КОРАБЛЬ НАЗЫВАЕТСЯ НИГЕР. ОН ПОДНИМАЕТСЯ ПО РЕКЕ МНОГО ДНЕЙ.
Финтан чувствовал жжение солнца на своем лбу, как когда-то давно, в Сен-Мартене. Боль в точке между глаз. Бабушка Аурелия говорила, что там третий глаз, чтобы читать будущее. Всё это было таким далеким, таким давним. Словно никогда и не существовало. Эстер идет через лес, полный опасностей, ее подстерегают леопарды и крокодилы. ОНА ПРИХОДИТ В ОНИЧУ. ТАМ УЖЕ ГОТОВ БОЛЬШОЙ ДОМ, С ОБЕДОМ И ГАМАКОМ. ЭСТЕР ЗАЖИГАЕТ ОГОНЬ, ЧТОБЫ ПРОГНАТЬ ДИКИХ ЗВЕРЕЙ. Время было ожогом, который двигался по лбу Финтана, как когда-то летнее солнце, поднимаясь высоко-высоко над долиной Стуры. У времени был горький вкус хинина, едкий запах арахиса. Время было холодным и сырым, как застенки каторжников на острове Горэ. ЭСТЕР СМОТРИТ НА ГРОЗЫ НАД ЛЕСОМ. КАКОЙ-ТО НЕГР ПРИНЕС КОШКУ. I AM HUNGRY[10], ГОВОРИТ ЭСТЕР. ТОГДА ВОТ ТЕБЕ КОШКА. ЧТОБЫ ЕСТЬ? НЕТ, ДЛЯ ДРУЖБЫ. Пришедшая ночь остудила солнечный ожог на лбу Финтана. Он услышал голос May в коридоре, резкий выговор Джеральда Симпсона. Снаружи было прохладно. Электрические вспышки беззвучно чертили зигзаги по небу.
На палубе первого класса стоял м-р Хейлингс, голый по пояс, в шортах цвета хаки. Курил, глядя на работу грузовых стрел.
— Что ты тут делаешь, Junge?[11] Маму потерял?
Он схватил мальчика за голову. Мощные руки стиснули Финтану виски и тихонько приподняли его, так что ноги оторвались от палубы. Увидев это, May вскрикнула:
— Нет! Вы же мне малыша покалечите!
Помощник капитана засмеялся и стал раскачивать Финтана, держа за голову.
— Это им только на пользу, мадам, растут лучше!
Финтан вывернулся. С тех пор, завидев м-ра Хейлингса, оставался на расстоянии.
— Смотри, вон там канал Порто-Ново. В первый раз я им проходил совсем молодой. Мы тогда крушение потерпели. — М-р Хейлингс показывал на горизонт, на острова, затерянные в ночи. — Наш капитан выпил, понимаешь, и посадил судно на песчаную отмель, поперек, из-за отлива. Наша посудина перегородила канал, и никто больше не мог пройти в Порто-Ново! Вот была потеха!
В тот вечер на «Сурабае» был большой праздник. Отмечали день рождения Розалинды, жены одного английского офицера. Капитан всё подготовил. May была очень возбуждена. «Представляешь, Финтан, танцы! В салоне первого класса будет музыка, все могут прийти». Ее глаза блестели. У нее был вид школьницы. Она долго подбирала платье, жакет, туфли. Напудрилась, накрасила губы, долго расчесывала свои красивые волосы.
После шести часов стемнело. Голландские матросы развесили гирлянды лампочек. «Сурабая» стала похожа на большой торт. Ужина в этот вечер не было. В большом красном салоне первого класса кресла отодвинули к стенам, длинный стол накрыли белыми скатертями. На стол поставили букеты красных цветов, корзины с фруктами, бутылки, подносы с закусками, украсили салон бумажными гирляндами, а в углу гудел, как самолет, большой вентилятор.
Финтан остался в каюте, сидел на койке со своей тетрадкой при свете ночника.
— Что ты там делаешь? — спросила May.
Она подошла, чтобы прочитать написанное, но Финтан закрыл тетрадку.
— Так, ничего, уроки.
