Поэтому в столь напряженной обстановке, когда «противостояние между силами империализма и коммунизма» обострилось и дошло до своей критической точки, появление статьи против Владимира Высоцкого было вполне закономерным. Ведь шла война за умы и души советских людей, и Высоцкий, по воле официальных властей, был отнесен в разряд чуть ли не идеологических диверсантов. Вспомним строки из статьи: «…и человек не вдруг начинает воспринимать и высказывать чужие взгляды».
Статья в «Советской России» была не чем иным, как политическим доносом на «неблагонадежного» Высоцкого и, если бы на дворе стоял не 68-й, а, к примеру, 37-й год, судьба его давно была бы решена по приговору «тройки». Так в свое время произошло с поэтом Борисом Корниловым, на которого был состряпан подобный донос. Написал его в мае 37-го председатель правления издательства «Советский писатель» Н. Лесючевский в той самой манере, в которой, как под копирку, была написана и статья в «Советской России» в июне 68-го. Н. Лесючевский, к примеру, писал: «Ознакомившись с данными мне для анализа стихами В. Корнилова, могу сказать о них следующее.
В этих стихах много враждебных нам, издевательских над советской жизнью, клеветнических и т. п. мотивов. Политический смысл их Корнилов обычно не выражает в прямой, ясной форме. Он стремится затушевать эти мотивы, протащить их под маской «чисто лирического» стихотворения, под маской воспевания природы и т. д.».
Б. Корнилова арестовали и в том же 37-м расстреляли. Владимира Высоцкого, в отличие от Б. Корнилова и тысячи подобных ему поэтов, расстрелянных в 30—40-е годы, не тронули физически, но всех собак спустить не преминули. Обласканный властями композитор Евгений Долматовский в том же 68-м, выступая на художественном совете по поводу выхода в свет новой пластинки Высоцкого, заявил: «Любовь к Высоцкому — неприятие Советской власти. Нельзя заблуждаться: в его руках не гитара, а нечто страшное. И его мини-пластинка — бомба, подложенная под нас с вами.
И если мы не станем минерами, через двадцать лет наши песни окажутся на помойке. И не только песни».
В дни, когда появилась статья в «Советской России», Владимир Высоцкий заканчивал курс лечения в больнице. Душевное состояние его в те дни было далеко не благополучное: жена начала всерьез подозревать его в измене, в народе кто-то усиленно раздувал сплетни о его самоубийстве. Может быть, специально подталкивали к этому?
А. Н. Чердынин рассказывает: «Володя жил тогда с Ниной Максимовной на улице Телевидения в экспериментальной пятиэтажке, у них там было что-то вроде кондиционера… Однажды звонит Нина Максимовна и просит, чтобы я посидел с Володей. Приезжаю к ним… Вдруг звонок. Открываю — два человека. Один у двери, второй — ниже, на лестнице.
— Здесь живет Высоцкий?
— А в чем дело, ребята?
— Мы сами с Дальнего Востока, нас ребята делегировали… Просили узнать, как дела у Высоцкого. А то у нас ходят слухи, что его посадили… (Это было время статьи «О чем поет Высоцкий», и по стране ходили эти нехорошие слухи…)
— Да нет, ребята… Я вам точно говорю, что все в порядке…
Они не верят… А у Володи на столе лежала кипа свежих фотографий…
— Ну ладно, подождите… Вот смотрите — это снимали неделю назад… А это возьмите себе.
— Ну хорошо. А вот это передайте Высоцкому.
И подают довольно большой пакет.
Володя проснулся, мы развернули пакет — там оказалась семга…»
К тому времени статья в «Советской России» была самой большой публикацией в официальной прессе о творчестве Владимира Высоцкого. И вдруг — именно она выходит в свет с голословными обвинениями против поэта. Было от чего прийти в отчаяние…
Позднее Высоцкий вспоминал: «У меня были довольно сложные моменты с песнями, когда в общем официально они не звучали еще ни в театре, ни в кино, — были некоторые критические статьи в непозволительном тоне несколько лет тому назад. «О чем поет Высоцкий?» называлась такая статья, которая меня повергла в большое уныние, потому что там много несправедливого. Обвинения мне строились даже не на моих песнях: предъявлялись претензии, а песни в пример приводились не мои. Но статья была написана в таком тоне, что в общем это был какой-то момент отчаяния. Там много строилось обвинений, я даже сейчас не помню точно — это было очень давно. Самое главное, что тон был непозволительный — неуважительный такой… Там говорилось, что в общем это совершенно никому не нужно, что это только мешает и вредит. Я всегда придерживался другой точки зрения и думаю, что в этом смысле был прав, потому что теперь это все-таки по-другому: я теперь имею возможность и работать в кино, и петь, и иметь большие аудитории. Но тогда это был момент очень-очень печальный…»
Сказано это было весной 1979 года, через одиннадцать лет после статьи в «Советской России». А тогда, в 68-м, сердце Высоцкого переполняло отчаяние. Как и в марте, после увольнения из театра, в голову ему приходят мысли о самоубийстве. В те дни рождается знаменитая его песня «Кто кончил жизнь трагически — тот истинный поэт». В письме к другу детства И. Кохановскому Высоцкий пишет: «Дорогой ты мой, самый наипервейший, разъединственнейший друг… Все думаю о тебе, не идешь ты у меня из головы… И не к кому пойти. Все просят, умоляют, телефон возненавидел. И все из-за… гитары. А памятуя твой стих, где
Я и не хожу… Паскудная это жизнь! Ничего не успеваешь, писать стал хуже и некогда, и неохота, и не умею, наверное… Друзей нет в Москве. Ладно! Вот что! Ты давай там завязывай со своими делами и приезжай — вдвоем разберемся.
