— Я не могу идти туда, в эту толпу! — Голос Джесси внезапно задрожал, а большие темные глаза наполнились слезами. — Разве вы не знаете, Хал, что я не вынесу этих страшных сцен! Эта бедняжка — она ведь привыкла ко всем ужасам, — она закалилась. Но я… я не могу! Уведите меня… уведите меня отсюда, милый Хал!
Просьба Джесси задела знакомую струнку в душе Хала. Ему уже было не до рассуждений — его реакция на ее слова была инстинктивной. Ведь он заставил любимую девушку страдать! Пусть он задумал это для ее собственного блага, все равно — это жестоко!
Хал стоял рядом с Джесси и видел, что в ее глазах светится любовь; он видел слезы на ресницах и нежные дрожащие губы. Она качнулась, и Хал подхватил ее в свои объятия. Здесь, перед свидетелями, она позволила ему прижать ее к своей груди, а сама плакала и шептала жалобные слова. До сих пор, действуя по указке бдительной и многоопытной матери, Джесси робко уклонялась от ласк и, разумеется, никогда не позволяла себе того, что даже отдаленно и приблизительно могло походить на «первый шаг» с ее стороны. А сейчас она это сделала и с торжеством в душе увидала, как горячо Хал отозвался. Значит, он еще принадлежит ей, и пусть это знают все эти вульгарные люди, и эта девушка тоже!
Но даже торжествуя победу, Джесси Артур испытывала непритворное сострадание к женщинам Северной Долины; ее действительно обуял ужас, когда она услышала про миссис Замбони. Поистине сложна женская натура; женщина обладает поразительной, древней как мир, способностью к истерикам и в то же время каждый раз умеет воспользоваться своей истерикой с глубоким и безошибочным расчетом!
А сейчас Джесси внушила Халу, что он должен поскорее увезти ее отсюда. И Хал сказал Мэри Берк:
— Поезд мисс Артур скоро уходит. Я должен проводить ее. А потом мы пойдем с вами к шахте и посмотрим, что можно сделать.
— Хорошо, — ответила Мэри, но ее голос прозвучал резко и холодно. Хал, однако, этого не заметил. Как мужчина, он не умел разбираться в женских чувствах, а уж тем более в чувствах двух женщин сразу.
Они ушли, и на обратном пути к станции Джесси повела на него отчаянную атаку, чтобы он покинул Северную Долину. Она даже не просила его купить приличный костюм; она готова увезти его с собой в вагоне наследника угольного короля, как он есть, в запачканном шахтерском комбинезоне! Она заклинала его сделать это во имя их любви. Эта встреча будет последней, если он не исполнит ее просьбу! Она даже разрыдалась посреди улицы и заставила его обнимать и утешать ее на глазах у шахтерских жен и детей, и — чего доброго — газетных репортеров!
Хал был в замешательстве, но не сдавался. Даже сама мысль о бегстве отсюда в поезде Перси Харригана казалась ему морально недопустимой. Он ненавидел этот поезд и самого Перси Харригана тоже. Под конец Джесси сообразила, что своими требованиями добивается лишь обратных результатов. Поэтому, со своим инстинктивным savoir faire[18] она напомнила Халу о его предложении, чтобы она осталась в Северной Долине в обществе какой-нибудь дамы, до их совместного возвращения в Уэстерн-Сити.
У Хала от радости затрепетало сердце. Он даже не заподозрил тут хитрости. А Джесси между тем была убеждена, что ни одна из дам не рискнет обидеть Перси Харригана, задержавшись в Северной Долине при подобных обстоятельствах.
— Любимая моя! Вы это серьезно говорите? — воскликнул осчастливленный Хал.
— Серьезно, потому что люблю моего Хала!
— Чудесно! Мы придумаем, как это устроить!
Но по дороге к поезду она ловким маневром, которого он даже не заметил, заставила его задуматься над последствиями такого поступка. Она охотно останется, если ему этого хочется. Но это испортит — и, возможно, навсегда, — отношения Хала с ее родителями. Они телеграфируют ей, чтобы она немедленно возвращалась домой. Если она не послушается, за ней приедут следующим же поездом. И Джесси продолжала расписывать все это, пока Хал не отказался от своего предложения. В конце концов зачем ей оставаться, если все ее мысли — дома и она только замучает его! К концу этой беседы Хал уже совершенно ясно понимал, что Северная Долина — отнюдь не подходящее место для Джесси Артур и что он был дурак дураком, когда мечтал соединить несоединимое.
