— Я тебе показывала фотографию, но ты, наверное, не обратил внимания, что Максимилиан маленького роста. Он ниже меня. Но у него очень большая машина, здоровенный БМВ. Когда он за рулем, то, даже несмотря на специальные подушки, сидит слишком низко. Он действительно очень невысок. Поэтому ему не видно как следует, что происходит перед самим автомобилем... — Помолчав, она глубоко вздохнула: — Наверно, ребенок играл на дороге, а Максимилиан его не заметил.
— Он второй раз не заметил ребенка перед бампером своего БМВ?
— Да. Знаю, это может показаться странным, но это правда. В общем, так он мне сказал и попросил дать свидетельские показания.
— Но тебя же не было там?
— Нет, конечно, нет.
— Ты понимаешь, что ты говоришь? Этот тип уже два раза сбил детей и просит тебя лжесвидетельствовать в его пользу. А как он выкрутился в прошлый раз?
Сивиллина замялась, а потом выпалила:
— Его бывшая дала ложные показания. Он сказал, что все было улажено в два счета.
Я дал ей телефон моего друга-адвоката.
— Есть еще одна вещь... — вздохнула Сивиллина. — Он узнал, что я звоню тебе, и разъярился. Мне теперь будет труднее звонить тебе, но я буду это делать, как только смогу.
— Он так ревнив?
— Да, но лишь потому, что любит меня. Если бы ты только знал!.. Он каждый день мне это повторяет. Ты даже представить не можешь, как он меня обожает.
Сивиллина продолжала мне звонить. Теперь она говорила шепотом, как будто боялась, что ее подслушивают под дверью. Каждый раз портрет ее избранника дополнялся новыми деталями.
— Максимилиан часто подшучивает над своими пациентами. Он говорит, что это помогает «не погрязнуть в рутине». Я сказала, подшучивает... Наверное, он еще и немного... обманывает их. Люди приходят к нему с депрессиями, а он прописывает им слабительное. Ну, ты понимаешь, это скорее школьная шалость. А по вечерам он хохочет: «Они хотят сесть мне на шею, а я пересажу их на унитаз!» — Сивиллина сама засмеялась, словно это помогало ей успокоиться. — Ты не представляешь, как Максимилиан чувствителен. У него бывают настоящие депрессии. Каждое утро он хочет совершить самоубийство, и я по целому часу убеждаю его жить, несмотря ни на что. Знаешь, я думаю, что спасаю его своей любовью. Он так нуждается во мне. После того как мне удается его приободрить, он с радостью отправляется на работу.
— А вечером возвращается в прекрасном настроении, рассказывая тебе истории о слабительном и высмеивая пациентов.
— Он рассказывает мне об их расстройствах и неврозах. Он говорит: «Они все — чокнутые!»
— А что с тем делом о детях, которых он сбил?
— Все обошлось. У него нашлись приятели в теннисном клубе, которые работают где-то в суде, они все устроили. Ему даже не пришлось выплачивать компенсацию родителям. Черт, пора заканчивать, я слышу, как он вставляет ключ в замок! Он пришел!
Я различил в трубке голос, доносившийся издалека:
— Что ты делаешь? С кем ты говоришь? Надеюсь, это не та же старая история! Иначе я тебе устрою такую...
Связь оборвалась.
Два месяца от Сивиллины не было никаких известий. Я переехал в более просторную квартиру в девятнадцатом округе — в доме на набережной канала Урк возле площади Сталинграда. Просыпаясь по утрам, я видел из окна баржи, чаек — картины настоящей портовой жизни в самом сердце Парижа.
А однажды вечером под дверью своей новой квартиры я обнаружил Сивиллину. Она сидела на полу, из всех пожитков у нее был только полиэтиленовый пакет.
Она бросилась ко мне на шею и стиснула в объятиях. Я чувствовал, как бешено колотится ее сердце — сердце маленькой птички, выпавшей из гнезда.
