Владимирский централ, повидавший на своем веку сотни воров в законе, прославился наиболее жестким режимом содержания. Лежать на нарах разрешалось лишь ночью, запрещался громкий разговор, по нескольку раз на день администрация тюрьмы устраивала обыски.
На этажах и в коридорах постоянно менялись надзиратели, усложняя таким образом любые неформальные контакты с блатарями. Любая связь между камерами нещадно преследовалась. За надпись на стене, крик в окно и разговор во время прогулки давался карцер. В карцере могли содержать месяцами. Для этого существовали особые приемы, речь о которых пойдет позже.
Но, несмотря на особый режим содержания, воры не прекращали его нарушать. Они быстро приспособились к местным условиям и разработали новые способы связи. Тряпкой или веником откачивалась вода в унитазе, и через канализационную систему отправлялись записки и даже небольшие предметы в виде пачек чая и сигарет.
Вскоре была разработана и звуковая азбука для перестукивания. Скажем, алфавит русского языка условно размещался в тридцати клетках («ъ», «ь» и «ё» исключались): шесть клеток — вправо, пять — вниз. Первая серия ударов обозначала место буквы в вертикальном ряду, вторая серия — в горизонтальном. К примеру, буква «б» передавалась так: один удар — пауза — два удара; буква «и»: два удара — пауза — три удара.
В лагерях, где прочно укоренилась воровская власть, администрация начала расширять и укреплять комендатуру, которая противостояла блатарям. Создавались сучьи бараки, куда бросали на перевоспитание особо опасных законников. Там вора могли искалечить или даже убить. Эта негласная воспитательная мера оказалась настолько эффективной, что она получила продолжение и в последующие десятилетия в виде пресс-камер.
Силовые ведомства не ограничились тюремно-лагерным истреблением блатной элиты. Следственные органы получили негласное право воздействовать на воров в законе особыми методами, не предусмотренными уголовно-процессуальным законодательством. Обработка криминальных авторитетов начиналась сразу же после ареста. Милиция прилагала все усилия, чтобы вор письменно отрекся от блатных законов и официально заявил о своей готовности «стать на путь исправления и трудом искупить свою вину перед советским народом».
В начале следствия вор в законе подвергался психической обработке: ночные допросы, истязание бессонницей, провокации, угрозы. Затем наступала вторая степень неформального процессуального воздействия. Воров помещали в клопиные боксы, подсаживали к отъявленным бандитам-анархистам или сукам, морили голодом или попросту избивали прямо в служебных кабинетах. Когда государство ужесточило уголовную ответственность за корыстные преступления, ворам стали накручивать максимальные сроки. Пытаясь подорвать их репутацию, уголовный розыск фабриковал компру, которая через стукачей и провокаторов распространялась в преступном мире.
Во всей внутрислужебной переписке на словосочетание «вор в законе» наложили табу. Законникам придали другую уголовную окраску и стали называть «организаторами преступных группировок», а профессиональную преступность — «организованной преступностью». Схлопотать срок можно было даже лишь за прямую или косвенную принадлежность к ворам в законе.
Блатному братству приходилось уже не карать предателей, а просто выживать. Ряды польских воров все пополнялись и пополнялись развенчанными ворами в законе, мокрушниками, военными преступниками. Новоиспеченный клан воров оказался менее щепетильным в кадровых вопросах и мог наградить воровским венцом любого, кто имел силу, зачастую физическую, в уголовной среде. В лагерном беспределе отъявленные головорезы быстро оценили свои качества и возможности. Пока суки и честные воры выясняли отношения и душили друг дружку, бандиты и гопники (осужденные за гоп-стоп, то есть грабеж) стали в свою очередь протискиваться к власти. В лагерях появились ломом подпоясанные, красные шапочки, анархисты, чугунки и прочие группировки. Но все они не имели той численности и того лагерного опыта, какой был за ворами в законе и суками. Фраера остерегались открытых стычек с ворами и довольствовались своим влиянием лишь на небольших участках зоны.
