Когда наступал полдень, Хал лежал на спине, не в силах даже приняться за еду. Старый Майк сидел с ним рядом и жевал свой завтрак. Обильная растительность на его лице сходилась клинышком под подбородком, и во время еды он — был удивительно похож на старого козла. Но какая это была славная, заботливая душа! Майк все пытался соблазнить своего подручного ломтиком сыра или глотком холодного кофе, веря в их целебные свойства: разве можно поддерживать пары в котлах, если не подбрасывать уголь в топку! Когда ему все же не удалось уговорить Хала поесть, он развлекал его рассказами о шахтерской жизни в Америке и России. Он очень гордился тем, что его подручный — американец, и старался изо всех сил облегчить Халу работу, лишь бы тот не сбежал.
И Хал не сбежал; но после смены он поднимался наверх такой измученный, что иногда засыпал в клети. Засыпал он и за ужином, а потом, дойдя до своего закутка, валился, как бревно, на койку. А какое мучение вставать до рассвета и, с трудом стряхивая с себя сон, шевелить хрустящими суставами; какая резь в глазах, как болят от волдырей и язв руки!
Прошла целая неделя, прежде чем наступила первая передышка, но привыкнуть к этой жизни Хал так и не сумел. Разве можно, работая как вол, сохранять живость ума, любознательность, тонкость чувств; разве можно при таком труде думать об интересных приключениях, не превратиться в автомат? Халу приходилось не раз слышать презрительное выражение «инертность масс». Он сам удивлялся этой инертности. Но теперь он ничему не удивлялся, так как многое познал на собственном опыте. Найдешь ли ты мужество дать отпор начальнику, когда все твое тело онемело от усталости? Как осознать, в чем заключаются твои права, где найти силы, чтобы решительно отстаивать их, если физическая усталость парализует не только твое тело, но и мозг?
Хал явился сюда, как человек, который выходит на палубу корабля, чтобы посмотреть на бурю в открытом океане. В этой пучине нищеты, невежества и горя видны были обращенные к небу страдальческие лица, истерзанные тела, заломленные руки; в ушах стояли их стоны, на щеки падали брызги их кровавых слез. Сознание, что сам он может, когда захочет, спастись отсюда бегством, уже не утешало Хала, настолько глубоко успел он погрузиться в эту пучину. А ведь он-то мог себе сказать: «Все это мрачно, все это ужасно, но — слава богу — стоит мне лишь захотеть, и я уйду отсюда, вернусь в теплую, светлую кают-компанию и буду журить своих спутников за то, что они пропустили живописнейшее зрелище, прошли мимо весьма интересных жизненных явлений!»
23
В эти мучительные дни Хал не заходил к Красной Мари, но как-то вечером она сама пришла к Минетти проведать прихворнувшего малыша и принесла ему чашечку молочного киселя. К мужчинам, особенно к дельцам, Хал проявлял известную подозрительность, но в отношении женщин он был простаком. Ему, например, не показалось странным, что ирландская девушка, обремененная семейными заботами, приходит ухаживать за больным итальянским младенцем. Он не подумал, что в поселке ведь полным-полно хворых ирландских ребятишек, которым Мэри могла бы отнести свой молочный кисель. И когда он заметил удивление Розы, которая до сих пор не была знакома с Мэри, то приписал это лишь трогательному чувству благодарности, свойственному беднякам.
Собственно говоря, все женщины столь различны и количество применяемых ими уловок столь велико, что на их изучение у мужчины не хватает времени. Халу случалось наблюдать девушек — фабричных работниц, которые крикливо одевались, «стреляли глазками» и неустанно хихикали, чтобы привлечь внимание представителей сильного пола; ему был хорошо знаком и тип светской барышни, достигающей той же цели более тонкими и обольстительными способами. Но есть, значит, еще и третья порода — девушки, которые качают на руках итальянских младенцев, называют их ирландскими ласкательными именами и кормят киселем с ложечки? Для Хала это было новостью, и он невольно залюбовался Красной Мэри — кельтской мадонной с сицилийским младенцем на руках!
Он заметил, что на ней все то же синее ситцевое платье с заплатой на плече. При всей своей наивности, Хал понимал, какую роль в жизни женщины играет одежда. У него закралось было подозрение, что весь гардероб Мэри состоит из одного этого ситцевого платья, но видя, что при каждой встрече оно имеет свежевыстиранный вид, Хал решил, что в гардеробе девушки есть по крайней мере еще одно в запасе. Так или иначе, Мэри хрустела накрахмаленным ситцем и держалась весьма оживленно, как обещала Халу; весело шутила и болтала, точь-в-точь как любая богатая красотка, которая пудрится и наряжается, собираясь на бал. Во время прежних встреч с этим интересным юношей она, наверно, отпугнула его своим мрачным и недовольным видом; может, ей удастся завладеть им, если она будет женственной и веселой?