Она хотела добиться от него обещания, что он уедет, как только все потерпевшие будут вынесены из шахты. Он ответил, что так и собирается поступить, если не возникнут какие-нибудь непредвиденные обстоятельства. Ей хотелось добиться от него безоговорочного обещания, но, когда из этого тоже ничего не вышло, она неожиданно сдалась. Пусть поступает как хочет, но только пусть помнит, что она его любит, что он ей нужен и она не может без него жить! Что бы он ни делал, что бы о нем ни говорили другие, она верит в него и никогда от него не отступится. Хал был глубоко тронут. Он снова обнял ее и под прикрытием зонтика нежно поцеловал, не смущаясь присутствием ребятишек с грязными мордочками, которые не сводили с них удивленных глаз. Он снова поклялся в любви, заверяя, что никакое увлечение жизнью шахтеров не отдалит его от Джесси.
Затем он посадил ее в поезд и обменялся рукопожатиями со всеми отъезжающими. У Хала был такой встревоженный, мрачный вид, что его приятели, несмотря на весь соблазн, поневоле воздержались от насмешек по его адресу. Он стоял на платформе, провожая взглядом уходящий поезд, и, к собственному изумлению, вдруг почувствовал, что ненавидит этих друзей своего детства и юности. Рассудок говорил ему другое: что они могли здесь сделать? С какой стати было им оставаться? И все-таки они были ему ненавистны. Они спешат, их ждут танцы и флирт в Загородном клубе; а он пойдет обратно к шахте и будет добиваться, чтобы миссис Замбони показали разорванное на куски тело ее мужа.
Книга четвертая Воля Короля-Угля
1
Шахта смерти уже начинала выдавать свои тайны. Непрерывно работал барабан, вытягивая снизу клеть за клетью с живыми и мертвыми, а также с такими телами, которые можно будет отнести к первой или второй категории, лишь накачав специальным аппаратом воздух в их легкие. Стоя под дождем, Хал наблюдал толпу и думал, что еще никогда не был свидетелем таких душераздирающих сцен. Какая мертвая наступала тишина, если появлялся человек, от которого можно ждать новостей! И вдруг — вопль отчаяния жены или матери, услышавшей страшную правду. И вздох сочувствия всей толпы; а потом крики радости при каком-нибудь радостном известии. И души людей трепетали, как трепещет прибрежный тростник от порывов ветра.
А эти рассказы, в один миг облетавшие весь поселок, — они проникали наверх из подземного мира, и в них говорилось о невероятных страданиях и еще более невероятном героизме! Люди провели четверо суток без воды и пищи, тем не менее они отказывались покинуть шахту, предлагая принять участие в спасении товарищей. Люди лежали вповалку в могильной тишине, поддерживая жизнь водой, стекавшей по капле с кровли, по очереди подползая на спине и ловя ртом драгоценную влагу, или сосали смоченную в воде тряпочку. Участники спасательных отрядов рассказывали, как они вламывались киркам в заграждения и вдруг различали слабые сигналы замурованных людей; они неистово трудились, чтобы скорее пробиться к товарищам, и, наконец, когда появлялась маленькая щель, слышали крики радости и видели сияющие из темноты глаза тех, кто, уже теряя последние силы, ждал: вот расширится отверстие и в него просунут немного пищи и воды.
На некоторых участках приходилось бороться с огнем. В шахту спустили длинные пожарные шланги, и люди медленно продвигались вперед, по мере того как вентилятор очищал перед ними штреки от дыма и пара. Волонтеры брались за эту работу без колебаний, хотя знали, что рискуют жизнью. Их не покидала надежда найти еще кое-кого из пострадавших, забаррикадировавшихся в дальних забоях.
Хал разыскал Джеффа Коттона у входа в контору, временно превращенную в госпиталь. Это была их первая встреча после сцены неожиданного разоблачения в салон-вагоне Перси, и поэтому на лице начальника охраны появилась довольно трусливая ухмылка.
— Ничего не поделаешь, мистер Уорнер, ваша взяла! — сказал он и после недолгих пререканий согласился пропустить женщин в госпиталь, чтобы они составили список пострадавших и затем огласили его перед толпой. Хал побежал к Минетти, думая поручить это дело Мэри Берк, но Роза сказала, что Мэри ушла тотчас после его ухода с мисс Артур, и никто не знает, где она. Тогда Хал поспешил к миссис Дэйвид, и та согласилась провести эту работу с несколькими приятельницами, не называя свою группу «комиссией». «Никаких ваших чертовых комиссий не допущу!» — предупредил Джефф Коттон.
Прошла ночь и часть следующего дня. Днем явился один из конторщиков и вручил Халу запечатанный конверт с телеграммой, адресованной Картрайту для передачи ему. Телеграмма гласила;
«Убедительно прошу немедленно вернуться домой. Отец придет в отчаяние, узнав о происшедшем. Невозможно дольше скрывать от него эти события».