Суки отказывались переступать порог тех лагерей, где царила власть воров в законе. Некоторые из них рассылали жалобы во все инстанции с просьбой изменить место отбытия наказания. Сорокашестилетний рецидивист Д. в своей жалобе писал:
«Эти скоты (воры в законе — А. К.) всю жизнь топтали тех, кто пытался начать новую жизнь. Желание работать, исправиться, думать по-своему они считают блядскими проявлениями и ломают каждого, кто плюет на их скотские законы и уважает Советскую власть».
В 1956 году новое руководство МВД отправило в ЦК КПСС проект по стабилизации неформальных норм поведения в местах лишения свободы. Вскоре на базе существующих зон были созданы спецлагеря, по которым разошлись враждующие стороны. Администрации специальных лагерей запрещалось переводить воров из лагеря в лагерь. Продолжать «сучью войну» блатные могли лишь на свободе. По данным МВД, только за 1956–1957 годы насильственную смерть приняли свыше ста рецидивистов, твердо решивших стать на путь исправления. Имелись потери и среди блатарей-ортодоксов.
Спустя год на Среднем Урале возле Свердловска появился экспериментальный лагерь, куда этапировались исключительно воры в законе и злостные отрицалы. Среди блатной элиты началась воспитательная работа. Зона оказалась экспериментальной во всех отношениях. В ней царил беспредел со стороны администрации. Опытные мастера перковки, прошедшие спецподготовку в органах ГПУ еще в довоенные годы, принялись за подрывную деятельность в рядах многострадальной братвы. Под прицелом оказались наиболее влиятельные воры, успевшие стать живым символом блатной чести и доблести. В первую очередь «воспитатели» намеревались завербовать стукачей для распространения клеветы и получения внутрилагерной информации. Но эта попытка оказалась безуспешной.
Воров заставляли трудом зарабатывать свою ежедневную пайку, но и эта затея потерпела фиаско. Вор скорее схватил бы заточку, чем тачку или лопату. Отцы спецлагеря не предусмотрели такого упорства и сразу же ощутили дефицит мест в ШИЗО и внутрилагерной тюрьме. Штрафников пришлось записывать в очередь на посадку в ШИЗО или карцер. Спустя десятилетие один из законников вспоминал забавный случай: его записали на посадку в карцер, но своей очереди он так и не дождался.
Перековка блатарей шла с таким скрипом, что за два года исправительных работ специалистам от МВД удалось направить на путь истинный не больше десяти человек. После письменного отказа от воровской жизни сук помещали в отдельную камеру. Там их уже ждала работа, состоящая лишь в том, чтобы рассылать свои воззвания к блатному миру. Отошедшие воры призывали законников начать новую жизнь и потрудиться на благо страны. Имена предателей сразу же стали известны и их заочно приговорили к смерти. По некоторым данным, ни один из них после досрочного освобождения так и не добрался к родному порогу.
Зимой для узников наступал сущий ад. Внутрилагерные помещения почти не отапливались, а в ШИЗО и карцерах температура достигала десяти градусов мороза. Грев от братвы, оставшейся на свободе, зона получала редко. Администрация с особым вниманием следила за полной изоляцией лагеря, да и воровской клан переживал не лучшие финансовые времена.
Силовые методы борьбы с рецидивной преступностью оказались у государства не единственными. В 1959 году на Третьем съезде писателей СССР Никита Хрущев выступил с пламенной речью. Он процитировал трогательное письмо от вора-рецидивиста, который решился письменно обратиться к главе государства. Вор раскаивался в своих прежних грехах, жаловался на безысходность и просил у Никиты Сергеевича совета. По всей видимости, автором послания был ссученный вор, опасавшийся преследования со стороны карательных органов и ожидавший мести от блатарей.
Простецкий нрав Никиты Хрущева позволил ему откликнуться на столь неординарное письмо. Теплая встреча с вором закончилась историческими словами лидера коммунистов: «Я позвоню секретарю горкома партии, попрошу его, чтобы обратили внимание на вас, устроили на работу, помогли приобрести необходимую квалификацию. Вам дадут кредит на постройку домика или же, если есть возможность, выделят квартиру, чтобы вы платили меньше…». Слова Хрущева, естественно, не пропали даром. Бывший рецидивист действительно получил квартиру, обзавелся семьей и устроился работать на завод. О его дальнейшей участи история умалчивает.