Она подразнивала его: что такое, шишка на голове, весь скрюченный, постарел на десять лет? Последнему Хал с готовностью поверил. И ей казалось смешным, что он работает под начальством словака — позор, да и только! Эта шутка понравилась всему семейству Минетти, особенно Джерри Маленькому, который любил посмеяться. В свою очередь мальчик рассказал Мэри, что за честь стать подручным у словака Джо Смиту пришлось уплатить начальнику пятнадцать долларов, да еще поставить ему выпивку у О'Каллахена. Джерри рассказал ей также, что Майк Сикориа прозвал Джо своим необъезженным мулом. И Джерри Маленький всем этим недоволен, потому что прежде Джо учил его разным интересным играм, а теперь не хочет с ним играть, теперь он такой сердитый! Джо, бывало, поет ему веселые песенки. Вот эту, например, где такие слова: «Под орехом густым мы поем и свистим». Видела ли Мэри когда-нибудь густой орех? Он думает без конца и никак не может себе представить, что это за дерево, на что оно похоже?
Черноглазый итальянский пострел ревниво наблюдал, как Мэри кормит маленького, и когда ему тоже дали две-три ложечки киселя, он широко раскрывал рот, а потом облизывал губы. Ох, как вкусно!
Но вот киселя уже не осталось, и Джерри Маленький перевел взгляд на блестящие волосы гостьи, уложенные короной вокруг головы.
— У вас всегда такие волосы? — спросил он.
Хал и Мэри расхохотались, а Роза цыкнула на мальчишку:
— Ну и ребенок, вечно что-нибудь такое скажет!
— Всегда! — ответила Мэри. — Ты думал, я их крашу?
— Да нет, — сказал Джерри Маленький. — Но только они у вас такие красивые и новые! Правда? — И он вопросительно посмотрел на Хала.
— Совершенно верно! — подтвердил Хал и добавил: — Не стесняйся, говори! Девушки любят комплименты.
— Комплименты? — как эхо, повторил Джерри Маленький. — А что это такое?
— Неужели не знаешь? — удивился Хал. — Это когда говорят девушке, что волосы у нее как утреннее солнце, глаза как вечерние сумерки, а вся она точно дикая роза на горной вершине.
— Вот как? — недоверчиво произнес маленький итальянец. — Ну, все равно, кисель она делает очень хороший!
24
Настало время прощаться, и Хал, морщась от боли, поднялся, чтобы проводить Мэри домой. Она внимательно посмотрела на него и только сейчас поняла, как он страдает. По дороге она спросила:
— Зачем вы взялись за такую работу, если можно было без нее обойтись?..
— Но должен же я зарабатывать себе на жизнь!
— Не обязательно таким трудом. Умный молодой человек, американец…
— Видите ли, мне было интересно познакомиться с шахтерской жизнью.
— Вот вы и познакомились, теперь можете уехать.
— Ничего со мной не случится, если я еще поработаю.
— Неужели? Откуда вы это знаете? В любой день вас могут вынести ногами вперед!
Куда девалось теперь ее «светское оживление»? Голос Мэри был полон горечи, как всегда, когда она заговаривала о Северной Долине.
— Я знаю, что говорю, Джо Смит. Разве я не потеряла здесь двух братьев? Таких хороших мальчиков во всем мире не сыщешь! Я видела и других ребят. Они шли в шахту со смехом, а оттуда их потом выносили мертвыми. Или искалеченными — это даже страшнее для рабочего человека! Иногда по утрам меня тянет пойти стать у входа в шахту и закричать: «Вернитесь! Сегодня же уходите в город! Голодайте, если придется, просите милостыню, но найдите себе другую работу, только не эту, не эту!»
Ее голос стал громче, и в нем звучал страстный протест, но тут ворвалась новая нота — какой-то личной заинтересованности и страха:
— А теперь еще хуже, потому что здесь появились вы, Джо. Мне страшно видеть, что и вас затягивает шахтерская жизнь! Такой молодой, сильный, совсем не похожий ни на кого из здешних! Уходите, Джо, бегите отсюда, пока не поздно!
Он был потрясен страстностью ее слов.
— Обо мне не беспокойтесь, Мэри, — сказал он. — Ничего со мной не случится. Поработаю еще немного и уеду.
— А теперь еще хуже, потому что здесь появились вы, Джо. Мне страшно видеть, что и вас затягивает шахтерская жизнь! Такой молодой, сильный, совсем не похожий ни на кого из здешних! Уходите, Джо, бегите отсюда, пока не поздно!