Я всю эту слезливую тираду написал, чтобы тебя разжалобить, чтобы ты скорее приезжал. Вот приедешь, займемся твоим трудоустройством, и я развяжу надолго. С тобой. Ведь я действительно по тебе скучаю и часто думаю: был бы ты, все было бы хорошо…»
(1968)Насколько для Владимира Высоцкого тот момент был действительно отчаянным, говорит его письмо в ЦК КПСС, датированное 24 июня, в котором он буквально отрекается от своих ранних песен: «…даже мои почитатели осудили эти песни. Ну что же, мне остается только радоваться, ибо я этих песен никогда не пел с эстрады и не пою даже друзьям уже несколько лет».
В те дни решалась кинематографическая судьба Высоцкого: его участие в съемках фильма В. Назарова «Хозяин тайги» после статьи в «Советской России» стояло под вопросом. Член художественного совета «Мосфильма» Шабанов 23 июня на заседании совета заявил: «Высоцкий — это морально опустившийся человек, разложившийся до самого дна». Но, к счастью для Владимира Высоцкого, другие члены совета думали иначе. Он был утвержден на роль в этом фильме и в июле вылетел в Сибирь в район Дивногорска. Его партнер по фильму В. Золотухин вспоминает: «1968 год. Лето. Съемки фильма «Хозяин тайги». Сибирь. Красноярский край, Майский район, село Выезжий Лог… Мы жили на постое у хозяйки Анны Филипповны в пустом, брошенном доме ее сына…
В наши окна глядели люди — жители Сибири. Постарше поодаль стояли, покуривая или поплевывая семечки, помоложе лежали в бурьяне, может, даже не дыша: они видели живого Высоцкого… А я спал, мне надоело гонять их, а занавески сделать было не из чего…
А ребятишки постарше (а с ними и взрослые, самим-то вроде неловко), когда видели, что мы днем дома, приходили и просили меня как сторожа «показать» им живого Высоцкого вблизи. И я показывал. Вызывал Владимира, шутил: дескать, «выйди, сынку, покажись своему народу».
В целом же съемки в этом фильме принесли как Высоцкому, так и Золотухину мало приятных впечатлений. Режиссер В. Назаров в процессе съемок ушел от первоначального варианта сценария и самовольно кроил его, не считаясь с мнением актеров, исполнявших главные роли. В конце концов все это привело к тому, что Высоцкий разругался с режиссером прямо на съемочной площадке и долго после этого таил злость на него. В. Назаров в ответ на это стал попросту игнорировать Высоцкого и в дни, когда тот снимался, не приходил на съемочную площадку. Высоцкого это злило еще больше, и он в сердцах бросал Золотухину: «Пропало лето! Пропал отпуск и настроение!»
Но если участие в кинопроцессе приносило мало приятного Владимиру Высоцкому, то этого нельзя сказать о его поэтическом вдохновении, так как в Выезжем Логе в его поэтическом творчестве наступила настоящая «болдинская осень». Там в конце июля — начале августа из-под его пера появятся две самые знаменитые его песни: «Охота на волков» и «Банька по-белому».
Позднее Е. Евтушенко, прослушав «Охоту на волков», отобьет с Севера телеграмму Высоцкому в Москву: «Слушали твою песню двадцать раз подряд. Становлюсь перед тобой на колени».
Но если участие в кинопроцессе приносило мало приятного Владимиру Высоцкому, то этого нельзя сказать о его поэтическом вдохновении, так как в Выезжем Логе в его поэтическом творчестве наступила настоящая «болдинская осень». Там в конце июля — начале августа из-под его пера появятся две самые знаменитые его песни: «Охота на волков» и «Банька по-белому».