После выступления Никиты Сергеевича перед тружениками пера идеологический сектор ЦК КПСС не замедлил организовать лавину писем уголовников, тронутых речью главы государства на Третьем съезде писателей СССР. Зэки отмечали заботу партии и правительства, высказывали доверие Н. С. Хрущеву и обещали исправиться. Воодушевленные писатели и режиссеры принялись за создание романов и кинолент, где демонстрировалось духовное перерождение воров. В тюрьмы и лагеря отправились лекторы, вооруженные сотнями примеров, которые обливали грязью воров-рецидивистов и открывали прелести новой законопослушной жизни.
В середине 1958 года на смену «Основным началам уголовного законодательства СССР и союзных республик» пришел новый свод криминального права: «Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик». Принятые «Основы…» ужесточали ответственность рецидивистов, предусматривая максимальные сроки лишения свободы. Для многих воров новое законодательство стало главной причиной отхода от прежнего ремесла.
Осенью 1958 года в Ленинграде родились первые отряды ДНД (добровольных народных дружин), признавшие своим символом ненавистный для блатарей предмет — красную повязку. Почин ленинградцев подхватили (не без помощи местных органов власти и милиции) все крупные города Советского Союза. За считанные месяцы под знамена и красные повязки дружин собрались свыше двух миллионов добровольцев, вышедших на борьбу с уличной преступностью. Народная ненависть к уголовному миру достигла таких вершин, что к началу 60-х годов уровень преступности снизился почти вдвое.
За одно десятилетие от прежнего воровского ордена, создававшегося без малого тридцать лет, осталось лишь три процента его активных членов. Государство наконец успокоилось и сообщило о крахе блатного мира, о последних судорогах рецидивной преступности. Правоохранительные органы и тюремно-лагерная система продолжали избегать в своем бумаготворчестве социально-опасных изречений типа «профессиональная преступность», «паханы», «общак», «сходка», «воры в законе» и тому подобных. Криминальных авторитетов стремились не замечать и пытались словесно завуалировать даже привычное «рецидивист».
Воры в законе были вынуждены сменить квалификацию, которая слишком дорого им обходилась. Многие из них примкнули к карточным шулерам и стали маскироваться под катал или охранников в катранах (помещениях для азартных игр). Законники внесли свою идеологию в субкультуру шулеров, имеющую не менее глубокие традиции. В среде карточных мошенников появился общак для выплаты пенсий семьям осужденных шулеров, приобретения игорного оборудования и подкупа работников милиции, которые давали наводки на состоятельных теневиков.
К концу 60-х годов каталы развернулись на полную мощь. Они собирались на специальные сходки, делили сферы влияния, обзаводились жуками (боевиками, выбивающими долги). Вокруг карточных шулеров начали формироваться своеобразные объединения уголовных элементов: квартирных воров, валютчиков, аферистов. Катранщики получили выход на подпольных денежных «бобров»: дельцов, цеховиков, валютчиков и т. п. Были созданы все условия для нового промысла воров в законе — рэкета.
Красные и черные
В 1961 году в Советском Союзе была проведена исправительно-трудовая реформа, поделившая места лишения свободы по режимам. До этого события для всех зэков существовал один тип лагерей. Исключение составляли лишь экспериментальные зоны. Колонии разбили на общий, усиленный, строгий и особый режимы. Рецидивистов изолировали от первоходок, дабы они не оказывали «тлетворного влияния на оступившегося человека». Зоны общего и усиленного режима лишились опыта принудительной коллективной жизни, который вырабатывался десятилетиями. Все блатные законы и традиции вместе с ворами в законе перекочевали в строгий и особый режим содержания.
Избавившись от блатного авторитета, администрация лагерей быстро сформировала отряды активистов — Секцию профилактики правонарушений. В СПП вошли зэки, решившие трудом и наушничеством заслужить досрочное освобождение. Таких продолжали называть суками (раньше сукой был лишь ссученный вор), но вскоре у активистов появилось еще одно прозвище — козлы.