Теперь боль во лбу утихла. Воздух был тих и легок. Волны поднимали и опускали судно у пирса. Африка была так далеко. Затерялась где-то в ночи, за пирсом, среди всех этих фарватеров и островов, затонула в начавшемся приливе. Вокруг корабля тихо струилась речная вода. За May зашел г-н Хейлингс. Он был в красивой белой форме с галунами и в фуражке, слишком маленькой для его великанской головы.
«Видишь, Junge, — он всегда называл Финтана так, на своем языке, — мы уже в объятиях великой реки Нигер, это ее вода тут течет. Воды в реке Нигер столько, что она опресняет море, а когда далеко-далеко, в пустыне рядом с Гао, идет дождь, море здесь становится красным, а на пляжи выбрасывает стволы деревьев и даже утонувших животных».
Финтан смотрел на черную воду вокруг «Сурабаи», словно и в самом деле видел проплывающие туши.
Когда начался праздник, May увлекла Финтана в большой салон первого класса, залитый светом гирлянд и ламп. На столах стояли букеты, с железных потолочных балок свисали фрукты. Английские офицеры в белом окружали голландского капитана, толстого бородача с багровым лицом. Несмотря на вентилятор, крутившийся в полную мощь, было очень жарко, наверняка из-за всех этих электрических лампочек. Лица лоснились от пота. На женщинах были легкие платья с декольте, они обмахивались испанскими веерами, купленными в Дакаре, или меню.
Возле украшенного цветами стола стоял полковник Меткаф со своей женой Розалиндой и почетные гости, неестественно прямые в своих торжественных одеяниях. Голландские стюарды подавали шампанское, фруктовые соки. May отвела Финтана к буфету. Казалась перевозбужденной, почти встревоженной.
— Идем, дорогой, поешь.
— Я не голоден, May.
— Нет, ты непременно должен что-нибудь попробовать.
Салон наполняла музыка. На внушительных размеров проигрывателе крутили джазовые пластинки, разносился хриплыми раскатами голос Билли Холидей, поющей Sophisticated Lady.
Англичане словно выстроили бастион вокруг четы Меткаф. May протиснулась к буфету, таща Финтана за руку. Выглядела совсем девочкой. Мужчины поглядывали на нее. Джеральд Симпсон что-то шептал ей на ухо. Она смеялась. Она уже выпила несколько бокалов шампанского. Финтану было стыдно.
May сунула ему картонную тарелку со странным, бледно-зеленым плодом, разрезанным пополам вокруг большой, непристойного вида косточки:
— Попробуй, милый. Что это такое, я тебе потом скажу. Попробуй, сам увидишь, как вкусно.
Ее глаза блестели. Красивые волосы были собраны в узел с легкомысленными прядями на затылке, в ушах краснели сережки. У обнаженных плеч был оттенок пряника.
— Вот увидите, Онича — маленький спокойный городок, довольно приятный. Я там ненадолго останавливался во время войны. У меня там хороший друг, доктор Чэрон. Ваш муж не упоминал о нем? — Ужасный Симпсон разглагольствовал, держа бокал шампанского возле тонкого носа, словно нюхал пузырьки.
— Ах, Нигер, величайшая река в мире! — воскликнул Флоризель, с лицом краснее жгучего перца.
— Простите, а разве не Амазонка? — М-р Симпсон полуобернулся к бельгийцу с саркастическим видом.
— Я хочу сказать, величайшая в Африке, — поправился Флоризель. И пошел дальше, не слушая Симпсона, проскрипевшего:
— Опять промашка, это Нил.
Какой-то английский офицер жестикулировал:
— …охотился на горилл, на холмах Обана, рядом с германским Камеруном. У меня дома, в Обуду, целая коллекция черепов…
Говорили по-английски, по-голландски, по-французски. Гомон то усиливался, то затухал, то снова набирал силу.
Кончиком ложечки Финтан с отвращением отковырнул кусочек бледного фрукта и проглотил, еле сдерживая тошноту.
— Попробуй, милый, вот увидишь, как вкусно.
