Как я здесь?.. – вопросом на вопрос ответил Заур.
– Как ты себя чувствуешь, палач?
Голова кружилась, немного подташнивало, болел чуть ли не каждый сустав.
– Как я здесь?.. – вопросом на вопрос ответил Заур.
Глоссер змеей выскользнул из палаты.
– Спасательная команда прибыла на место аварии… – Помолчав чуть, Пападакис добавил уже иным тоном: – Тебе привезли сюда, потому что в кармане обнаружили визитку Льва Аркадьевича Глоссера, главврача этой больницы. На вертолете доставили. И вот ты здесь. И выглядишь ты, палач, сейчас здоровее, чем казался пять минут назад.
Последняя фраза прозвучала как обвинение. Сейчас шеф вытащит из-под пиджака свой знаменитый «Смит-Вессон 500», предназначенный для отстрела мамонтов и всякой мелочи вроде синих китов, и приведет приговор в исполнение. Заур отчетливо представил, как будет смотреться его труп в большом черном термомешке, и мысленно попросил Господа не забирать пока что слугу своего верного к себе.
– Палач, я требую отчета о случившемся.
Не «прошу», не «расскажи, пожалуйста, дорогой сотрудник», а «требую». Понятно, почему Заур установил на звонки шефа столь специфический рингтон?
Смиренно сложив руки на груди, он принялся излагать, не заостряя внимание начальства на таких щекотливых подробностях, как приставленная к горлу заточка и методичное избиение грешника Краевого коллегами. Закончил Заур тем, как мальчишка – шеф, это было поразительно! – утащил Края в лес.
Гладкое, точно попка младенца, лицо Пападакиса побагровело.
– Ты что, совсем с катушек съехал? Да что ты себе позволяешь?! – взорвался начальник, и от его ора задрожал телевизор на стене.
– Шеф, я понимаю, как это звучит. Но мальчик был, богом клянусь! И это он…
Дверь открылась. В палату, глядя мимо Заура, просочился Мигель, прихвативший с собой коричневую кожаную папку. Надо же, уцелел! Как известно, то самое не тонет и в огне не горит. Не дожидаясь команды шефа, – наверняка все отрепетировано заранее – мексиканец вытянулся по стойке «смирно» и принялся визгливо излагать свою версию случившегося. Особенно коллега акцентировал на слаженной работе группы захвата под его чутким руководством, нападении банды сообщников Краевого на автозак, любезно предоставленный давним другом Управы работорговцем Ильясом, и героической гибели палачей в ходе сражения. В общем, он, как мог, переврал случившееся. А в конце еще и дал показания против Заура, рассказав, что тот при всех цинично ограбил Краевого, отобрав у него личный мобильный телефон, – хоть это не противоречит Закону, но все же не приветствуется, верно, пан Пападакис? – а потом палач Заур помог Краю сбежать.
– Как именно помог? – шеф прервал затянувшийся монолог мексиканца.
– Вместе они отворили дверь фургона. Там два ключа, одному никак. А потом…
– Тебе, Мигель, с наркотой надо завязывать. От нее галлюцинации бывают, – не удержался Заур. – Да это же полная чушь! Какое еще сражение, шеф? Разве на телах есть огнестрельные раны? Хоть одну гильзу нашли?
– Мальчишек-силачей, способных унести на себе мужчину, я не видел, – перебив Заура, Мигель закончил свой доклад. Черные глаза-бусинки его яростно сверкали, он то и дело облизывал губы.
– Чушь, значит? Глюк? – Не глядя на Мигеля, шеф протянул руку, в которую мексиканец тотчас вложил ворох бумаг из папки. Всей этой кипой Пападакис затряс перед лицом Заура. – Это распечатка операций с твоего банковского счета, из которой следует, что огромную сумму ты перевел в оплату за услуги больницы. Откуда у тебя, палач, такие деньги? Зачем ты летал в Вавилон? Деньги на твой счет попали после визита в этот рассадник преступности.
Заур молчал. Обвинения были столь чудовищны и неожиданны, что он просто не мог выдавить из себя ни слова.
– Ты, палач, должен найти всему этому внятное объяснение, иначе любой в нашей Управе – слышишь, любой! – почтет за честь узаконить тебя, чертовую крысу. Сдай Знак и планшет! Ты отстранен от службы.
Щит с колодой и мужчиной с топором. Пальцы мазнули по надписи «Закон суворий, але це закон». В груди у Заура стало тесно, а потом оттуда разом откачали весь воздух, а гортань залили силиконом, чтобы палач не мог вздохнуть. Вот так, не дыша, он вытащил из кармана Знак и клацнул им о полированную поверхность тумбочки – рядом с планшетом и запчастями телефона Края, там уже лежащими. При обыске вытащили. Понятно, что «микробиков» ни в карманах плаща, ни на тумбочке уже не было.
