Конфликт зашел настолько далеко, что Любимов перестал замечать Высоцкого и здороваться с ним. Вдобавок ко всем этим напастям в начале ноября, накануне показа «Галилея», Высоцкий во время одного из концертов сорвал голос. Директор театра Николай Дупак вынужден был вывести за сцену Высоцкого и униженно просить извинения у зрителей за срыв спектакля. И хотя вместо «Галилея» театр показал премьеру «Тартюфа», скандал был налицо, и виновником этого скандала вновь был Владимир Высоцкий. Разъяренный Любимов пригрозил Высоцкому новым увольнением и угрозой приложить все свои силы и связи в кинематографической среде для того, чтобы и в кино Высоцкого больше не брали. «Высоцкий зажрался! — гремел голос Любимова в стенах театра. — Денег у него — куры не клюют… Самые знаменитые люди за честь почитают позвать его к себе в гости, пленки с его записями иметь… Но от чего он обалдел? Подумаешь, сочинил пяток хороших песен… Солженицын ходит трезвый, спокойный, человек действительно испытывает трудности и, однако, несмотря ни на что, работает… А Высоцкий пьет и когда-нибудь дождется, что его затопчут под забор, пройдут мимо и забудут этот его пяток хороших песен». С 8 ноября Высоцкого отстранили от всех спектаклей, а 15 ноября все та же «Советская Россия» публикует на своих страницах статью известного советского музыкального мэтра В. Соловьева-Седого «Модно — не значит современно», в которой тот писал: «К сожалению, сегодня приходится говорить о Высоцком как об авторе грязных и пошлых песенок, воспевающих уголовщину и аполитичность. Советский народ посвящает свой труд и помыслы высокой цели — строительству коммунистического общества. Миллионы людей отдали жизнь, отстаивая в боях наши светлые идеалы. Но что Высоцкому и другим бардам до этих идеалов. Они лопочут о другом…»
Надо сказать, что «борец за светлые коммунистические идеалы», создатель незабываемых «Подмосковных вечеров», дважды лауреат Сталинской премии, народный артист СССР В. Соловьев-Седой сам долгие годы страдал тяжким недугом — алкоголизмом. О его многочисленных загулах в артистической среде и тогда ходили фантастические легенды, одну из которых рассказал композитор Александр Колкер: «Татьяна Давыдовна, жена композитора, всю жизнь провела в суровой борьбе с алкоголем. Сама терпеть не могла спиртного, и не только потому, что муж его обожал, но и сугубо, я бы сказал, по происхождению — родилась в семье киевских интеллигентов, пианистка, прямая, строгая, рыжая. На даче Татьяна Давыдовна была уверена в себе и спокойна — нигде и ста граммов не сыщешь, все стерильно. Однако какая-то чертовщина происходила. Вася писал утром, а притомившись, говорил жене — пойду в сад, яблоньки окучивать. Любовь, мир и гармония. Ну прямо рай. Через полчаса Вася приползал «на бровях»… Оказывается, когда на даче играли свадьбу его дочери, этот веселый и остроумный, а главное, дальновидный мужик под каждую яблоню зарыл по нескольку бутылок отборного коньяка. Талант везде талант!»
Надо отметить, что в те последние дни 68-го года доставалось не только Высоцкому. К примеру, «защитники светлых коммунистических идеалов» на выборах в Академию наук СССР по отделению литературы провалили кандидатуру А. Т. Твардовского, а Ленинградский обком провел даже тенденциозную проверку идеологической работы в коллективе Пушкинского Дома, который имел смелость выдвинуть кандидатуру А. Т. Твардовского в АН СССР. Так что в те дни желание залить все горести водкой и не видеть всего этого бесовства возникало не только у Владимира Высоцкого.
Марина Влади вспоминает: «Однажды вечером я жду тебя. Ужин остывает на кухонном столе. Я смотрела скучную программу по телевизору и уснула. Среди ночи я просыпаюсь. Мигает пустой экран телевизора. Тебя нет. Телефон настойчиво звонит, я беру трубку и впервые слышу незнакомый голос, который временами заглушают стоны и крики: «Он здесь, приезжайте, его надо забрать, приезжайте быстрее!» Я с трудом разбираю адрес, я не все поняла, мне страшно, я хватаю такси, бегом поднимаюсь по едва освещенной лестнице, где пахнет кошками. На последнем этаже дверь открыта, какая-то женщина ведет меня в комнату. Я вижу тебя. Ты лежишь на провалившемся диване и жалко морщишься. Пол уставлен бутылками и усеян окурками. На столе — газета вместо скатерти. На ней ели соленую рыбу.
