Было жарко. Вокруг ламп роились крылатые муравьи, к световым пятнам липли агамы, вытянув голову с неподвижными глазами к центру ореола из мошкары.
Финтан так и стоял на пороге. Смотрел на лихорадочно возбужденного человека, шагавшего взад-вперед перед картой, и слушал его голос. Пытался представить себе город посреди реки, таинственный город, где время остановилось. Но всё, что он видел, была Онича, застывшая на речном берегу, со своими пыльными улицами и домами под железными ржавыми крышами, с причалами, зданиями «Юнайтед Африка», дворцом Сэбина Родса и зияющей ямой перед домом Джеральда Симпсона. Быть может, уже слишком поздно.
«Ступай, оставь меня».
Джеффри сел за стол, заваленный бумагами. У него был усталый вид. Финтан попятился, стараясь не шуметь.
«Закрой дверь».
Он говорил «дверь», пропуская звук «р», и из-за этого Финтан подумал, что мог бы любить Джеффри, несмотря на его злость и раздражительность. Он закрыл дверь, выпуская ручку очень медленно, словно боялся его разбудить. И тотчас же почувствовал комок в горле и слезы в глазах. Зашел к May в ее комнату, прижался к ней. Он боялся того, что должно было случиться, хотел бы никогда не приезжать сюда, в Оничу. «Поговори со мной на твоем языке». Она спела ему считалку, как в прежние времена.
* * *
Первые линии татуировки — эмблема солнца, или итси нгвери, сыновей Эри, первого из умундри, потомков Эзе Ндри. Мозес, говорящий на всех языках залива Биафра, рассказывает Джеффри: «Люди в Агбадже называют знаки на щеках молодых людей ого — крылья и хвост сокола. Но все они зовут бога Чуку, то есть Солнце».
Он говорит о боге, который посылает дождь и урожаи. Говорит: «Он повсюду, он дух неба».
Джеффри записывает это, потом повторяет слова из египетской «Книги мертвых», где сказано:
Я бог Шу[32], мое средоточие — око отца.
Мозес говорит о чи, душе, говорит об Аниану, Властелине Солнце, которому приносили кровавые жертвы. Мозес говорит: «Когда я был еще ребенком, людей племени авка звали Сыновьями Солнца, потому что они были верны нашему богу».
Он говорит: «Джукуны с берегов реки Бенуэ называют солнце Ану».
Джеффри вздрагивает, услышав это имя, потому что вспоминает слова из «Книги мертвых» и имя царя Гелиополя — Иуну, Солнце.
Это головокружение. Истина обжигает, ослепляет. Мир всего лишь преходящая тень, завеса, сквозь которую проглядывают древнейшие имена мироздания. На севере народ адамава называет солнце Аниара, сын Ра. А южные ибо — Аниану, око Ану, того, кого Библия зовет Он.
Слово «Книги мертвых» еще звучит, оно еще живо здесь, в Ониче, на берегу реки:
Город Ану подобен ему, Осирису, богу.
Подобно ему, Ану — бог. Ану подобен Ра[33].
Ану подобен Ра. Его мать — Ану.
Его отец — Ану, он сам — Ану, рожденный в Ану.
Знание бесконечно. Река никогда не переставала течь меж тех же берегов. Ее вода — та же самая. Теперь Джеффри собственными глазами видит, как она течет, отягченная людской кровью, река — потрошительница земли, пожирательница леса.
Он шагает по причалу мимо пустынных зданий. Солнце блестит на поверхности реки. Он ищет людей, отмеченных знаком итси. По поверхности вод скользят пироги, дрейфующие древесные стволы с ветвями, уходящими вглубь, словно звериные лапы.
«Когда-то, — говорит Мозес, — вожди племени бенин завидовали Обе и решили отомстить его единственному сыну по имени Гинува. Но Оба понял, что после его смерти вожди племени убьют сына, и велел сделать большой сундук. В этот сундук он запер семьдесят два ребенка, детей вождей, и велел залезть туда своему собственному сыну, дав ему еду и волшебную палку. Потом приказал спустить сундук на воду в устье реки, чтобы тот уплыл к морю. Сундук плыл по воде много дней и приплыл к городу Угареджи, рядом с городом Сапеле. Там сундук открылся, и Гинува вышел на берег вместе с семьюдесятью двумя детьми».
Есть только одна легенда, одна река. Сет[34] запирает ненавистного ему Осириса в сундук с его изображением при помощи семидесяти двух подручных и запечатывает сундук расплавленным свинцом. Потом велит бросить сундук в Нил, чтобы его унесло к устью, до моря. Тогда Осирис возвышается над смертью, становится богом.