Английские офицеры толпились вокруг стола, ели салат, закуски, пили шампанское. Потные женщины обмахивались. Мотор вентилятора гудел как самолет, из проигрывателя неслась музыка, нью-орлеанский джаз. Всё это временами перекрывал голос м-ра Хейлингса, хохотавшего как людоед. Потом в другом конце салона кто-то заиграл на пианино. Итальянец танцевал со своей медсестрой. М-р Симпсон взял May за руку, он был немного пьян. Своим тонким голосом, почти без акцента, рассказывал что-то смешное. Подошли другие англичане. Стали забавляться, передразнивая голоса чернокожих, шутили на пиджине. М-р Симпсон показал на пианино:
— Big black fellow box spose white man fight him, hi cry too mus!
У Финтана на языке все еще был пресный вкус зеленого фрукта. Салон пропах некрепким табаком. May смеялась, она опьянела. Ее глаза блестели, голые плечи тоже блестели в свете гирлянд. М-р Симпсон держал ее за талию. Он подцепил красный цветок со стола и сделал вид, будто преподносит его May:
— Spose Missus catch di grass, hi die.
Взрывы смеха разносились странным эхом, похожим на лай. Теперь все обступили ужасного м-ра Симпсона. Даже супруги Меткаф присоединились к кружку, чтобы послушать шутки на пиджине. Англичанин продемонстрировал яйцо, взятое со стола в буфете.
— Pickaninny stop along him fellow!
Другие кричали:
— Maïwot! Maïwot!..
Финтан выскользнул наружу. Ему было стыдно. Хотелось забрать May с собой на палубу. Вдруг он почувствовал движение. Едва различимое, легкое покачивание, приглушенную вибрацию машин, трепет воды, обтекавшей корпус. Ночь снаружи была черна, гирлянды лампочек, развешанных на грузовых стрелах, сверкали как звезды.
На носу суетились голландские матросы, отдавая швартовы. На мостике стоял помощник капитана, выделяясь в темноте своим белым мундиром.
Финтан добежал до самого края, чтобы взглянуть на нос корабля. Грузовая палуба медленно поднималась на волнах. Мимо проплывали огни бакенов, зеленый по левому борту, красный по правому, вспыхивая каждые пять секунд, и уже дул морской ветер, сталкивая меж собой гирлянды лампочек, неся прохладу, такую мягкую и мощную, что от нее колотилось сердце. В ночи еще слышался шум праздника, бренчанье пианино, визгливые голоса женщин, взрывы смеха, аплодисменты. Но все это было далеко, уносимое ветром, волнами, и «Сурабая» двигалась вперед, покидая сушу, направляясь к новым гаваням, к другим речным устьям. К Порт-Харкорту, Калабару, Виктории.
Перегнувшись через планширь, Финтан заметил огни Котону, уже нереальные, тонущие за горизонтом. Проплывали невидимые острова, море устрашающе рокотало на рифах. Форштевень медленно поднимался по ходу волн.
И тут на грузовой палубе, темной из-за слепивших глаза фонарей, Финтан обнаружил чернокожих, расположившихся для поездки. Пока белые веселились на празднике в салоне первого класса, они тихо поднялись на борт, мужчины, женщины с детьми, неся свои узлы на голове, один за другим по доске, служившей им трапом. Под присмотром старшего матроса разместились на палубе, между ржавыми контейнерами, у бортов, и ждали часа отправления, стараясь не шуметь. Быть может, какой-нибудь ребенок заплакал или же старик в лохмотьях, с худым лицом, монотонно тянул свой речитатив, свою молитву. Но музыка из салона заглушила их голоса; может, они слышали, как насмехался м-р Симпсон, передразнивая их язык: «Pickaninny stop along him fellow!», и как англичане кричали: «Maïwot! Maïwot!»
Финтан почувствовал от этого такой гнев и такой стыд, что захотел уйти, вернуться в салон первого класса. Ему казалось, что каждый чернокожий смотрит на него из темноты блестящим, полным упрека взглядом. Но мысль вернуться в большой зал, полный шума и запаха табака, была ему нестерпима.