Несколько человек валяются по углам, я их не знаю. Ты пытаешься подняться, ты протягиваешь ко мне руки, я дрожу с головы до ног, я беру тебя в охапку и тащу домой.
Это мое первое столкновение с тем, другим миром, впервые в жизни я увидела, как засасывает людей омут мертвой пьянки».
В дни, когда Марина Влади была далеко от Москвы, в Париже, из «омута мертвой пьянки» Высоцкого вызволял Павел Леонидов.
«Ночью вызывает меня Володина мать, я мчался, грузил Володю в мою машину и вез его в Люблино, он-то мешок ватный, во дворе клиники припускается бегать по снегу: как-то в лунную ночь в легкой рубашке бегал час, а я и трое санитаров его ловили. В машине ехал полутрупом, утром мне звонила Антонина Ивановна Воздвиженская, чудная женщина, главврач той больницы, прежде главврач известной больнички на улице Радио, где откачивали многих знаменитых советских алкоголиков, где и мне довелось полежать перед самым ее закрытием — она располагалась возле хозяйства покойного академика Королева, оттого и перевели ее в Люблино. Звонила Антонина Ивановна и говорила, что Володя требует: «Домой!»…
Помню, я приехал навестить Володю в Люблино, а у него белая горячка. Я с доктором Воздвиженской вошел в палату, а Володя старательно вбивал в стены «бесконечные гвозди».
В отличие от П. Леонидова, который одно время сам лечился от этого тяжелого недуга, для Марины Влади российский алкоголизм — явление страшное и диковинное одновременно. В тех краях, где жила и воспитывалась она, эта проблема тоже существовала, но не в таких масштабах и проявлениях, как в России. Теперь же, став женой Владимира Высоцкого, она вынуждена вкусить все «прелести» этого явления, испить чашу жены алкоголика до дна.
«В Советском Союзе терпимость к пьяницам всеобщая, — пишет Марина Влади. — Поскольку каждый может в один прекрасный день свалиться на улице в бессознательном состоянии в замерзшую грязь, пьяному все помогают.
Его прислоняют к стене в теплом подъезде, не замечают его отсутствие в бюро или на заводе, ему дают мелочь на пиво — «поправить здоровье». Иногда его приносят домой, как мешок. Это своеобразное братство по пьянке».
Суть явления схвачена и описана Мариной Влади весьма точно и верно. «Братство по пьянке» в те годы было столь широким и необъятным, что схватывало, как щупальца спрута, всех граждан нашей страны начиная от Генерального секретаря ЦК КПСС и кончая колхозным сторожем в каком-нибудь богом забытом колхозе с многообещающим названием «Путь Ильича». Это «братство по пьянке» поощрялось и насаждалось самой высшей властью, превратившись чуть ли не в государственную политику.
28 декабря 1968 года Леонид Брежнев посетил Минск, где торжественно отмечалось 50-летие Советской Белоруссии. По этому поводу во Дворце спорта было проведено торжественное заседание ЦК КПБ, Верховного Совета и Совета Министров БССР. Столы на этом заседании буквально ломились от водки, вина и коньяка. Брежнев в тот день пил мало, но, прощаясь с участниками застолья, сетовал: «Я бы еще с вами посидел, но не могу, дела. А вы, товарищи, пейте, пейте! И смотрите за соседом, чтобы выпивал рюмку до дна. А то вот товарищ Машеров наливает, а не пьет! Куда это годится, это никуда не годится!»
Для большинства присутствующих подобные слова генсека не были каким-то откровением. Все прекрасно знали, какие попойки закатывал Брежнев во время своих визитов в различных городах страны. Со многих из них его почти насильно уводили совершенно пьяным, как говаривали в народе, «в дупелину». И только после первого инсульта и первого инфаркта в середине 70-х окружение Брежнева стало оберегать его от чрезмерных возлияний.
Зато уж ближнее и дальнее окружение Брежнева «закладывало за воротник» регулярно и всегда с превеликим удовольствием, так как водка лилась им в рот задарма, оплаченная из бездонных государственных закромов. Как пел Высоцкий: «А что не пить, когда уют и не накладно». Причем многих ответственных алкоголиков из советского Политбюро порой обгоняли в этом соревновании их товарищи из братских коммунистических партий. И пальму первенства в этом держал 1-й секретарь ЦК Монгольской компартии и премьер-министр Монголии 52-летний Юмжагийн Цеденбал. Его лечащий врач И. Клемашев по этому поводу вспоминал: «Цеденбал постоянно употреблял алкоголь, а периодически даже по две недели и более не выходил из спальни, охранники подавали водку, он напивался и спал. Во время его визитов в Союз моя главная задача заключалась в том, чтобы он мог стоять на ногах в аэропорту в Москве в момент встречи, но это почти никогда не удавалось». (В 1968 году Цеденбал посетил Союз трижды, причем в ноябре — декабре пробыл в Москве три недели. В горизонтальном состоянии.)