Джеффри смотрит на реку до головокружения. Вечером, когда умундри возвращаются в своих длинных пирогах, он идет к ним, повторяет ритуальное приветствие, древние слова Гинувы, подобные магической формуле: «Ка ts'i so, ka ts'i so… Пока солнце еще встает…»
Он хочет обрести чи, хочет уподобиться им, соединиться с вечным знанием, с древнейшим путем в мире. Соединиться с рекой и небом, с Аниану, с Инну, с Игве, небом, соединиться с отцом Але, землей, с отцом Амоди-Оха, молнией, стать одним лишь лицом, что несет вырезанный на коже, присыпанный медной пылью знак вечности: Онгва — луна, Аниану — солнце и распростертые на щеках Одуду эгбе — крылья и хвост сокола. Вот так:
* * *
Джеффри идет вспять по бесконечному пути.
Это ее он видит теперь во сне, ее, чернокожую царицу Мероэ, бегущую от руин города, разграбленного воинами Аксума. Ее, окруженную своим народом, царедворцами, мудрецами, архитекторами, а также крестьянами и рыбаками, кузнецами, музыкантами, ткачами, горшечниками. Окруженную толпой детей, что несут корзины с пищей, гонят стада коз, коров с большими миндалевидными глазами, чьи лирообразные рога венчает солнечный диск.
Она одна пред этой толпой, одна, кто знает свою судьбу. Каково ее имя, этой последней царицы Мероэ, той, кого люди с севера изгнали из ее царства, побудив к величайшему приключению на земле?
Это ее он хочет видеть теперь, быть может звавшуюся Кандакой, подобно другой чернокожей царице Мероэ, одноглазой и сильной, как мужчина, которая двинула войска против Цезаря и завоевала остров Элефантину. Кандакой ее называл Страбон, но настоящее ее имя было Аманиренас.
Через четыреста лет после нее молодая царица знает, что никогда больше не увидит воду большой реки и восход солнца над могилами древних царей Мероэ: Кашты, Шабако, Шебитку, Тахарки, Анламани, Каркамани. Не будет больше книг, чтобы вписать туда имена цариц: Бартаре, Шананакдахете, Лахидеамани… Ее сына, быть может, будут звать Шаркарер, как царя, победившего египетское войско у Джебель-Кейли.
Но та, которую он видит, отнюдь не величественная властительница, несомая в паланкине под опахалами из перьев, окруженная жрецами и музыкантами. Это исхудавшая, закутанная в белое покрывало женщина, бредущая босиком по песку пустыни среди оголодавшей орды. Ее волосы распущены по плечам, свет солнца опаляет ей лицо, руки, грудь. На ее челе по-прежнему золотое кольцо Осириса, Хентиаменти, владыки Абидоса и Бусириса[35], и диадема, на которой начертаны знаки солнца и луны, соколиные крылья и хвост. А на шее — глава Маат[36], глава отца богов, овна[37] с усиками скарабея, окружающими анкх, знак жизни, и уср, слово силы, вот так:[38]
Уже много дней она идет со своим народом, прокладывает путь туда, где солнце скрывается каждый вечер, к Атебу, входу в туннель на западном берегу небесной реки. Она идет со своим народом по самой ужасной пустыне, где дуновение ветра обжигает, где горизонт всего лишь огненное озеро, где живут только скорпионы и гадюки, где лихорадка и смерть кружат ночью меж шатрами, унося дыхание стариков и детей. Когда настал день ухода, черная царица собрала свой народ на площади Казу, пред дымящимися руинами храмов, сожженных воинами Химьяра, Аксума и Атбары. Главные жрецы бога, бритоголовые и босоногие в знак траура, сидят на корточках на площади. Они держат в своих руках знаки власти и вечной силы неба, бронзовые зеркала, священные камни. В деревянном сундуке заперты свитки: «Книга мертвых», «Книга дыхания», «Книга воскресения и суда». Перед рассветом небо еще темнее, чем земля. Потом, когда появляется солнце, освещая простор реки и низкий песчаный берег, где приготовлены плоты, в Мероэ в последний раз звучит молитва, и все мужчины, и все женщины обращаются к сияющему диску, который всплывает над землей, несомый невидимым анкхом: «О диск, владыка земли, созидающий тварей земных и небесных, созидающий мир и морские пучины, дающий жизнь мужчинам и женщинам, о диск, жизнь, сила и красота, приветствуем тебя!»