— Я больше не могу. Максимилиан — сумасшедший! После того как мы тогда поговорили с тобой по телефону, он на несколько дней запер меня в комнате. А потом... напомнил, что дружит с главным редактором твоего «Современного наблюдателя» и сделает все, чтобы тебя вышвырнули из журнала. Мне пришлось пообещать, что больше не стану тебе звонить. Но он продолжил избивать меня... — Сивиллина показала мне синяки на руках и спине.
— Чем он тебя бил?
— Кулаками, но когда он в бешенстве, то не контролирует себя. Он бьет меня всем, что попадется под руку, например моей туфлей или сумкой.
Я впустил ее и предложил принять горячую ванну. Приготовил морские гребешки с луком и посоветовал успокоиться и рассказать все по порядку.
— До меня у него было три жены. Все они сейчас в сумасшедшем доме. Он отправил их туда силой и держит там благодаря своим приятелям-психиатрам. Да еще говорит, усмехаясь, что «не приходится платить за их содержание».
— Ясно.
— От каждой из жен у него был ребенок, и он отбирал их, ссылаясь на то, что их матери невменяемы. Но и это еще не самое худшее. — Слезы градом хлынули из ее глаз. — Его прежние жены... как две капли воды похожи друг на друга. И на меня!
На мгновение я подумал, что Сивиллина все это выдумала, но сочинить столько подробностей, которые складывались в одну картину, было трудно. Даже для поэтессы с пылким воображением.
— Он ненавидит все и вся. Особенно женщин. Если бы он мог их уничтожить, он бы это сделал. Это одна сплошная ненависть и жажда разрушения, обращенные против всего человечества.
— Как же он пишет книги о...
— У него тем лучше получается говорить о любви, что это чувство ему совершенно незнакомо. Это очень плохой человек. Он презирает своих жен. И меня тоже. Теперь я понимаю, что ему нужна только власть надо мной! Он ненавидит своих родителей!
— Родителей?
— Я говорила тебе, что у него суицидальные наклонности. Он испытывает отвращение к себе самому, обвиняет родителей в том, что они дали ему жизнь, и пытается их уничтожить. Их он тоже поместил в психиатрические клиники. Причем в разные. Отец просил у него разрешения видеться с матерью, но он отказал. Он говорит, что его родители все еще любят друг друга, но он не желает, чтобы они встречались. И для того чтобы наверняка разлучить их, перевел мать в провинциальную больницу... — Сивиллина то и дело вздрагивала, как побитое животное. Она подняла на меня глаза: — У меня больше нет квартиры в шестнадцатом округе. Когда я переехала к Максимилиану, моя мать сдала ее. Мне некуда идти. Можно я вернусь к тебе? У тебя здесь гораздо просторнее. Ты правильно сделал, что переехал.
— Ладно, но мы будем только друзьями. Я не хочу, чтобы у нас снова был роман.
— У тебя кто-то есть?
— Сейчас я хочу целиком посвятить себя работе. Я чувствую, что меня вот-вот примут в штат.
В наших отношениях с Сивиллиной что-то окончательно сломалось, это было совершенно ясно. Но я не мог бросить ее в такой тяжелой ситуации.
— Ты можешь остаться на несколько дней — пока не решишь, что делать дальше.
На ее лице появилась довольная улыбка.
— Где я буду спать?
— Вот здесь, в комнате для гостей.
— А разве я не могу спать с тобой? Ты же знаешь, я так люблю прижиматься к тебе ночью.
— Я этого не хочу. Сначала приди в себя, отдохни, а потом я помогу тебе найти другую квартиру. И кстати, я думаю, что ты должна восстановить отношения с матерью, чтобы она тоже тебе помогла.
— Ни за что!
Той же ночью, часа в два, включился автоответчик. Раздался жуткий голос: «Я... я... Я знаю, что она у вас! Да, я это знаю! Я чувствую, она у вас! Она должна вернуться. ОНА ДОЛЖНА ВЕРНУТЬСЯ НЕМЕДЛЕННО! Если она не вернется, я убью ее. Потом я убью вас! Вы меня поняли? Я убью вас обоих. Я убью вас!»