В Москве он любил останавливаться отдыхать на одной из сталинских дач недалеко от города Ступино — в огромном здании, великолепно отделанном финской цветной березой… Есть Цеденбал не начинал до тех пор, пока ему не наливали водку. Было опасение за его жизнь вследствие перепоя, особенно в ночное время… Монгольская водка хранилась в комнате, где жили мы с охранником Лодонгавой. Не позднее 23 часов я навещал Цеденбала и, если наступало сильное опьянение, водку выливал в раковину и просил его идти спать… Но еще худшие события меня всегда ожидали в Улан-Баторе. Как известно, в связи с празднованием годовщины Октябрьской революции в посольствах социалистических стран проходили приемы. На такой прием надо было привести Цеденбала трезвым, чтобы он мог прочитать написанную для него речь. Для этого мы с Лодонгавой специально разными методами отвлекали Цеденбала, не оставляли его одного и вечером к назначенному часу подъезжали к посольству, где уже были остальные члены Политбюро и правительства Монголии, иностранные послы. После того как Цеденбал прочитывал свою речь, посол СССР с облегчением вздыхал. Обычно Цеденбалу в рюмку наливали чай под цвет коньяка, но он подходил к своему министру, обменивал свою рюмку на рюмку с настоящим коньяком и умудрялся упиваться так, что приходилось его уводить задолго до официального окончания приема».
Случай феноменальный, но алкоголик Цеденбал был Маршалом МНР, Героем Труда и Героем Монголии и руководил партией и страной более 40 лет!
Но вернемся из далекой Монголии в зимнюю Москву 1968 года. С начала декабря Высоцкий вновь ложится в больницу на лечение. Его состояние крайне неблагоприятное, врачи констатируют общее расстройство психики, перебойную работу сердца и обещают родным не отпускать его из клиники в течение ближайших двух месяцев. А ведь в те дни Высоцкому надо было быть в Одессе у режиссера Юнгвальд-Хилькевича на съемках фильма «Опасные гастроли».
В больницу к больному приходит даже Юрий Любимов, обеспокоенный слухами о тяжелом состоянии Высоцкого. «Тебе надо сделать операцию и вшить химическую ампулу, — уговаривает он Высоцкого. — Врачи говорят, что если ты и дальше будешь вести себя подобным образом, то года через три наступит конец». «Я не больной и ампулу вшивать не буду!» — отказывается от предложения Любимова Высоцкий.
14 декабря на общем собрании труппы Театра на Таганке артиста Владимира Высоцкого вновь простили и вернули в коллектив. Артист театра Анатолий Васильев позднее о подобных собраниях сказал: «Я был, наверное, единственным человеком, который с пеной у рта орал: «Уволить! Выгнать!»
И скорее всего был прав. Потому что все эти выговоры — строгие, нестрогие — мало что давали. Если бы выгнали тогда — это могло подействовать. Ведь когда он «завязал», год-два бывали потрясающе плодотворными.
Потом, когда Высоцкий стал лидером, солистом, а театр был гнездом, куда он только изредка залетал, это уже было невозможно. А тогда без театра Владимир просто не мыслил своей жизни. И если бы мы совершили эту жестокую акцию, то, может быть, продлили бы ему жизнь…»
Выйдя из больницы в середине декабря, уже 28 декабря выступлением в кинотеатре «Арктика» Владимир Высоцкий возобновил свою концертную деятельность. Наравне со старыми песнями впервые для слушателей звучали новые: «Жираф», «Милицейский протокол», «Москва — Одесса», «Утренняя гимнастика». Уже два месяца на экранах союзных кинотеатров шел фильм Е. Карелова «Служили два товарища», одну из ролей в котором великолепно сыграл Владимир Высоцкий.
Лично для меня именно с поручика Брусенцова началось осмысление трагедии белого движения. Я впервые увидел на экране не подлого и коварного, а порой и придурковатого «беляка», а человека, для которого потеря Родины — истинная трагедия, пережить которую он не в силах. Не сумев раствориться в двухмиллионной волне россиян, покидавших Россию, герой Высоцкого пускает в себя пулю.
