В этот вечер они в очередной раз задержались после работы на фабрике, чтобы побыть вдвоем. Оба (Ксения в Москве, а Болотов в подмосковном Бакове, где размещалась фабрика) все еще жили с родителями, и встречи на работе были удобны. Бесплатны, во всяком случае.
– Вы по какому вопросу ко мне? – спросил Болотов, не отрываясь от чтения бумаг на письменном столе. Это была игра, он отлично знал, зачем она пришла, он ждал ее и сидел за столом уже нагой.
– По личному, – ответила она и стала раздеваться, – по интимному, я бы сказала.
– То есть не производственному вопросу? – уточнил он, все еще не поднимая глаз.
– Ну, если речь о производстве удовольствия, то, может, и по производственному.
– Напомните, вы у нас кто? Дизайнер?
– Нет. Вы сказали, что теперь моя должность будет называться креативный директор.
– Креативный? Гм. Тогда давайте пройдем в цех, – предложил он.
– Зачем? В какой цех?
– Где презервативы проверяют на герметичность.
– Прямо так? Мы же голые, – Ксения уже не была уверена, что Болотов играет.
– Для того, чем мы там займемся, как раз и надо быть голыми, – наконец он посмотрел на нее.
– Валер, там, наверно, будет не очень удобно. Ты же специально приказал поставить здесь этот огромный диван.
– Там будет креативно.
– Нас могут увидеть. А здесь дверь можно запереть.
– Чего ты боишься? Нигде уже нет ни души, а сторожа в своей будке телик смотрят, они туда не сунутся. Мне надоело в кабинете. Пойдем.
Он взял ее за руку и повлек по коридору. Она упиралась, но лишь слегка, для вида. Ей нравилось, когда он приказывал, когда вел себя с ней по-хозяйски. Это было в ее глазах самым достоверным подтверждением его внимания и заинтересованности в их союзе. Собственно, эту черту в Болотове она и ценила особенно – способность быть властным, умение управлять жизнью. Повышение в ранге до гендиректора фабрики стало лишним доказательством его состоятельности.
Они пришли в цех тестирования презервативов. Главным оборудованием здесь были три круглых стола-барабана, вокруг каждого из которых стояло по несколько стульев. На поверхности столов, ближе к краю, были приделаны вверх торчмя фаллоимитаторы – стальные округло заканчивающиеся цилиндры с габаритами среднего члена. Работницы фабрики, сидевшие во время смены на стульях вокруг крутящихся столов, натягивали на эти гладкие, отполированные до блеска цилиндры-фаллоимитаторы готовые презервативы, затем, пока стол поворачивался, на цилиндры подавался электроток, и если презерватив был с пробоиной, то приборы фиксировали дефект. Следующая работница, к которой после поворота стола попадал подобный презерватив, снимала его с фаллического цилиндра и отбраковывала. Но это было редкостью, в основном презервативы оказывались годными и их отправляли на конвейер упаковки.
К такому-то столу и привел Болотов Ксению. После кратких ласк и поглаживаний он велел ей встать лицом к столу. Она сначала оперлась руками о сам стол, но тут же переменила положение рук, распростерла их и взялась за ближайшие два стальных цилиндра. Ситуация показалась ей забавной. Прохлада металлических фаллосов в ладонях контрастировала с температурой члена Болотова, в этот момент уже вошедшего в нее сзади. Вот уж не ожидала от своего кавалера креативности в этой сфере.
Впрочем, все это продолжалось совсем недолго. Как всегда у Болотова. Но Ксения решила для себя, что это ерунда. Она повидала парней сильных по сексуальной части, но не способных на долгие отношения, либо не способных пробиться в жизни. И то и другое было неприемлемо для девушки, решившей остепениться и завести семью и детей. Быстро кончив, Болотов, однако, на сей раз не стал, как обычно, равнодушен и не прекратил своих ласк. Ксения с радостью подумала даже, что необычная обстановка воодушевила его на большее, чем один стремительный раз. И успела укорить себя в том, что сама раньше не догадалась предложить какие-то необычные обстоятельства для секса. Конечно, мысленно поправила она себя, это правильная стратегия – представать перед тем, кого наметила себе в мужья, не очень-то искусной в сексе, то есть добродетельной. Но, наверное, подумала Ксения, не стоит делать это чересчур старательно.
Ксения уже была вся в предвкушении второго, пусть и короткого, но зато второго раза и, выгнув спину, приблизила свои ягодицы к паху Болотова, но, коснувшись его и поводив попой туда-сюда, вынуждена была констатировать, что дело безнадежное. Чего же ему тогда надо?
Она обернулась через плечо и увидела, что Болотов блестящими глазами смотрит на ближайший торчащий из стола металлический цилиндр.