Голос главных жрецов смолкает в безмолвии руин. И тогда зарождается медленный гул ухода: женщины криком сгоняют скот, плачут дети, ухают мужчины, толкая тростниковые плоты к середине реки.
Повсюду поджидают вражеские войска, готовые обрушить свое мщение на последних обитателей Казу, на чада Атона[39], на последних жрецов солнца. На юге и на востоке — красные воины царя Аганеса, пришедшие с Эфиопских гор, из далекого города Аксума.
Когда-то мужчины и женщины Мероэ уже уходили на юг, поднимаясь по течению реки, чтобы найти новую землю. Говорят, они дошли до места, где река разделяется надвое: один рукав — на юг, к Лунным горам, другой — на восток, и что они доплыли по южному рукаву до места, которое называется Алва. Кто знает, что с ними стало?
Но теперь слишком поздно. Воины Аксума перерезали путь на юг, эфиопы заняли правый берег. И вот ночью черной царице был явлен сон. В своем сне она увидела другую землю, другое царство, такое далекое, что ни один человек не может его достичь при жизни — только его дети. Царство за пустыней и горами, царство у самых корней мира, там, где солнце завершает свой ход, где открывается туннель сквозь бездны, вплоть до области Туат, под вселенной людей.
Она видела всё совершенно ясно, ибо этот сон был ниспослан самим Ра, владыкой вечной жизни. В этом другом мире, на другом конце пустыни, есть великая река, подобная Нилу, которая течет на юг. На ее берегах простираются необозримые леса, населенные лютыми зверями. Дальше лежат плодородные, поросшие травой равнины, где пасутся стада буйволов, слонов, носорогов, где рыкают львы. Река там течет, подобная безбрежному морю, с плёсами, островами, бесчисленными притоками и тростниковыми зарослями, где обитают птицы и крокодилы. На острове, посреди реки, царица увидела свое новое царство, новый город, где поселится ее народ, чада Атона, последние жители Казу, Мероэ. Она увидела этот город, со всеми его храмами, домами, оживленными площадями, на безымянном острове посреди реки. Вот так она и решила уйти вместе с народом Мероэ.
Всю ночь они собирались в путь перед руинами и могилами, держась начеку, готовые вступить в последнюю битву. Оградили стада кругами из камней. Мужчины приготовили шатры, мешки с зерном, оружие и орудия. Животных, которых нельзя было увести, принесли в жертву, и женщины всю ночь коптили мясо. К рассвету всё было готово. Люди подожгли свои дома, чтобы всё оставленное обратилось в золу и не досталось врагу. Никто не спал той ночью.
На заре они помолились на площади Казу и получили благословение Атона, начинавшего свое плавание по небесной реке. Тростниковые плоты покинули берег один за другим в тишине. Они были так многочисленны, что образовали движущуюся дорогу на реке.
Девять дней плоты скользили вдоль берегов на закат до большой излучины, где река поворачивает на север. У подножия берегового утеса народ собрался со скотом и припасами.
На заре десятого дня они получили благословение крылатого диска. Женщины взвалили на плечи корзины, дети собрали стада, и они зашагали по бесконечной дороге к горам Ману, где, как говорят, солнце каждый вечер спускается под землю.
Покидая берег реки, перед тем как углубиться в каменистые холмы, царица оборачивается и бросает назад последний взор. Но в ее глазах больше нет слез. Она ощущает внутри себя великую пустоту, ибо знает, что никогда больше не увидит этой реки, как и ее дочь, и дочь ее дочери. Крылатый диск медленно взмывает в небо. Его бестрепетный взгляд озаряет мир. Царица пускается в путь, босиком по сожженной земле, следует за безмолвным народом по незримому пути своего сна.
* * *
«Смотри, pikni. Представляю тебе „Джорджа Шоттона“, собственной персоной». Пирога Сэбина Родса приближалась к черной руине, увязшей в иле на мысу Броккедона. О нос лодки плескали речные волны. Окаво стоял, опираясь ногой на рукоятку подвесного мотора, его лицо блестело шрамами. Рядом с ним — Ойя. Она пришла на причал в момент отправления, и Сэбин Родс жестом пригласил ее на борт. Она смотрела прямо перед собой, безучастно.
Но лицо Сэбина Родса выражало странное ликование. Он говорил громко, театральным голосом: «„Джордж Шоттон“, pikni. Теперь это всего лишь старый, гнилой скелет, но он не всегда был таким. До войны это была самая большая посудина на реке. Гордость империи. Он был одет в броню, как военный броненосец, и поднимался по реке до самого севера, до Иолы, Боргавы, Бусы, Гундавы». Родс произносил эти названия медленно, словно хотел, чтобы Финтан навсегда их запомнил. Ветер трепал волосы Сэбина, в которых попадались седые пряди, солнце высвечивало морщины на его лице, очень голубые глаза. И не было больше никакой колючести в его взгляде — только веселость.