Радужки под линзами очков предательски заволокло влагой. Оставалось только надеяться, что Пападакис с Мигелем не заметили их блеска, потому что Заур ничего не мог с этим поделать. Кончики пальцев на миг задержались на рифленой поверхности Знака, а потом палач – бывший палач! – отдернул руку, будто обжегшись.
Мерзенько захихикал мексиканец. Происходящее определенно его забавляло.
Молча сцапав с тумбочки служебный девайс и Знак, Пападакис шагнул к выходу из палаты. Услужливо распахнув перед начальством дверь и согнувшись в полупоклоне, Мигель подмигнул Зауру – мол, счастливо оставаться, неудачник.
Оставшись один, Заур вцепился в одеяло и, скомкав, прижал к груди.
Его жизнь закончена. Палач – для него не профессия, а призвание, как бы пафосно это ни звучало. Иначе Заур себя просто не представлял, иначе ему вообще не стоит быть. Он крепко-крепко зажмурился, не желая смотреть на мир, отвергший его.
– А вот хрен вам всем! – Он открыл глаза. – Разжаловать меня может только Бог!
Взгляд его упал на то, что еще недавно было телефоном Края. Бывший палач протянул руку к этому набору «Сделай сам».
Ладонь его была липкой от пота.
Глава 5 Игрушка
Оскаленная пасть на ладони бритоголового китайца была набита черным. За клыками краснел язык, глаза горели огнем, разожженным мастером в черепе дракона-татуировки.
Вся эта устрашающая живопись рассчитана на забитых по жизни обитателей квартала. Рисунок ничуть не смутил высокого однорукого мужчину в куртке с низко натянутым на лицо капюшоном. Повинуясь предупреждающему жесту, – ладонь китайца выставлена перед грудью – он замер.
Короткую щетину на голове азиата смачивали бисеринки пота.
Мужчина, казалось, не дышал.
Пока они так стояли, их обогнули десятка два человек – по широкой дуге, выскакивая на проезжую часть, запруженную пикапами, хетчбэками и кабриолетами. На лицах у прохожих застыло предчувствие скорого переполоха. Аборигены готовы были лечь на асфальт при первых же звуках выстрелов. Переругивались клаксоны, смердело бесконечным бензиновым выхлопом и прогорклым маслом из забегаловки, помеченной большой желтой «М» на красном матерчатом фоне.
Китаец что-то выкрикнул по-своему и, не опуская «дракона», второй рукой потянулся за спину, выхватив из-за ремня на кожаных штанах внушительный матово-черный «Кольт М1911».
Кто-то протяжно, с оттягом заверещал.
С крыши здания напротив скользнула вниз хищная птица и впилась когтями в плечо высокого мужчины в куртке. Это словно послужило сигналом к атаке – он тут же сорвался с места, за долю секунды преодолев десяток шагов. Китаец, преградивший однорукому вход в обычный, ничем не примечательный ресторанчик, выстрелить не успел. Уткнувшись грудью в «дракона» так, что кисть китайца изогнулась и хрустнула, мужчина рубанул бритоголового ребром ладони по кадыку.
Выхватив из повисшей руки китайца оружие и не дождавшись, пока тело рухнет на асфальт, мужчина ворвался в ресторан. Тревожно звякнули колокольчики над дверью – на визитера тут же уставились десятки карих глаз. Бамбуковые палочки замерли в воздухе, не донеся лапшу и кусочки копченой утки до разинутых ртов.
Закудахтал престарелый официант в грязно-белом переднике. Уронив поднос, – брызнуло на пол варево вместе с черепками мисок – он попытался схватить мужчину в капюшоне за единственную его руку, но, получив пистолетом по зубам, понял, что геройствовать можно лишь тем, кто спешит на прием к стоматологу.
И все же он на секунду отвлек однорукого.
За этот короткий миг – долгое время! – еще трое китайцев попытались напасть на незваного гостя.
Дважды рявкнул «кольт» – и в двух бритых головах стало на одно сквозное отверстие больше. Третьего «быка» нейтрализовала птица, вцепившись ему когтями в глотку и основательно поработав клювом над его лицом. Если бы парень выжил и заимел солидный банковский счет, пластический хирург озолотился бы на нем.
Поднимаясь по лестнице, однорукий расстрелял весь магазин трофейного пистолета.
Напоследок, у нужной бронированной двери, вбил бесполезный уже ствол в рот придурку, который едва не завалил его из АК, склепанного в подвале по соседству в третью смену слепым дегенератом-наркоманом. Пронесло – первый же патрон в «калаше» перекосило. Быстро осмотрев автомат, мужчина брезгливо его отбросил. Лучше уж с голой рукой.
В той, прежней своей жизни он называл себя Ронином.