– Давай ты теперь сядешь на него, – сказал он, чуть ли не пуская слюни. – А я буду поднимать и опускать тебя, пока не кончишь.
– Ты с ума сошел? Я себе там все порву этой железякой.
– Ну тогда просто сядь и посиди. А я включу барабан, и ты будешь кружиться, как на карусели.
– Я уже вышла из того возраста, когда на карусели катаются. И здесь не кони, чтоб на них кататься.
– Кони-кони. Это кони для взрослых девочек.
– Ага, а ты не забыл, что когда включается поворот стола, на эти хрены электричество идет? На фиг, на фиг – меня электрошок внутриматочный как-то не заводит.
Как Болотов ни упрашивал ее посидеть (хотя бы без катания по кругу), Ксения не согласилась. Она отказала по возможности ласково, и вроде бы он не обиделся.
* * *
Виталий Кутыкин посмотрел вслед девушке, которая была неприятно удивлена явным пренебрежением с его стороны, и побрел дальше, весьма довольный собой.
Оставив позади книжный магазин «Библио-Глобус», писатель медленно миновал подворотню, что вела ко входу в музей Маяковского.
Правее арки, утопленный в стену, располагался гранитный бюст поэта-самоубийцы. Скульптор сумел передать обреченность, под знаком которой жил Маяковский и которую этот необузданный мастер слова вполне осознавал, так что памятник даже ярким летним днем не добавлял прохожим оптимизма, а уж поздним вечером производил впечатление и подавно угнетающее. Угрюмое каменное лицо в нише стены, выхваченное из вечернего мрака направленным лучом подсветки, порождало образ мурены, которая выставилась из своей норы в ожидании, не проплывет ли мимо неосторожная рыбка.
Настроение у Виталия изменилось. Не то чтобы Кутыкину хоть когда-нибудь, хотя бы во времена восторженной юности, нравились стихи Маяковского и он близко к сердцу принимал трагический конец знаменитого таланта, просто Виталий мнил себя равным титанам русской словесности и поэтому имел привычку примерять их судьбы к своей жизни. Напоминание о стихотворце, который дорого заплатил за сотрудничество с властью, было сейчас совсем некстати. «У меня другой случай, – мысленно поспешил откреститься от коллеги Кутыкин. – Этот лох верил, что Кремль ведет страну к светлому будущему, а мне надо просто профессионально выполнить рекламный заказ. Какая разница – Кремль, Макдональдс, Кока-Кола…». Однако в голове писателя мелькнула мысль, что дело не только в вере или безверии в благие помыслы заказчика, а в чем-то другом, в каком-то более существенном подвохе, связанном с кремлевским контрактом, но разбираться со всем этим ему не хотелось.
«Да подумаешь – сценарий!» – бодрясь, пробормотал Кутыкин себе под нос, а сам тем временем опять с тоской подумал про миллион (или даже два миллиона) долларов в виде квартиры, которую он уже вроде бы получил, но которой может вмиг лишиться из-за того, что понятия не имеет, каким должен быть заказанный ему сценарий. «Ничего-ничего, слѐпим мы эту байду», – еще раз уверил себя Кутыкин. Затем он косвенно все же сформулировал для себя, какой подвергается опасности: «И это никак не повлияет на мое настоящее творчество».
Он свернул в пустынный Лубянский проезд.
Изо всех сил стараясь не думать о затруднении с сюжетом, беллетрист буквально заставлял себя беззаботно рассматривать окружающие дома, густые кроны деревьев, ясное черное небо с еле различимыми звездами – словом, пытался как ни в чем не бывало наслаждаться тихим летним вечером. Свернув еще раз налево, он двинулся по Маросейке, потом, закольцовывая маршрут, направил стопы Большим Златоустинским переулком обратно в сторону Мясницкой.
Променад занял у него минут пятнадцать-двадцать, так что к заведению «Sweet home» он подплыл в назначенное время, и к этому моменту ему уже удалось приглушить приступ паники и неуверенности в себе.
Хорошо освещенные недра кафе почти полностью просматривались с улицы через витринные окна, и Кутыкин, медленно подходя к дверям, стал разглядывать редких посетителей ближнего зала. В одном углу сидела молодая парочка, в другом – двое мужчин играли в шахматы. Часть второго зала, которая виднелась в широких арочных проходах за баром, пустовала. Значит, Ольги еще нет. Тут писатель сообразил, что не в состоянии вспомнить, как она выглядит.
Он достал из кармана пиджака темные очки, надел их и вошел в кафе. Внутри звучала приятная, необременительная музыка.
Надо сесть так, подумал Кутыкин, чтобы Ольга от дверей могла увидеть его, тогда она подойдет к его столику, и он будет избавлен от неловкости из-за того, что сам не сразу узнает ее, а быть может, и вообще не узнает.
