— По моему приказу стратегический бомбардировщик "Ту-160" нанёс удар крылатой ракетой с термоядерной боеголовкой мощностью двести килотонн по Кавказскому хребту, — князь невозмутимо кивнул, — но удар был не прицельным. Эта была только демонстрация силы, святой отец, — необходимая демонстрация. А случайные жертвы…
— Женщины и дети…
— А сколько женщин и детей погибло в наших землях в результате разбойных набегов за последние десять лет? — глаза Василия гневно сверкнули. — Их ты считал, отче? Не время радеть обо всём человечестве — моя забота прежде всего о людях моего княжества, о жёнах и детях земли русской! И не надо жалобить меня притчей о цене одной слезинки ребёнка — я сделал то, что должно было сделать. Зато теперь халиф угомонился, и абреки тоже притихли, пусть даже на время. Я князь, святой отец: богу — богово, кесарю — кесарево.
— Пусть так, — Кирилл чуть наклонил голову, и князь не видел выражения его глаз. — Не мне судить — ты за всё ответишь перед судом Господа нашего. Война — дело воинское, но что творишь ты в пределах своего княжества? Зачем бессудно и беззаконно опричники твои карают смертью лютой сотни и тысячи людей, среди которых множество безвинных!
— А, вот оно что… — Василий усмехнулся волчьей усмешкой. — Кровь жертв тирана вопиет об отмщении? А я не знаю другого способа очистить земли мои от скверны. За годы, прошедшие после воцарения у нас Золотого Тельца, люди потеряли совесть — что ж, пускай теперь ими правит страх. А потом, быть может, по прошествии времени… Телец мёртв — его убил один питерский чернокнижник, имя которого тебе ведомо, — и люди изменятся.
— Этого чернокнижника стоило сжечь на костре. Он не избегнул кары — сатанинское пламя его настигло, но злое семя, которое он бросил в мир…
— Я не хочу, и не буду спорить с тобой на философские темы, отец Кирилл. Но факт остаётся фактом: мир изменился, хотим мы этого или нет. И сейчас от нас — и от тебя, и от меня, — зависит, каким он будет. Телец-то пытается воскреснуть…
Василий Тёмный вдруг вспомнил старый фантастический фильм, который он видел ещё в детстве. В этом фильме металлический робот-убийца, замороженный в жидком азоте, рассыпается в мелкое крошево, а потом восстаёт из расплавленной лужи ожившей статуей и продолжает своё дело. Так и United Mankind, подумалось князю, — она восстанавливается, и уничтожить этого монстра можно разве что сбросив его в жерло действующего вулкана…
— На страхе и на крови не выстроишь будущего, княже, — тихо произнёс патриарх. — Было уже такое, и чем оно кончилось? Нельзя так, князь Василий. Смири свой гнев, хватит крови. Дай нам, пастырям духовным, взрастить новое поколение в доброте и милосердии.
— Эра милосердия ещё не наступила, отче. Весь мир щетинится оружием, с севера на юг и с востока на запад. Наше время — время воинов. А вы — восстанавливайте монастыри, храните в них свет знаний, в этом я обещаю вам помощь и поддержку. Несите людям доброе слово, но не пытайтесь силком загнать их в тенёта вашей веры, патриарх.
— Что ты имеешь против веры Христовой? — медленно проговорил Кирилл. — На вере этой стояло всё величие России!
— А где оно ныне, это величие? Поднебесная Империя сохранила единство державы, Новый Халифат объединил десяток стран, и даже Европа собирается в единое целое — мечом. А мы разбежались по углам и точим друг на друга ножи! Вера… Ты спросил, чем она мне не нравится? Отвечу — тем, что люди в ней зовутся "рабами божьими". Рабами, понимаешь? Ты сказал, что на крови не выстроишь прочного будущего — фундамент зыбкий, — а я скажу тебе, что рабы не выстроят ничего путного даже на самом хорошем фундаменте. Державе нужны строители — и воины, — а рабы ей как-то без надобности.
— Ты сказал "державе"?
— Державе. Русь или объединится, или погибнет — третьего не дано. И единственное, что я могу тебе обещать, — я постараюсь, чтобы при этом объединении пролилось как можно меньше русской крови. Ты не зря пришёл, святой отец, — твои слова не пропали даром.