Хал нахмурился, читая телеграмму. Несомненно, это дело Харриганов, которые поспешили донести обо всем его брату. Он пошел в контору и оттуда передал по телефону телеграфный ответ: «Собираюсь вернуться дня через два. Постарайся не вмешивать папу, пока я сам тебе всего не расскажу».
Полученная телеграмма встревожила Хала. Он живо представил себе долгие споры с братом и попытки оправдаться перед отцом, которого нежно любил. Как подло будет, если посланец Харриганов явится к старику и огорчит его, изобразив всю историю в ложном свете!
От этих размышлений Хала потянуло домой. Он отчетливо представил себе жизнь за пределами шахтерского поселка со всеми ее приманками. Ведь есть же конец терпению: сколько может культурный человек питаться отвратительной пищей, спать на грязной постели и видеть всякие мерзости? То и дело вспоминался Халу обеденный зал в клубе, где пахнет бифштексами и горячими булочками и так прельстительна цветная гамма салатов, свежих фруктов и сбитых сливок. И он с неожиданной уверенностью начал думать, что в Северной Долине его миссия почти выполнена.
Прошла еще одна ночь и еще один день. Уже последние пострадавшие были вынесены из шахты и все трупы отправлены в Педро, где их собирались хоронить оптом, что весьма характерно для шахтерского быта. Пожар отбушевал; спасательные отряды покинули шахту; им на смену явилось множество пильщиков и плотников для ремонта крепления. Репортеры уехали. Билли Китинг пожал Халу на прощанье руку, и они договорились встретиться и пообедать вместе в клубе. В Северной Долине находился представитель Красного Креста, кормивший голодающих на средства, полученные по подписному листу миссис Кертис. Что еще оставалось Халу, как не проститься с друзьями, заверив их, что он всегда будет к их услугам?!
Первой среди друзей была Мэри Берк, с которой ему еще не пришлось беседовать после ее знакомства с Джесси. Он понимал, что Мэри умышленно избегает его. Дома он ее не застал и зашел к Рэфферти справиться о ней. Там он задержался, чтобы проститься с женой спасенного им шахтера.
Рэфферти начинал поправляться. Жене разрешили навестить его. Крупные слезы катились по ее ввалившимся щекам, когда она рассказывала Халу о том, что пришлось испытать мужу. В течение четырех суток старик был замурован в маленькой штольне без воды и пищи, не считая нескольких капель кофе, которыми он поделился с другими страдальцами. Сейчас он еще не мог говорить и едва был в силах шевельнуть рукой. Но в его глазах все же теплилась жизнь и светилась душа, которую она любила и которой верно служила тридцать с лишним лет. Миссис Рэфферти славословила своего католического бога за то, что он благополучно вывел ее мужа из опасности. Совершенно ясно, что этот бог — несравненно более действенный, чем протестантский бог шведа Иогансена — силача, положенного на соседнюю койку, но уже приказавшего долго жить!
Врач, однако, предупредил женщину, что муж ее никогда не сможет работать. При воспоминании об этом тень страха легла на оживленное лицо миссис Рэфферти. Как смеет врач говорить такое? Конечно, Рэфферти стар; но он ведь крепок! И врачам не понять, на что способен человек, когда ему надо кормить целую семью! Ее муж ведь не из тех, которые сдаются, если у них что заболит! Кроме старика, в семье еще лишь один работник — это Тим. Он славный мальчик, трудолюбивый, но докторам все-таки следовало бы знать, что восемнадцатилетнему шахтеру не прокормить на свой заработок большую семью! А другие сыновья — те еще малы, по закону их в шахту не берут. Пора бы образумить этих законодателей! Если они решили запретить детский труд в шахтах, пускай тогда укажут другой какой-нибудь способ прокормить детей…
Хал слушал миссис Рэфферти и сочувственно ей поддакивал, тем временем внимательно наблюдая за ней, так как ее движения говорили ему больше, чем ее слова. Она следовала заветам своей религии — богобоязненные католики должны, мол, плодиться и размножаться; ненасытное чрево угольных шахт уже поглотило троих взрослых сыновей этой женщины. На руках сейчас у нее оставалось еще восемь человек детей и больной муж. «Интересно, — подумал Хал, — отдыхала ли она когда-нибудь днем хоть одну минуту за все пятьдесят четыре года своей жизни? Во всяком случае, бывая в ее доме, он никогда этого не видел. Даже сейчас, прославляя своего католического бога и браня капиталистических законодателей, она одновременно готовила ужин, быстро, бесшумно, как машина, двигаясь по комнате. Она была костлява, как старая кляча, проработавшая свой век а пустыне; кожа у нее на скулах напоминала резину, а на руках, словно струны рояля, выступали вены.