Ольга, однако, появилась до того, как он сел, почти вслед за ним. На ней были джинсы и внапуск белоснежная сорочка с короткими рукавами, которые придавали особый эффект шоколадному загару на ее руках и шее. Стоя спиной ко входу и не замечая ее, Кутыкин по-носорожьи поворачивал голову то вправо, то влево в размышлении, какой бы занять столик.
Ольга увидела писателя, едва переступила порог, но из озорства сделала вид, что не узнала его. Она тихо кашлянула, и когда после этого он, обернувшись, наконец заметил ее, она стала – дура дурой – растерянно хлопать ресницами, поворачиваясь по сторонам и осматривая зал. Пару раз Ольга при этом скользнула как бы невидящим взглядом и по лицу писателя. Кутыкин не мог взять в толк, она ли та девушка, с которой он договорился о встрече, или не она, но обратиться к ней первым отчего-то не решался.
Тогда Ольга с притворной озадаченностью на лице выудила из сумочки мобильник и нажала кнопку. В кармане пиджака Кутыкина заиграла мелодия.
– Ой, это вы, то есть ты? В темных очках и не узнаешь, – сказала она, улыбнувшись и протянув ему мобильник. – Вот твой телефон.
Забеспокоившись, что у нее изменились планы, что она торопится обменяться мобильниками, чтобы тут же распрощаться и уйти, Кутыкин проигнорировал протянутый ему телефон.
– Привет! – ответил он и, схватившись за стул у ближайшего столика, галантно предложил: – Присядем?
Она не возражала.
Когда Кутыкин занял место напротив, к ним подошел официант – положил на стол меню и отошел к бару.
Виталий старался казаться беспечным и уверенным в себе. Ольга, однако, отметила про себя, что он напряжен, и поэтому предпочла сменить появившуюся на ее губах проказливую улыбку на другую, просто вежливую, нейтрально-приветливую, и стала изучать меню.
«Она ничего так телка, – украдкой глянув на ее грудь, подумал Виталий. – По крайней мере, на одну ночь подойдет. Да, вполне покатит».
Глава 16. Чего не делать?
– Что делать? – переспросил Данила. – Вот подумаем и решим, что делать. Но сдаваться не будем.
– Спасибо за то, что повторил это в сотый раз. Мы и не собирались сдаваться, – напомнил Виктор. – Мы только термос сдать хотели, чтоб от нас отвязались.
Они молча стали есть принесенный официанткой салат «Оливье».
– Гм, – Виктор прокашлялся. – Ладно. На чем мы остановились? Давай продолжим выяснять, что нам надо в жизни. Я уже сказал, что я не знаю, чего мне надо. Теперь твоя очередь.
– Я тебе это уже тоже говорил, – сказал Данила и, увидев саркастическое выражение лица товарища, продолжил: – Но раз уж мы договорились, что все обговариваем снова, то я тоже, конечно, скажу, чего я хочу.
Виктор, изобразив своим обликом само внимание, скрестил руки на груди.
– Я хочу… – Данила отвел глаза вправо, потом посмотрел в потолок. – Я хочу… Сейчас скажу, чего хочу, ладно? Только чтоб не забыть: я подумал сейчас, знаешь, что про тебя? Я имею в виду по поводу того, что ты занимаешься промышленным альпинизмом и доволен собой. Так вот, я думаю, что ты дауншифтер. Или играешь сам перед собой роль дауншифтера. У тебя типичный синдром Гоа: тебе как бы все надоело и ты как бы сваливаешь жить на Гоа.
– Что за бред? Я никогда не собирался сваливать на Гоа.
– Естественно. Но ты не сваливаешь туда только потому, что просто это уже такой заезженный ход – сваливать на Гоа, туда уже кто только не свалил. Гоа – это уже не круто. Поэтому ты придумал себе промышленный альпинизм. Ты поднимаешься на высоту, чтобы опуститься относительно той высоты, на которой ты реально мог бы находиться в жизни. У тебя получается шифт и дауншифт в одном нажатии клавиши.
– И на какой же реальной высоте, по-твоему, я мог бы находиться?
– Ты мог бы быть кем-то типа гендиректора в какой-то фирме у твоего отца, у него же этих фирм – штук пять, или больше, я не знаю. А мог бы быть не гендиректором, а вообще хозяином собственной компании – свой стартап мог бы раскрутить, тебе бы на это отец бабки дал, ты сам говорил, что он предлагал тебе помочь встать на ноги в бизнесе. Но нашему Витеньке все эти реальные высоты – в лом, он лучше будет из себя крутого романтика строить и подниматься на башни.