Оставшись один, Василий Тёмный, московский князь, подошёл к высокому окну и долго смотрел в темноту, упавшую на огромный город. Над Москвой не было зарева огней — эти времена ушли безвозвратно. В густой тьме лишь изредка мелькал редкий огонёк, да на фоне её проступали чуть подсвеченные изнутри зубцы кремлёвской стены, на которой бдела неусыпная княжья стража. И тьма эта распростёрлась на всю планету — даже туда, где вечное вращение земного шара подставляло её поверхность солнечным лучам.
На западе тьма окутывала земли Полесского княжества с его сторожевыми заставами на заминированных лесных дорогах, и разорённые тевтонским нашествием земли польские, и немецкие пределы, стиснутые латной рукавицей Генриха Железнобокого, — под покровом этой тьмы его чернокнижники уже собирали ядерные боеголовки, которых с нетерпением ждал властитель Объединённых Земель. Беспросветная тьма катилась дальше, до Франции с её кровавой гражданской войной, приправленной непримиримой религиозной рознью и расовым противостоянием; до Италии, берега которой обкусывали ливийские и тунисские пираты; до Испании, терзаемой набегами марроканцев; до притихшей Британии, с опаской глядевшей в эту тьму. Тьма царила над всей Европой, от простреленных скал Черногории и Греции, где матери как встарь пугали детей злыми янычарами с ятаганами, до Скандинавии, вспомнившей времена викингов, и от опустевших золотых пляжей Болгарии и Румынии до Низовых Земель, омытых Северным морем.
На юге под пологом этой тьмы бурлило и закипало горькое варево: Новый Халифат всё уверенней ощущал себя силой, имеющей право владеть и повелевать. Он посылал на все четыре стороны света военные отряды, а по их следам возвращались обратно невольничьи караваны: халифу нужно было много рабочих рук и много женщин для своих верных воинов, готовых умирать по его повелению, — женщин, чтобы рожать новых воинов взамен павших в завоевательных походах. Людей у халифа хватало в избытке, а боевую технику он получал из-за океана, щедро расплачиваясь за неё нефтью, сочившейся из-под песков пустыни.
На востоке стояли во тьме тумены богдыхана, уже изведавшие вкус первых побед, узнавшие запах крови побеждённых и ласки пленённых наложниц. Они замерли на границах Сибирского княжества, остановленные баллистическими ракетами, дремлющими в пусковых шахтах, но были готовы вторгнуться в его пределы по первому слову владыки Поднебесной Империи, и никто не знал, когда это слово будет произнесено.
А на севере бились о скалы волны холодного океана, и скользили во тьме драккары викингов, чёрными воронами кружившие над вожделенной добычей, сокрытой на его дне. Приполюсная нефть притягивала взоры неофеодальных властителей всех мастей и калибров — уверен был князь московский, что за эту холодную чёрную кровь земли скоро прольются потоки горячей алой крови: людской крови.
И Кощеем Бессмертным вставала за дальними океанами — хоть на запад иди, хоть на восток, — сверхкорпорация United Mankind, умывшаяся мёртвой водой шальных перестрелок в стиле Дикого Запада позапрошлого века, сопровождавших Обвал и отделение независимых Аляски, Техаса и Калифорнии, и жадно пившая ныне живую воду новой валютной системы, чтобы заново отрастить потерянные свои конечности и вернуть себе на веки вечные власть над изменившимся миром — вернуть старым проверенным способом.
В русских землях спали по деревенским избам, хатам и убогим городским квартирам чипизированные смерды, желавшие окончания великой смуты, — они хотели спокойно жить, любить и растить детей, не вздрагивая при стуке в дверь, не боясь выходить на улицу и не всматриваясь тревожно в дым на горизонте, гадая, что это за очередная напасть. Они верили своему князю — пока ещё верили, — но терпение людское небезгранично, и мог придти такой час, когда покажется простому люду: да пусть лучше будет кто угодно, хоть чёрт с дьяволом, но только не опостылевший властитель, так и не сумевший ничего сделать, чтобы избыть маяту лихолетья.