1969 год
В 1969 году Владимир Высоцкий получил первый сигнал свыше, когда впервые по-настоящему заглянул в глаза смерти, лежа в реанимационном отделении Института имени Склифосовского. Прошлогодний декабрьский прогноз врачей чуть было не подтвердился.
Еще в феврале родственники Высоцкого, видимо, почуяв неладное, обманом заманили его в больницу. Высоцкий на такое отношение родных обиделся. Ему казалось, что он еще в декабре прошлого года сделал свой выбор, и сделал его серьезно. Действительность оказалась иной, чем выводы Высоцкого. Болезнь в который уже раз одолела его.
В конце марта Высоцкий в отсутствие Марины Влади вновь сорвался «в пике». В результате 26 марта был отменен спектакль «Галилей». Кажется, теперь всем в театре стало окончательно понятно, что Высоцкий как актер для них потерян. На этот раз никто и не думал его защищать, и в тот день, 26 марта, когда на доске объявлений появился очередной приказ о его увольнении по все той же статье 47, никто из артистов не усомнился в его правильности. Театр отныне жил своей жизнью, и места для артиста Высоцкого в нем уже не осталось. Высоцкий и сам это прекрасно понимал и потому не сделал никаких попыток к покаянию и примирению. В начале апреля он вновь ложится в больницу.
(1969)Врач Е. Садовникова, вспоминая те дни, рассказывает: «Мы познакомились с Володей в 1969 году при довольно грустных обстоятельствах. Я заведовала отделением в Институте скорой помощи им. Склифосовского и по своему профилю консультировала всех, кто попадал в реанимацию. Володя находился в очень тяжелом состоянии: у него был тромбоз мелких вен предплечий, шалило сердце. Он то приходил в себя, то сознание его вновь сужалось. Ему нельзя было двигаться, резко подниматься, а он нервничал, торопился поскорее выписаться из больницы.
В то время мне был знаком только его голос — я услышала, как он поет, в 1966 году и была потрясена. Фотографий его тогда еще не было, и я, конечно, не знала, кто этот пациент, к которому меня подвели. По профессиональной привычке спросила, знают ли родные, что он здесь.
— Мама знает… — услышала я в ответ.
— А жена?
— Жена в Париже.
Я не поняла и решила, что это опять галлюцинации. Но тут меня буквально оттащил кто-то из сотрудников:
— Это же Владимир Высоцкий!
И тогда у меня в голове мгновенно пронеслось все, что я раньше мельком слышала: Высоцкий, Марина Влади, даже песня какая-то есть.
Володя не сразу принял меня, был сдержан, холоден, удивлялся моему участию. Спрашивал у мамы: что это за дама, которая ежедневно приходит меня смотреть?
Нина Максимовна, мать Володи, попросила меня поговорить с Мариной Влади. Я прекрасно помнила ее по «Колдунье» и была поражена, что такая знаменитая красивая актриса и обаятельная женщина выбрала Высоцкого. Для меня это явилось своего рода знамением.
Она позвонила из Парижа рано утром, и я услышала чудесный мелодичный голос, великолепную русскую речь, а в голосе — страдание, боль, любовь, тревогу:
— Елена Давыдовна, если нужно что-то из лекарств, я немедленно вышлю, а если вы считаете необходимым, я тут же вылетаю. Как Володя себя чувствует?»
Между тем уединение в больничной палате, возможность всерьез задуматься о своей дальнейшей судьбе в конце концов заставляют Высоцкого позвонить Валерию Золотухину и просить его замолвить за него слово перед Юрием Любимовым. Очередное раскаяние терзает душу Высоцкого. 23 апреля, в день пятилетнего юбилея Театра на Таганке, Высоцкий присылает своим коллегам стихотворное посвящение:
28 апреля, выйдя из больницы, Высоцкий наконец решается переступить порог родного театра: в тот день у него состоялся очередной серьезный разговор с Юрием Любимовым. Как ни удивительно, но Любимов настроен благожелательно по отношению к провинившемуся в очередной раз артисту, он хоть и считает его несчастным человеком, но понимает и видит, что тот искренне раскаивается в содеянном, а главное, любит театр и готов вновь в нем работать. Любимов обещает Высоцкому свою полную поддержку на том собрании труппы, где будет обсуждаться поведение артиста. 5 мая такое собрание состоялось. Выступивший на нем Любимов сказал: «Высоцкий — единственный из ведущих артистов, от которого я ни разу не услышал возражения на мои замечания. Он не всегда бывает в нужной форме, и, может быть, он и обидится где-то на меня, но никогда не покажет этого, на следующий день приходит и выполняет мои замечания. Я уважаю за это этого человека…»