Позднее Е. Евтушенко, прослушав «Охоту на волков», отобьет с Севера телеграмму Высоцкому в Москву: «Слушали твою песню двадцать раз подряд. Становлюсь перед тобой на колени».
Именно с «Охоты на волков» и начался тот Владимир Высоцкий, который вскоре ворвется в 70-е как яростный обличитель лжи и фарисейства, царивших тогда в обществе. Именно «Охота на волков» явилась первым серьезным шагом Высоцкого, превратившим его из певца дворов и подворотен в автора остросоциальных песен и стихов.
Как и август 1966 года, когда В. Высоцкий снимался в «Вертикали» и «Коротких встречах», лето 1968 года стало для В. Высоцкого «трезвым летом». Свидетельница тех дней Л. Пырьева вспоминает: «Сибирь, природа, деревня, далеко от Москвы. Да, вот то, что это было далеко от Москвы, так далеко от цивилизации, от глаз людских, могло размагнитить многих, казалось бы, тут мог быть и отдых для души, отвлеченной от «суеты городов»… Размагниченность — значит, ничего не стоило и запить тем, кто этому подвержен. Многие так и «отдыхали». Но не Володя. Он был тогда в каком-то ожесточении против пьянства. Он совсем не пил, даже когда хотелось согреться от холода, вечером, в дождь. Он стремился навсегда покончить с этим. И просто с возмущением ко всякой принимаемой кем-то рюмке водки относился, чем вызывал мое, в частности, глубокое восхищение, потому что я знала, сколько силы воли для этого надо было ему проявлять. И — что было уж совсем забавно — он свирепел и налетал как ураган на тех, кто принимал «ее, проклятую»!..
В то время он называл пьющих «эти алкоголики», убеждал очень всерьез, произносил ну просто пламенные речи против алкоголизма. И прямо как врач-профессионал находил убедительные аргументы против возлияний. И так было в продолжение всего съемочного периода в нашем Выезжем Логе».
В те июньские дни, когда над головой Владимира Высоцкого сгустились тучи, в далеком Париже Марина Влади переживала совсем иные чувства: она вступила в ряды Французской коммунистической партии. Через год Высоцкий ответит на это событие шутливыми строчками:
Сам Владимир Высоцкий вряд ли когда был бы принят в ряды КПСС по очень многим причинам. Хотя, откровенно говоря, ярлыка антисоветчика, приклеенного к нему официальными властями, он явно не заслуживал. Всем своим тогдашним творчеством он ясно доказывал, каким истинным и горячим патриотом своей Родины он является.
В момент введения советских войск в Чехословакию Высоцкий находился далеко от столицы: в сибирской тайге на съемках фильма. Но даже если бы он оказался в тот момент в Москве, это совсем не значило, что он, подобно тому же Е. Евтушенко, отбил бы телеграмму протеста советскому руководству или публично поддержал бы семерых смельчаков, вышедших с плакатами на Красную площадь и протестовавших против ввода войск. Высоцкий и до этого никогда не выступал ПРОТИВ существующего в стране режима, он, как и большинство «шестидесятников», обвиняя в преступлениях конкретные личности (Сталина, Берию и т. д.), не считал сам существующий режим преступным. Он был правоверным советским гражданином, воспитанным к тому же в строгой военной семье, где отец был кадровым военным, а мать работала в одном из учреждений в системе МВД. О своем тогдашнем мировоззрении сам Высоцкий в конце жизни напишет:
(1979)Написанная же в июле — августе «Охота на волков» была в первую очередь связана с личными переживаниями Высоцкого, с той травлей, что развернулась тогда против него в прессе, но случайно совпавшее с рождением этой песни осложнение ситуации в Чехословакии расширило значение этой песни, придало ей даже политический оттенок. То же самое произошло и с песней «Банька по-белому», которая была написана одновременно с «Охотой». Высоцкий ненавидел Сталина, осуждал его преступления, но никогда не связывал эти преступления с тем режимом, что существовал в стране с октября 17-го. Отсюда и отношение Высоцкого к В. Ленину, которого он в июньской анкете 1970 года назовет одним из великих людей в истории. Вторым после Ленина человеком, достойным подражания, Высоцкий назвал Д. Гарибальди, тоже революционера-радикала, приверженца 1-го Интернационала, эдакого итальянского коммуниста XIX века.
Между тем, пока Владимир Высоцкий находился в Сибири, в Москву прилетела Марина Влади.
«Я приеду в Москву, но увидимся мы не сразу. Мне сказали, что ты снимаешься далеко в Сибири и вернешься только через два месяца…
В один из вечеров ты появляешься на пороге, и воцаряется полная тишина. Ты подходишь к моей маме, представляешься и вдруг, на глазах у всех, сжимаешь меня в объятиях. Я тоже не могу скрыть волнения. Мама шепчет мне: «Какой милый молодой человек, и у него красивое имя». Когда мы остаемся одни, ты говоришь, что не жил все это время, что эти месяцы показались тебе бесконечно долгими…»
Высоцкий уже не скрывает своих чувств к Влади и совершенно не боится огласки этого. По всей видимости, он все для себя уже решил.