Последнюю часть обличительного спича Данила сказал с такой злостью, что, когда секунду спустя до него дошло, каким тоном он говорит с товарищем, а главное что именно он говорит этим тоном, – ему и самому стало не по себе.
Виктор, однако, нисколько не обиделся. Хитро глянул и спросил:
– А тебе-то какое дело, завидуешь?
– Чему я должен завидовать?
– Что я более крутой пофигист, чем ты.
– Это не пофигизм, это лень.
– Ну… Мне кажется, Даницыл, ты путаешь термины. Знаешь, был такой древнеримский император – Диоклетиан? – сказал Виктор; судя по тону, он был настроен пофилософствовать.
– Нет, не знаю.
– А напрасно не знаешь, очень поучительный случай. Так вот, этот чувак был из бедной семьи и начал построение карьеры с простого солдата. Сражался он очень эффективно, постепенно выбился в офицеры, потом стал военачальником, потом дорос до того, что олигархи выбрали его императором. Жизнь у него шла примерно, как у Наполеона. И Диоклетиан успешно рулил страной сколько-то, там, неважно сколько, лет, а потом в один момент взял и бросил власть. Свалил на отдаленную виллу. Стал там жить, как пенсионер на даче. В грядках копался.
– Картошку сажал? – уточнил Данила.
– Нет. В основном капусту, и – был очень доволен этой жизнью. Вот такая история. Теперь ты ее знаешь.
– Ну свалил на фазенду – и чего тут хорошего?
– Нет, это я тебя спрашиваю: чего тут плохого?
– Плохого – ничего. Но по идее должно быть так: ты сначала стань императором, ну в какой-то своей области, а потом уже сваливай растить капусту на Гоа. А ты не хочешь стать императором, хочешь сразу в пенсионеры записаться.
– Пенсионеры промышленным альпинизмом не занимаются.
– У тебя на всё одни отговорки. Императора придумал какого-то, Диалектикана. Не было никогда такого императора. А если и был… это не разговор вообще, ты просто лабуду какую-то гонишь, вместо серьезного разговора… Короче, забодал.
– Это ты меня забодал. Я тебе всё четко сказал, чего я хочу. Вернее, что я не знаю, чего я хочу. Заниматься бизнесом, чтобы просто колотить бабло, – скучно. То, что я могу получить за это бабло, я и так имею: когда хочу – пью, когда хочу – имею женщин. Женщины меня любят и без денег. По горящим путевкам за три копейки летаю за рубеж отдыхать. И там тоже пью и имею женщин. Если мне понадобится гораздо больше денег, тогда я с удовольствием займусь бизнесом. Ну и, кстати, в наши времена бизнесом заниматься ради денег глупо. Гораздо проще, если есть порядочная сумма, купить на нее весной какую-нибудь сильно плавающую вверх-вниз валюту, например, фунты английские. А в конце лета или осенью – опять в рубли это все переводишь и получаешь процентов пять-десять прибыли. Какой стартап у тебя окупится за полгода и еще даст столько навара? И никакой нервотрепки.
– В этом есть, конечно, смысл. Хотя… А если ошибешься? Если наверх твоя валюта не вернется.
– Вернется. Я поспорил с отцом, и он положил в банк на валютный счет круглую сумму.
– Какая валюта?
– Японская йена.
– Она сейчас системно падает. Может и не подняться. Лучше бы в фунт вложился.
– Нет. Англичане доиграются со своими угрозами исламистам на Ближнем Востоке. У них в Лондоне фанатики что-нибудь взорвут, и фунт упадет. А йена как раз поднимется.
– Англичане ушлые ребята, они фунт быстро обратно вернут.
– Ну и зашибись, значит, можно будет сразу еще и в их фунт вложиться и собрать двойной урожай.
– Ты на что с отцом поспорил?
– На прибыль с этой операции. Если получится, все то, что сверху осенью придет, – все мое.
– А если не получится? – не успокаивался Данила.
– Получится. Так что… так что теперь ты говори: чего ты хочешь?
– Я чего хочу?
– Да, ты. И не вздумай опять на меня разговор переводить.
– Я хочу… – Данила надолго уставился в потолок, но Виктор терпеливо ждал ответа и молчал. – Не знаю, чего хочу.
– Ну, конечно! Я так и знал!
– Что знал?
– Что ты за мной это повторишь.
– А что, нельзя?
– Нельзя. Ты мне как-то раз говорил, что хочешь гениальную программу написать, чтобы можно было читать тексты и одним взглядом управлять встроенными около текста мультимедиа – что-то такое. Да-да. Я помню. А еще ты трындел, что, если бы у тебя были бабки на стартап, ты бы на основе этой программы запустил производство новых, каких-то своих Ай-падов, или типа того. Что, не было такого?