— Это он! — Сивиллина вошла в мою комнату. Она говорила еле слышно, словно боялась, что Максимилиан услышит ее.
Она легла рядом, сжавшись в комок. Я сохранил сообщение на автоответчике как вещественное доказательство на тот случай, если дело примет серьезный оборот.
Следующей ночью телефон снова зазвонил в два часа. Включился автоответчик: «Я знаю, что она у вас. Скоро я убью вас обо...»
Я схватил трубку:
— Алло, фон Шварц! Вы хотите поговорить?
Связь немедленно оборвалась.
Через несколько дней он позвонил в «Современный наблюдатель», и я тут же узнал его.
— Соедините меня с главным редактором, — произнес зловещий голос, который я слышал уже дважды.
— А! Добрый день, доктор фон Шварц. Это вы удачно попали. Я предпочитаю, чтобы вы звонили мне на работу днем, а не глубокой ночью по домашнему телефону, и...
Он опять повесил трубку. Я подумал: может, секретарша действительно соединила нас по ошибке?
Сивиллина постепенно начала нормально есть и спать. Синяки на ее теле понемногу проходили. Целый месяц она искала себе квартиру, но безуспешно. Как-то утром она сказала, что ей обязательно нужно забрать свои вещи, особенно документы, одежду и ноутбук (самый первый подарок, который я сделал ей). Все это до сих пор находилось у «крупного специалиста по химии любви». Я напомнил ей, что, когда горит весь дом, не стоит лезть в огонь, чтобы спасти пару вещей. Любые контакты с этим человеком казались мне опасными. Но Сивиллина заверила меня, что уже переговорила с ним по телефону и он согласен все ей вернуть при личной встрече.
— Не езди туда! — Я пытался отговорить ее.
Она посмотрела на меня большими темными глазами и обреченно пожала плечами:
— Прошло достаточно времени. И потом, я же слышала его, он говорил со мной совершенно по-другому. Мне кажется, он успокоился.
И Сивиллина полезла в огонь. В тот же вечер она позвонила мне:
— Мы поговорили и многое обсудили. Мы говорили несколько часов. Он признал, что плохо обращался со мной. Он говорит, что это потому, что он слишком сильно любит меня. И он несчастен. Он понял, что без меня его жизнь лишена смысла и он скорее умрет, чем потеряет меня. Он просил у меня прощения. Пообещал, что будет вести себя хорошо. Умолял дать ему шанс искупить все то зло, которое он мне причинил...
— И что?
— Думаю, я должна дать ему этот шанс. Каждый имеет право на вторую попытку.
— То есть, ты возвращаешься к нему?
Молчание. Затем Сивиллина сказала тихо, но решительно:
— Ты должен понять, он действительно потерял ориентиры в жизни. Без меня он скоро убьет себя. Ему нужна моя помощь.
— Я все понял, честное слово. Что ж, удачи. Будь счастлива, Сивиллина.
Прошло четыре месяца. Я больше не думал о ней. Мне показалось, что она наконец нашла общий язык со специалистом по химии любви.
Но однажды в четыре часа утра я услышал, как на набережной канала сигналит машина. Я выглянул в окно и увидел такси. Сначала мне показалось, что в машине нет никого, кроме водителя, но, приглядевшись, различил маленькую фигурку у него за спиной.
Я спустился. Сивиллина, босая, в одной ночной рубашке, съежилась на заднем сиденье. Водитель такси потребовал у меня денег. Сивиллина назвала ему мой адрес и сказала, что за нее заплатит мужчина, который выйдет ее встречать. Я помог ей выйти из машины. Она дрожала и стучала зубами, хотя ночь была теплой.
Ее силуэт просвечивал сквозь полупрозрачную ткань рубашки. Она казалась такой исхудавшей, будто ее морили голодом. Она сильно сутулилась. Бледные голые руки покрывала испарина, отражавшая свет фонарей. Изменилось и ее лицо — она осунулась, глубоко запавшие глаза смотрели не мигая.