Он был потрясен страстностью ее слов.
— Обо мне не беспокойтесь, Мэри, — сказал он. — Ничего со мной не случится. Поработаю еще немного и уеду.
Дорога была в ухабах, и он держал ее под руку. Почувствовав, что она дрожит, он быстро добавил:
— Не мне нужно бежать отсюда, а вам, Мэри. Вы ненавидете эти места, жизнь здесь — мучение для вас. Неужели вы никогда не подумывали уехать?
Она не сразу ответила. Но когда заговорила снова, то возбуждение уже улеглось, и в голосе ее — вялом и однотонном — звучало отчаяние:
— Стоит ли думать обо мне? Для меня выхода нет — для нищих девушек вообще нет выхода. Я пыталась что-то сделать, но это все равно, что биться головой об стену. Я даже не могу накопить на железнодорожный билет. А уж как я старалась! Два года подряд копила. И знаете, сколько накопила? Семь долларов. Всего-навсего — за два года! Да разве что накопишь в таком месте, где на каждом шагу у тебя разрывается сердце! Презирай не презирай их за трусость, но как не поможешь женщине, у которой муж погиб, а ее с детьми посреди зимы выставили на улицу?
— Слишком вы добрая, Мэри.
— Нет, нет, не в этом дело. Разве я могу уехать и бросить братишку и сестру, которым я нужна?
— Но вы же будете зарабатывать и присылать им деньги!
— Я и здесь кое-что зарабатываю. Меня нанимают иногда убирать, а иногда сиделкой к больным.
— Но в другом месте вы сможете зарабатывать больше!
— Я могу получить работу в ресторане: это семь-восемь долларов в неделю, но тогда мне придется больше тратить на себя, а то, что я им пришлю, они здесь растратят без толку. Я могла бы поступить прислугой и работать по четырнадцать часов в день. Но, поймите, Джо, я не хочу еще больше закабаляться! Я хочу чего-нибудь красивого, своего собственного! — Она внезапно взмахнула, руками, словно ей не хватало воздуха. — О, я хочу красивой, чистой жизни!
Хал снова почувствовал, что она дрожит, и, так как дорога была неровная, он — движимый сочувствием — поддержал свою спутницу за талию. В том мире, где царят праздность и довольство, такое внимание к спутнице вполне уместно, и он даже не задумался, подходит ли это в обращении с дочерью шахтера. Но когда Хал прижал ее к себе, он почувствовал приглушенное рыдание.
— Мэри! — шепнул он, останавливаясь. Почти не сознавая, что делает, Хал обнял ее другой рукой и ощутил ее горячее дыхание на своей щеке; она вся задрожала в его объятиях.
— Джо! Джо! — шептала она. — Увезите меня отсюда!
Душистый цветок, роза шахтерского поселка, она тронула Хала до глубины души. Тропа любовных наслаждений расстилалась перед ним в эту лунную летнюю ночь, и здесь рождались такие же чувства, как и в роскошных садах богачей. Но прошло несколько минут, и холодный страх отрезвил Хала. Там, дома, его ждет другая девушка. А кроме того, ведь он же решил, приехав сюда, найти способ отплатить беднякам за те преимущества, которые он получил в жизни: за свое образование, за независимость. Совесть запрещала ему быть хищником по отношению к этим людям. Хватит с них Джеффов Коттонов!
— Мэри, — печально сказал он, — мы не должны этого делать.
— Почему?
— Потому что я не свободен. Есть другая.
Она вздрогнула, но не оттолкнула его. Только спросила едва слышно:
— Где она?
— Дома, ждет меня.
— Почему вы мне сразу не сказали?
— Сам не знаю.
В этот миг Хал сообразил, что у Мэри есть основания для обиды. По нехитрым понятиям ее круга, он зашел достаточно далеко в своих отношениях с ней: они гуляли вдвоем — и люди это видели; он считался ее «ухажером». Он заводил разговоры о ее жизни, требуя, чтобы она делилась с ним своими переживаниями. Беднякам не понятны такие тонкости, как интеллектуальный интерес, платоническая дружба и праздное волокитство!
— Простите меня, Мэри, — сказал Хал.
Мэри ничего не ответила; подавив рыдание, она медленно высвободилась из его объятий. Он боролся с желанием снова прижать ее к себе. Как хороша она собой, как много в ней жизни, как хочется ей счастья!
Но он держал себя в узде и больше уже не прикасался к ней, лишь смиренно попросил:
— Мэри, мы ведь можем остаться друзьями, правда? Поверьте, мне очень, очень жаль…
Но жалости к себе она не терпела.