Нос пироги был нацелен прямо на корабль. Рев мотора наполнял всю реку, распугивая цапель, прятавшихся в тростниках. Наверху Финтан четко видел деревья, проросшие сквозь палубу и люки.
«Смотри, pikni, „Джордж Шоттон“, с его автоматическими пушками, был самым мощным кораблем империи здесь, на реке. Ты представь, представь себе, как он поднимался по реке, а дикари, колдуны, со своими джу-джу[40] плясали, чтобы эта огромная зверюга вернулась туда, откуда вылезла, обратно в морские глубины!»
Он разглагольствовал, стоя посреди пироги. Окаво заглушил мотор, потому что стало слишком мелко. Они скользили над самым дном, среди тростников, в тени огромного корпуса, обросшего ракушками.
«Смотри, pikni! Вон там стояли навытяжку офицеры, когда сэр Фредерик Лугард[41] поднимался на борт в свой высоченной шляпе с перьями! А вместе с ним на корабль всходили царьки Калабара, Оверри, Кабы, Оничи, Илорина, с женами и рабами. Чукуани из Уди… Онуоора из Ннави… Оби из Отоло, старый Нуози, облаченный в леопардовую шкуру… Военные вожди из Охафии… Даже посланники бенинского Оби, даже Джаджа, старый лис Джаджа из Опобо, который так долго не клонил головы перед англичанами… Все они поднимались на борт „Джорджа Шоттона“, чтобы подписать мирные договоры».
Пирога двигалась вперед по инерции, немного наискось, среди тростников. Слышался только звук текущей воды, крики белых цапель вдалеке, плеск волн, отрывавших куски грязи от берега. Черная руина была прямо перед ними, накренившаяся вбок, большая ржавая стена, за которую цеплялись травы. Пока пирога двигалась вдоль корпуса, Сэбин Родс — быть может, чтобы развеять беспокойство, — продолжал говорить отрывисто: «Смотри, pikni, это был самый прекрасный корабль на реке. Перевозил продовольствие, оружие, пулеметы Норденфельта на треногах, а также офицеров, врачей, резидентов. Становился на якорь здесь, посреди реки, и лодки сновали туда-сюда, выгружая на берег товары… Его называли речным консульством. А теперь, смотри, внутри деревья растут…»
Нос пироги временами гулко ударялся об огромный пустой корпус. О ржавое железо плескала вода. Тучами роилась мошкара. Наверху, там, где когда-то возвышалась палубная надстройка, росли деревья, как на острове.
Ойя тоже стояла, словно статуя из черного камня. Ее миссионерское платье прилипло к телу от пота. Финтан смотрел на ее гладкое лицо, на высокомерный рот, на вытянутые к вискам глаза. На груди поблескивал крестик. Финтан подумал, что она и есть та принцесса древнего царства, чье имя искал Джеффри. Вернулась на реку, чтобы бросить взгляд на крушение тех, кто победил ее народ.
В первый раз Финтан почувствовал внутри себя то, что объединяло Окаво и Ойю с рекой. От этого сердце билось сильнее, со страхом и нетерпением. Он больше не слушал слов Сэбина Родса. Стоя на носу пироги, смотрел на воду, на раздвигавшиеся тростники, на тень корабля.
Пирога прижалась к железному боку. В этом месте свисала металлическая, наполовину оторванная лестница. Ойя прыгнула первой, за ней — Окаво, закрепив пирогу. Финтан ухватился за поручень и тоже стал подниматься.
Металлические ступени шевелились под ногами, отзываясь странным эхом в тишине мертвого корабля. Ойя была уже наверху, бежала по палубе сквозь заросли. Похоже, она знала дорогу.
Финтан остался на палубе, вцепившись в перила лестницы. Окаво исчез внутри. Палуба была дощатой, большинство досок провалились или сгнили. Из-за большого наклона Финтану пришлось встать на четвереньки, чтобы продвигаться вперед.
Мертвый корабль был огромным и пустым. То тут, то там торчали остатки полуюта, носовой надстройки, обломки мачт. Задняя надстройка превратилась в нагромождение листового железа. Сквозь окна росли деревья.
Через открытый люк виднелись развалины вычурной лестницы. Сэбин Родс уже спустился по ней вслед за Ойей и Окаво. Начал свой спуск и Финтан.