Мне казалось, что передо мной призрак. Или женщина, долго находившаяся в заложниках и чудом спасшаяся из плена. Я завернул ее в свою куртку и донес почти до самой квартиры.
Не говоря ни слова, Сивиллина села на пол возле шкафа, подтянула колени к груди и обхватила их руками, как будто пытаясь защититься. Она все еще дрожала, ее зубы стучали. Заговорить ей удалось не сразу.
— Он... он... он давал мне какие-то таблетки. Я не знаю, что это такое, а теперь у меня ломка... Они мне нужны... Он... он... поступает так со своими пациентами, чтобы они возвращались к нему...
— Что это были за лекарства? Ты видела упаковки?
— ...белые, красные и желтые таблетки. Он давал мне их прямо в руку, я никогда не видела коробки. Красные таблетки были круглые.
Она взглянула на меня с безумной надеждой, как будто надеялась, что, подумав, я скажу: «А, я знаю, что это за лекарство».
— Он отравил меня, — прошептала она. — Он скорее решит убить меня... чем позволит уйти.
— Ты что-нибудь ела?
— Когда он меня запирает, то оставляет немного еды. А после этих таблеток я больше не хочу есть. И не сплю. Он говорит, что ему нравятся худые. Такие, как в модных журналах.
Я стиснул зубы.
— Должно быть, это амфетамины...
— Когда я их принимаю, то становлюсь очень спокойной.
— ...и какой-то транквилизатор.
— Мне плохо...
Она показала мне, как сильно у нее дрожат руки, потом начала корчиться, ожидая нового приступа.
— Что случилось после того, как ты вернулась к нему? — спросил я.
— Сначала все было хорошо. Он все время извинялся. Говорил, что я для него — все.
— Ну-ну.
— В первые дни он был очень внимателен. Подарил мне золотую цепочку.
— Цепь? Это о многом говорит...
— Все время говорил, что любит меня и готов ради меня умереть. Просто засыпал меня украшениями. Браслет... Тоже в виде цепи, из крупных золотых звеньев. Он, должно быть, обошелся ему в целое состояние. — Сивиллина прикусила губу, выражение ее лица изменилось. — Потом все обещания были забыты. Все началось сначала. Приступы ревности. Он запретил мне выходить из дому, говоря, что делает это ради нашей любви. Когда приходили его дети, он унижал меня у них на глазах. Он жестоко обращался со мной, как будто для того, чтобы доставить им удовольствие. И они на самом деле приходили от этого в восторг. Он говорил, что я животное, сумасшедшая, а моя мать — слабоумная идиотка. Он злобно хохотал, глядя, как я страдаю... — Ее подбородок задрожал, она закрыла глаза. — Потом он извинялся. И все повторялось. Если он видел, что я звоню по телефону, то выходил из себя. Это были дикие приступы ярости. Он избивал меня и запирал в кладовке. Или в моей комнате.
— И ты не пыталась защититься?
— Он сильный. А потом... он извинялся и твердил, что любит меня.
Утром она забралась в ванну, пустила очень горячую воду и просидела там несколько часов. Ее тело было покрыто следами ударов, кое-где были видны глубокие шрамы.
На следующий день в больнице у нее взяли кровь на анализ, чтобы определить, чем именно ее пичкали все это время.
Доктор вышел поговорить со мной:
— Эти вещества действительно вызывают очень сильное привыкание. Необходимо давать их ей, постепенно уменьшая дозировку. Нельзя сразу лишить ее этих препаратов.
Несколько дней Сивиллина находилась под наблюдением врачей. Затем я перевез ее к себе. По утрам я уходил, а Сивиллина сидела скорчившись на полу, спиной к зеркальной стенке шкафа. Взгляд ее блуждал где-то далеко. Вечером я возвращался. И находил ее на том же самом месте. Она не шевелилась. Ничего не ела. И не спала.