Тогда Финтан спустился в каюту, зажег ночник и открыл тонкую школьную тетрадку, на которой большими черными буквами было выведено: ДОЛГОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ. И стал писать, думая о ночи, пока «Сурабая», вся обвешанная лампочками, как рождественская елка, похожая на огромного стального кашалота, скользила под музыку в сторону открытого моря, медленно вздымая свой форштевень и унося к заливу Биафра уже заснувших чернокожих пассажиров.
* * *
Во вторник 13 апреля 1948 года, ровно месяц спустя после отплытия из устья Жиронды, «Сурабая» серым, дождливым вечером пришла на рейд Порт-Харкорта под тяжелыми облаками, цеплявшимися за берег. На причале стоял тот самый незнакомый мужчина, высокий, худой, с очками в стальной оправе на орлином носу и с редкими седеющими волосами. Одет он был в странный военный плащ до самых щиколоток, из-под которого виднелись брюки цвета хаки и черные блестящие ботинки, какие Финтан уже видел на английских офицерах с корабля. Мужчина поцеловал May, подошел к Финтану и пожал ему руку. Немного поодаль, за зданиями таможни, стоял большой изумрудно-зеленый «форд V-8», помятый и ржавый, с ветровым стеклом в звездчатых трещинках. May села впереди, рядом с Джеффри Алленом, а Финтан устроился на заднем сиденье, среди пакетов и чемоданов. По стеклам струился дождь. Вспыхивали молнии, приближалась ночь. Мужчина обернулся к Финтану и спросил: «Ты в порядке, boy[12]?» «Форд» двинулся по грунтовой дороге в сторону Оничи.
Онича
* * *
Финтан высматривал молнии. Сидя под навесом веранды, следил за небом над рекой, глядя в ту сторону, куда шла гроза. Каждый вечер повторялось одно и то же. Закатное небо темнело на западе, над Асабой и островом Броккедон. С высоты террасы Финтану открывалась вся ширь реки, устья ее притоков Анамбары, Омеруна и большой плоский остров Джерси, заросший тростником и деревьями. Ниже по течению река плавно поворачивала к югу, образуя излучину, широкую, как морской залив, с неопределенными пятнами островков, которые казались дрейфующими плотами. Гроза кружила. В небе появлялись кровавые полосы, прорехи. Затем черная туча очень быстро поднималась вверх по реке, гоня перед собой летящих ибисов, еще освещенных солнцем.
Дом Джеффри стоял на пригорке над рекой, недалеко от города Онича, немного выше по течению, словно на огромном водном перекрестке. Уже слышались первые удары грома, но еще далеко позади, со стороны холмов Ини и Мунши, в лесу. Раскаты сотрясали землю. Было очень жарко и душно.
Когда это случилось в первый раз, May прижала Финтана к себе так сильно, что он почувствовал биение ее сердца возле самого уха.
— Я боюсь, Финтан, считай со мной, считай секунды… — Она объяснила, что звук бежит вдогонку за светом со скоростью триста тридцать три метра в секунду. — Считай, Финтан, один, два, три, четыре, пять…
Еще до десяти гром зарычал под землей, разнесся гулом по всему дому, сотрясая пол под ногами.
— Три километра, — сказал Финтан.
Сразу же другие молнии прочертили небо, четко высвечивая воду большой реки, волны, острова, черную линию пальм.
— Считай! Один, два, нет, медленнее, три, четыре, пять…
Молнии множились, вспыхивая меж облаков, потом начинался дождь, сначала редким перестуком капель по железной крыше, будто маленькие камешки катились по желобкам, потом звук ширился, становился оглушительным, ужасающим. Финтан чувствовал, как его сердце колотится быстрее. Смотрел из-под навеса на темную пелену, поднимавшуюся по реке, похожую на облако, и на вспышки молний, уже не освещавшие ни берегов, ни островов. Всё меркло, исчезало в небесной воде, в речной воде, всё тонуло. Грохот был повсюду, до самого неба. Вода падала с железной крыши мощными потоками, пульсирующими, словно кровь, лилась по земле, стекала с холма к реке. Было только это — падающая вода, текущая вода.