(1968)Марина Влади вспоминает: «В один из осенних вечеров я прошу друзей оставить нас одних в доме. Это может показаться бесцеремонным, но в Москве, где люди не могут пойти в гостиницу — туда пускают только иностранцев и жителей других городов, — никого не удивит подобная просьба. Хозяйка дома исчезает к соседке. Друзья молча обнимают нас и уходят.
Закрыв за ними дверь, я оборачиваюсь и смотрю на тебя. В луче света, идущем из кухни, мне хорошо видно твое лицо. Ты дрожишь, ты шепчешь слова, которых я не могу разобрать, я протягиваю к тебе руки и слышу обрывки фраз: «На всю жизнь… уже так давно… моя жена!»
Всей ночи нам не хватило, чтобы до конца понять глубину нашего чувства. Долгие месяцы заигрываний, лукавых взглядов и нежностей были как бы прелюдией к чему-то неизмеримо большому. Каждый нашел в другом недостающую половину. Мы тонем в бесконечном пространстве, где нет ничего, кроме любви. Наши дыхания стихают на мгновение, чтобы слиться затем воедино в долгой жалобе вырвавшейся на волю любви».
Так вспоминает об этом Марина Влади. Л. Абрамова обошлась без высоких слов, и это понятно:
«Давно это было — осенью 1968-го. Недели две или чуть больше прошло с того дня, когда с грехом пополам, собрав силы и вещи, я наконец ушла от Володи. Поступок был нужный и умный, и я это понимала. Но в голове стоял туман: ноги-то ушли, а душа там осталась…
Кроме всего прочего — еще и куда уходить? Как сказать родителям? Как сказать знакомым? Это же был ужас… Я не просто должна была им сказать, что буду жить одна, без мужа. Его уже все любили, он уже был Высоцким… Я должна была у всех его отнять. Но если бы я знала раньше все, я бы ушла раньше…»
Некоторое время Высоцкий и Влади мыкались по разным углам, пока наконец не перебрались к матери Высоцкого Нине Максимовне, в ее двухкомнатную квартирку в Новых Черемушках.
В конце сентября вновь серьезно осложнились отношения Высоцкого и Любимова в театре. Высоцкий отказался от работы в спектакле «Тартюф», и это еще больше задело самолюбие главного режиссера. «Высоцкий для меня как актер пропал, — заявил тогда во всеуслышание Любимов. — Я люблю его за песни, но как актер он уже кончился. К тому же он пьет, а потворство ему с моей стороны в этом вопросе разлагает остальных артистов».
Конфликт зашел настолько далеко, что Любимов перестал замечать Высоцкого и здороваться с ним. Вдобавок ко всем этим напастям в начале ноября, накануне показа «Галилея», Высоцкий во время одного из концертов сорвал голос. Директор театра Николай Дупак вынужден был вывести за сцену Высоцкого и униженно просить извинения у зрителей за срыв спектакля. И хотя вместо «Галилея» театр показал премьеру «Тартюфа», скандал был налицо, и виновником этого скандала вновь был Владимир Высоцкий. Разъяренный Любимов пригрозил Высоцкому новым увольнением и угрозой приложить все свои силы и связи в кинематографической среде для того, чтобы и в кино Высоцкого больше не брали. «Высоцкий зажрался! — гремел голос Любимова в стенах театра. — Денег у него — куры не клюют… Самые знаменитые люди за честь почитают позвать его к себе в гости, пленки с его записями иметь… Но от чего он обалдел? Подумаешь, сочинил пяток хороших песен… Солженицын ходит трезвый, спокойный, человек действительно испытывает трудности и, однако, несмотря ни на что, работает… А Высоцкий пьет и когда-нибудь дождется, что его затопчут под забор, пройдут мимо и забудут этот его пяток хороших песен». С 8 ноября Высоцкого отстранили от всех спектаклей, а 15 ноября все та же «Советская Россия» публикует на своих страницах статью известного советского музыкального мэтра В. Соловьева-Седого «Модно — не значит современно», в которой тот писал: «К сожалению, сегодня приходится говорить о Высоцком как об авторе грязных и пошлых песенок, воспевающих уголовщину и аполитичность. Советский народ посвящает свой труд и помыслы высокой цели — строительству коммунистического общества. Миллионы людей отдали жизнь, отстаивая в боях наши светлые идеалы. Но что Высоцкому и другим бардам до этих идеалов. Они лопочут о другом…»