Суки вновь заступили на свои традиционные посты библиотекарей, каптерщиков, завхозов, завклубов. Они вновь, надев красную повязку, принялись кулаками выбивать трудовые успехи мужиков и собирать по зоне дань. Но теперь остановить сучьи отряды уже никто не мог. В козлиные («красные») зоны пришел беспредел. Именно здесь, в сучьей зоне, зэков стали наказывать изнасилованием. В прежние годы в лагерях опускали очень редко. Как правило, в петухах ходили пассивные гомосексуалисты и целкарики (осужденные за изнасилование несовершеннолетней), но начиная с 60-х годов петушиный угол стал активно пополняться. В козлятниках насиловали и продолжают насиловать за отказ работать, воровство, карточный долг, да и просто за смазливую физиономию. Очень часто опускают и неполовым путем: проводят спермой по губам, заставляют «мыть языком» парашу или же устраивают провокацию. Скажем, специально подставляют новичку стул, миску или иную вещь, которой пользовался петух. После того, как новобранец-первоходка прикасался (или того хуже — пользовался) петушиным предметом, ему сообщали: «Ты законтаченный». Зэк автоматически становился опущенным или обиженным.
В лагерях, где царит блатная власть («черных» зонах), эти проделки считаются беспределом. Авторитет, допустивший беспредел в камере, бараке или ином вверенном ему участке, отвечал своим авторитетом, а случалось, и головой. В «черной» зоне провинившегося могли избить, искалечить, убить, но наказать «через зад» не имели права. Исследования показали: чем жестче режим — тем меньше петухов. В зоне особого режима их не больше 1–2 процентов. В козлиных колониях этот показатель может достигать 20 процентов и выше. В 80-х годах в Ивдельской колонии усиленного режима (Свердловская область) отбывали наказание две с половиной тысячи зэков. Восемьсот из них принадлежали к опущенным и обиженным, которым отводился целый барак. Зону полностью контролировали активисты.
В «черной» зоне петух чувствовал себя в относительной безопасности. Его не могли избить без причины, а попросту игнорировали. Ему выделялся свой угол, отдельное место в столовой, маркированная посуда с просверленными дырками. Воры не гнушались передавать в штрафной изолятор через петуха маляву (записку, письмо). В блатной зоне только опущенные могут трудиться с граблями на контрольной полосе, которая часто проходит между жилой зоной и ШИЗО. Случалось, что беспричинно избитый петух напрямую жаловался лагерному авторитету, и тот спрашивал с беспредельщика.
В сучьем логове любое общение с опущенным считается недопустимым. Вопрос или жалоба петуха к незаконтаченному зэку обходится ему дорого. За такую «наглость» лагерного изгоя могут избить ногами (бить руками — западло), окунуть головой в унитаз, заставить есть экскременты. Впрочем, проделать все это могут и без повода. «Красные» зоны умеют ломать слабых. Чаще всего насиловали в воспитательно-трудовых колониях и следственных изоляторах, где ярких авторитетов практически нет.
Старейшины уголовного мира считают, что опускание начали негласно популяризировать в 50–60-х годах сотрудники МВД. Когда многолетняя борьба с отрицаловкой не дала того эффекта, на который рассчитывал ГУЛАГ, кому-то пришла идея дискредитировать лагерного авторитета менее трудоемким образом, без карцеров и штрафных изоляторов. Достаточно блатаря поселить на часок-другой к сукам и поручить тем анально-генитальные работы, как от прежнего воровского авторитета очень скоро ничего не останется. Этот метод нашел применение в пресс-хатах, где администрация намеренно поддерживает беспредел и беспредельщиков.
«Черные» и «красные» зоны в чистом виде практически не встречаются. В лагерях имеются и блатные, и козлы. Естественно, их стремятся держать по разные стороны баррикад. Часто их поселяют в разных бараках и отгораживают друг от друга металлическим забором. «Цвет» зоны определяют по превосходству блатного или сучьего контингента. Сегодня все чаще встречаются лагеря, где черные и красные находят общий язык и проживают в относительном мире.