Вдруг грохот пронзили крики, выведя Финтана из оцепенения. В саду и на дороге бегали дети, блестя черными телами при вспышках молний. Они выкрикивали имя дождя: «Озоо! Озоо!..» Слышались и другие голоса, внутри дома. Элайджа, повар, и May метались по дому с ведрами в руках, вычерпывая воду. Железная крыша везде протекала. Кровельное железо веранды прогибалось под тяжестью воды, и в комнаты залетали брызги цвета крови. На веранде появился Джеффри, голый по пояс, вымокший с ног до головы. Его седоватые волосы липли прядями ко лбу, стекла очков запотели. Финтан смотрел на него, не понимая. «Идем в дом, не оставайся снаружи». May затащила Финтана в заднюю часть дома, на кухню, в единственное помещение, куда не попадала вода. У нее был пустой взгляд. Она тоже промокла и казалась напуганной. Финтан прижал ее к себе. Стал считать для нее, медленно, после каждой ослепительной вспышки: «Один, два…» Он не успел добраться даже до трех: в следующее мгновение удар грома сотряс землю и дом; казалось, что все стеклянное в нем разбилось вдребезги. May закрыла лицо руками, прижимая ладони к глазам.
Потом гроза миновала. Ушла вверх по реке, в сторону холмов. Финтан вернулся на террасу. Снова появлялись острова, длинные и приземистые, похожие на доисторических животных. Ночь отодвинулась, уступив место серому свету сумерек. Стала видна внутренность дома, травяная равнина, пальмы, линия реки. Вдруг возвратилась жара, воздух сделался неподвижным и тяжелым. От намокшей земли поднимался пар. Раскаты грома смолкли. Финтан слышал голоса, крики детей, призывы: «Aya! Aya!» Собачий лай, вдалеке, в той стороне, где город.
С наступлением ночи заквакали жабы. May вздрогнула, услышав, как Джеффри заводит мотор своего «форда». Он крикнул ей, что едет взглянуть на склады: доки залило дождем.
Дети отдалились от дома, их голоса еще слышались, но сами они были невидимы, скрыты в ночи. Финтан спустился с террасы и зашагал по мокрой траве. Молнии теперь были далеко, лишь время от времени вспыхивало над деревьями, но раскатов грома было не слышно. Грязь засасывала ноги. Финтан разулся, повесил ботинки на шею за связанные шнурки, как дикарь.
Он шел в темноте через огромный сад. May легла в гамак в большой пустой комнате. Ее лихорадило, не удавалось держать глаза открытыми. Свет керосиновой лампы, поставленной на маленький столик, обжигал ей веки. Она вновь ощутила одиночество. Словно не могла заполнить пустоту внутри. Хотя, быть может, это из-за амёбиаза, который свалил ее через два месяца после приезда в Оничу. Она чувствовала в себе крайнюю твердость, болезненную трезвость. Знала, что с ней такое, знала, что ее донимает, но ничего поделать не могла. Хранила в памяти каждое мгновение, последовавшее за ее приездом в Оничу, вселение в большой пустой дом, вот в эти деревянные стены, под эту железную крышу на каркасе, гремевшую при каждой грозе. Одноместные ременные гамаки, постели под противомоскитной сеткой, словно дортуар в казенном заведении. А главное, эта неловкость, этот мужчина, ставший чужим, его огрубевшие черты, поседевшие волосы, худое тело и болезненный цвет лица. Счастья, которое грезилось ей на борту «Сурабаи», здесь не существовало. И еще взгляд Финтана на отца, взгляд, полный недоверия и инстинктивной ненависти, и холодный гнев Джеффри всякий раз, когда Финтан бросал ему вызов.
Теперь, в тишине ночи, наступившей мало-помалу и нарушаемой лишь стрекотанием насекомых да кваканьем жаб, May покачивалась в гамаке, глядя на свет лампы. Напевала вполголоса, по-итальянски, детскую считалку, повторяя ее снова и снова. Прервалась, убрала руки с лица, позвала, всего один раз, не повышая голоса: «Финтан?»