И вот перед нею встал призрак нищеты! Хал спросил, что она собирается делать дальше, и снова увидел, как ее лицо исказилось ужасом. Один только выход — это отдать детей в какой-нибудь приют, чтобы спастись от голода. Для бедняков нет ничего страшнее этого, и при одном упоминании о приюте, женщина зарыдала и принялась повторять, что — нет, не может быть, доктор ошибается, Хал увидит, муж ее через одну, самое большее — две недельки вернется на работу!
2
Хал вышел на улицу. Где-нибудь на равнине это был час заката, но здесь верхушки каньонов уже окрасились багровым светом и потянуло вечерним холодом ранней осени. Вдали на темнеющей улице Хал заметил какое-то сборище. Там кричали и туда со всех сторон сбегался народ. «Что еще за новость?» — подумал Хал и поспешно зашагал в том же направлении. Уже собралось человек сто, и их громкие голоса сливались в общий гул, похожий на шум морского прибоя.
— Говори! Говори! Довольно терпели… Ура!
— Что случилось? — спросил Хал какого-то человека из задних рядов, а тот, узнав его, закричал так, что всем стало слышно:
— Джо Смит! Вот подходящий парень! Сюда, Джо! Бери слово! Говори!
Пока Хал расспрашивал, стараясь понять, в чем дело, новая волна криков заглушила его имя:
— Довольно над нами издевались!
И чей-то голос поднялся над всем нестройным хором:
— Повтори! Еще раз скажи! Ну!
Кто-то стоял на крыльце дома, возле которого собрались эти люди. Хал с удивлением узнал Тима Рафферти. Кто бы мог подумать, что это Тим — простодушный Тим, улыбающийся мальчик с веселыми ирландскими глазами? Сейчас его светлые волосы были всклокочены, а лицо искажено гневом.
— Лежит как мертвец, — с надрывом выкрикивал Тим. — Ничего не говорит, пальцем шевельнуть не может. Одиннадцать лет на них батрачил… Чуть не погиб в катастрофе. По их вине. Каждый из вас знает, что все случилось по их вине. Богом клянусь, что это так.
— А то нет! Он прав! Говори! Говори! — поддержали его со всех сторон.
— Ему сунут двадцать пять долларов, ну там еще уплатят за больницу. И дешево отделаются, потому что в больнице долго держать не станут — выпишут прежде, чем он на ноги поднимется. Помните, как было с Питом Калленом?
— Было дело! Помним!
— А проклятые адвокаты уже там… Суют им бумаги на подпись, пока они еще в себя не пришли. А я мог бы помочь, да меня туда не пускают! Господи помилуй, сколько еще можно издеваться? Что мы, рабы? Что мы, собаки — терпеть все это?
— И не будем терпеть! Хватит! — крикнул кто-то. — Сами пойдем туда и займемся этим делом!
— Пошли! — закричал другой. — К черту всех охранников!
Хал протиснулся сквозь толпу.
— Тим! Откуда вы это знаете?
— Один шахтер видел.
— Кто?
— Не могу назвать — его выгонят, если узнают. Но вы его знаете не хуже меня. Пришел и сказал. Они это делают, чтобы не платить отцу за увечье.
— Как всегда, — закричал англичанин Уочоп, стоявший рядом с Халом. — Вот почему они нас туда не пускают!
— Они это проделали с моим отцом! — вмешался новый голос. Хал узнал Энди, юношу грека.
— Завтра утром хотят пустить шахту номер два, — кричал Тим. — Кто пойдет в забой? С Алеком Стоуном, который плюет на людей и спасает мулов!
— Не пойдем в забой, пока не будет нам обеспечена безопасность! — громко заявил Уочоп. — Пусть опыливают стены, или я их всех пошлю к чертям!
— И чтобы правильно записывали вес! — раздался еще чей-то голос. — Нужен контролер у весов, тогда нам будут платить все сполна.
Снова вспомнили о Джо Смите:
— Джо Смит! Бери слово! Ты им сумеешь нос утереть?» Ты самый подходящий парень!
Хал стоял беспомощный и растерянный. Он считал, что битва уже выиграна, а тут, оказывается, начинается новая! Рабочие ожидают от него действий, взывают к нему, как к самому смелому из бунтовщиков. Ведь лишь немногие знают о внезапной перемене в его жизни.
Пока он колебался, руководство битвой успело уже перейти к другому: англичанин Уочоп вскочил на ступеньки и обратился с речью к толпе. Это был один из забитых, скрюченных шахтеров, но сейчас обстоятельства придали неожиданную силу его голосу. Хал слушал его в изумлении: кто мог бы предположить, что этот молчаливый, туповатый на вид человек годится в бойцы? Однажды Том Олсен завел с ним разговор, пытаясь его прощупать, но Уочоп ни о чем слушать не хотел, и пришлось махнуть на него рукой. А сейчас посмотрите: громко бросает в толпу слова, полные грозного вызова!