— Ладно, ничего, — сказала она. — Я понадеялась, что смогу вырваться отсюда. Вот чего я ждала от вас!
25
Хал обещал Алеку Стоуну заниматься слежкой за шахтерами. Однажды вечером начальник остановил его на улице и спросил, не собрал ли он каких-нибудь полезных сведений. Халу захотелось подшутить над ним.
— Майк Сикориа — человек безобидный, — сказал он. — Любит пошуметь, ему бы только найти слушателя, больше ничего не надо. Старый он, вот и ворчит. Но есть тут другой субъект, к которому, по-моему, стоит приглядеться.
— Кто ж это такой? — спросил Стоун.
— Я фамилию не знаю. А зовут его Гас. Он работает у клети. Краснолицый такой.
— Знаю! — сказал Стоун. — Гас Деркинг.
— Вот, вот! Он все старался вызвать меня на разговор о профсоюзе. Вечно пристает с этим. По-моему, он один из смутьянов.
— Ладно, — сказал начальник. — Я за ним послежу.
— Только не говорите, что это я сказал, — забеспокоился Хал.
— Нет, нет… Что ты! — Легкая улыбка появилась на лице Стоуна.
Хал ушел, тоже посмеиваясь про себя. Дело в том, что Мадвик указал Халу на краснолицего Гаса, как на одного из хозяйских «стукачей».
Разоблачение осведомителей было весьма сложной задачей, и в иных случаях не сразу можно было догадаться, с кем имеешь дело. Однажды в воскресенье утром Хал пошел на прогулку в горы. По дороге к нему присоединился незнакомый парень, который очень быстро перевел разговор на условия труда в Северной Долине. Он сказал, что живет здесь около недели, но успел заметить, как возмущаются рабочие проделками в весовой. Сам он не имеет прямого отношения к добыче угля, вопрос о недовешивании лично его не касается, но ему интересно было бы услышать мнение Хала.
В мозгу Хала немедленно возник вопрос, действительно ли перед ним рабочий, или это шпион, подосланный Алеком Стоуном, чтобы проверить другого шпиона. Спутник Хала был американец и производил впечатление развитого человека, и оба эти обстоятельства вызывали подозрение, ибо, как правило, Компания вербовала рабочих из эмигрантов, чья родина была где-то «к востоку от Суэца».
Хал решил быть начеку. По его мнению, сказал он, условия труда тут ничуть не хуже, чем в других местах. За какую работу ни возьмись, везде слышишь жалобы!
— Так-то так, — сказал незнакомец, — но на угольных шахтах рабочим особенно плохо. Может, это потому, что они расположены в такой глуши, да еще потому, что здесь все решительно принадлежит хозяевам.
— А вам где случалось бывать? — спросил Хал, надеясь поймать парня в ловушку.
Но тот дал прямой ответ: он работал не то в пяти, не то в шести местах. В Матео с него брали доллар в месяц за баню, но там хватало воды только на первых трех посетителей, — для всех остальных рабочих имелся общий бассейн — такая вонючая яма, что даже трудно себе представить. В «Пайн-крнк» (при одном упоминании этого места у Хала замерло сердце), итак в «Пайн-крик» он квартировал у своего начальника, но крыша в доме текла и все его вещи заплесневели и начали гнить. Так эту крышу и не починили, но когда он переехал на другую квартиру, начальник выгнал его с работы. В Ист-Ридже он с несколькими товарищами снял двухкомнатную лачугу, и они все стали питаться дома, хотя мешок картофеля в лавке Компании стоил полтора доллара, а фунт сахара — одиннадцать центов. Так они жили, пока однажды не испортился водопровод и не выяснилось, что вода, за которую Компания ежемесячно взимает по доллару с человека, накачивается со дна шахты, куда сваливают навоз из конюшни и содержимое уборных.
Хал не давал втянуть себя в разговор. Он только покачал головой и заметил, что все это, конечно, очень плохо, но таков уж удел рабочего. Он, например, не представляет себе, чем тут можно помочь. Вскоре они повернули к поселку. Спутник Хала, видимо, был озадачен, а сам Хал чувствовал себя как читатель детективного романа, который познакомился пока только с первой главой. Кто этот неизвестный парень — убийца или герой? Чтобы узнать это, надо дочитать книгу до конца.
26
Хал не выпускал своего нового знакомого из поля зрения, а тот все время вступал в разговоры с рабочими. Вскоре он завел знакомство с Майком Сикориа, который не испугался бы самого дьявола, лишь бы получить возможность поворчать. Хал решил, что пора что-то предпринять по этому поводу.