В конце концов я стал обращаться с ней как с ребенком. Я пытался шутить:
— Давай-ка ложку за папу, ложку... нет, не за маму... ложку за меня.
— Ладно, я буду есть, но только ради тебя. На самом деле я не хочу. Правда, я совсем не голодна.
Она не спала. Каждый раз, когда я просыпался ночью, я видел, что она сидит у себя на постели, глядя перед собой широко открытыми черными глазами.
— Спокойной ночи, Сивиллина.
— Спокойной ночи.
По вечерам она садилась передо мной и снова рассказывала о нем:
— Понимаешь, дело не только в женщинах. Он ненавидит все человечество. Если бы он мог убить всех, то был бы совершенно счастлив.
У меня пропало всякое желание возвращаться домой, к зомби, пребывавшей в состоянии, близком к прострации. Я засиживался в редакции, иногда работая до полуночи. Кое-кто из коллег начал беспокоиться. Я попытался объяснить им:
— Поймите, у нее никого нет. Если я не помогу ей, она окажется на улице.
— У тебя просто бзик какой-то — помогать другим, — сказал мой коллега Бастиан. — Отделайся от нее. Как гласит индийская пословица, каждому — свое дерьмо.
Я все хуже спал по ночам. В довершение всего опять начались ночные звонки специалиста по любви, который снова и снова угрожал: «Я убью вас... Я знаю, вы меня слышите. Я скоро убью вас. Я знаю, что она у вас... Я скоро вас убью».
Чувствуя, что нахожусь на грани срыва, я решился позвонить матери Сивиллины. Она жила в Нормандии.
— Мадам, я думаю, вам пора позаботиться о дочери. Она находится в опасности, ей необходима помощь. Я ее бывший бойфренд и до сих пор делал все, что только в моих силах, чтобы помочь ей. Теперь ваша очередь.
И в подробностях, ничего не упуская, я рассказал ей всю историю и описал врача-теннисиста-друга-мэра-Парижа.
Мать Сивиллины, казалось, упала с облаков на землю. Мягким, довольно приятным голосом она поклялась, что ничего об этом не знала. На следующий день она приехала за дочерью, и я снова обрел утраченный покой. Нормальный сон по ночам. Моя квартира снова принадлежала мне.
Три месяца Сивиллина провела у родителей в Нормандии. То, что она находилась вдали от Парижа, несомненно, пошло ей на пользу. Фон Шварц продолжал забивать мой автоответчик сообщениями, но я стал отключать на ночь звук и больше не слышал его посланий.
Сивиллина регулярно звонила мне. Ей стало лучше, она набрала прежний вес, к ней вернулись аппетит и сон. Она горячо благодарила меня за то, что я спас ей жизнь.
— Без тебя я бы пропала, — повторяла она.
— Как у тебя отношения с матерью? — вдруг спросил я.
— Так себе. Но ей удается срываться на упреки не каждый раз, когда она говорит со мной, и я считаю, что это уже прогресс.
— Ты должна написать о том, что с тобой произошло. Это настолько выходит за рамки обыденного, что запросто может стать основой романа, — убеждал я ее. — Я верю в метаболизм! Искусство может превратить дерьмо в цветок.
— Теперь ты у нас стал поэтом?
— А ты станешь писателем.
— Не думаю, что я у меня получится.
Однако в ее голосе звучало что-то новое. Я продолжал настаивать:
— Прыгни в воду — и научишься плавать. Просто опиши то, что с тобой случилось: перечисли факты в хронологической последовательности. Не гонись за красотой повествования, просто рассказывай, описывай чувства, которые ты испытывала. Знаешь, Хичкок говорил: «Хорошая интрига держится на отрицательном персонаже. Именно он подчеркивает достоинства героя». Максимилиан — очень качественный злодей. Более того, поскольку он существует в реальности, то будет более сложным и многогранным, чем негодяи, порожденные воображением.