Люди нисколько не изменились, думал князь Василий. Не стало законов, и вылезло наружу дикое нутро, скрытое до поры до времени. Цивилизация оказалась сладким сном, и пробуждение было жестоким. "Варварство — это естественное состояние человечества" (так, кажется, считал Роберт Говард, воспевавший силу меча?). Я правлю жёсткой рукой, и меня уважают и боятся. А что делать? "Только проливая время от времени кровь, можно удержать гордых кукуанов в повиновении" (как ни странно, но курсант военного училища Василий Темницкий любил читать — это было давно, — и Райдер Хаггард был одним из любимых его писателей). Русь надо объединять, но объединять её силой означает войну, и войну жестокую — многие князья спят и видят себя на царском троне. Значит, будем вести переговоры, будем искать компромисс — например, что-то вроде федерации независимых княжеств. Хотя это уже было, и результат плачевен… Но всё равно: надо собирать съезд князей, и начинать надо с князя Михаила Сибирского — тюменский владыка могущественен и норовом крут. Слово за дипломатией — не посылать же мне в Сибирь нового Ермака Тимофеевича с ядерной бомбой наперевес.
Усмехнувшись этой последней своей мысли, князь отошёл от окна и сел за рабочий стол. Ему нужно было многое ещё обдумать, чтобы иметь для князей готовые предложения, и он привык работать по ночам.
Высотное здание правительства Свердловской области в Екатеринбурге, именуемое в просторечии "Белым домом", со всех сторон окружали танки и бронемашины, а в небе над ним, рокоча, патрулировали боевые вертолёты, покачивая оружейными подвесками. И это был только внутренний слой охраны: по всей Сибири и европейской части бывшей России замерли на боевых постах расчёты зенитно-ракетных комплексов, не отрывавшие глаз от радарных экранов, и пилоты истребителей-перехватчиков дежурили в кабинах своих машин, готовых к вылету. Такая предосторожность была совсем нелишней: на съезд собрались все самые влиятельные русские князья — какой соблазн для того же богдыхана обезглавить Русь одним-единственным ядерным ударом. Конечно, время и место съезда держалось в секрете, однако на этот счёт ни у кого из князей-бояр не было ни малейших иллюзий — шило в мешке не утаишь, особенно шило такого размера.
Кое-кто из удельных властителей на съезд не прибыл, кое-кто предпочёл виртуальное присутствие реальному, но все самые могущественные князья были здесь вместе со своими ближними вассалами — необходимость скорейшей интеграции отчётливо понимал не только Василий Тёмный. Были здесь северный князь Александр Холодный ("хозяин морей", как его называли), располагавший мощным атомным флотом, усиленным камчатскими субмаринами и пребывавшим в полной готовности, и молодой питерский князь Владимир Владиславович, занявший место отца, погибшего на Чудском озере. Эти двое держались на особицу, а все прочие "военные вожди", числом до двухсот, группировались вокруг двух центров силы, коими являлись московский и сибирский князья. Михаила Могучего поддерживали омский, новосибирский, алтайский и прочие князья необъятной Сибири, а Василий Тёмный привёл под свою руку нижегородского, ярославского, волжского и других князей-"европейцев". Уральский хребет служил своеобразным водоразделом между Сибирью и Московией, и никому из князей, по большому счёту, не хотелось, чтобы он стал "горячей границей". Необходимость тесного союза (а ещё лучше — объединения) была очевидной: закавыка было только в том, под чьей рукой состоится это объединение: кто и чем должен поступиться ради общего блага.
Взвешенную и рассудительную речь Василия Тёмного слушали внимательно, кивали головами, но ухмылка на широком лице "хозяина нефти" говорила сама за себя: мол, всё так, всё верно, но кто же всё-таки будет править объединённой Русью — я или ты? И Михаил, дослушав до конца князя Василия, встал и заявил без обиняков:
— Объединяться нужно, спору нет, — врагов у нас хватает с лихвой, а сказочку про прутья веника все мы знаем. И судьба Приморского и Камчатского княжеств ведома всем — урок наглядный. Вопрос один: кто из нас станет царём русским. Давайте не будет ходить вокруг да около: реальных кандидатов на трон государя всея Руси только двое — я да вот он, Василий-князь, властитель московский.
— А меня ты, значит, в счёт не берёшь? — холодно уточнил Александр.
— Флот у тебя сильный, спору нет, и оружие атомное тоже имеется. Но, — Михаил пренебрежительно махнул рукой, — не равен ты по силе ни мне, ни ему, — он кивнул на князя Василия, с интересом слушавшего их. — Без наших заводов и научных лабораторий весь твой флот лет через пять встанет на прикол, а потом и вовсе заржавеет. И даже вдвоём с князем питерским вам не сравнятся ни со мной, ни с Москвой — сам посчитай да прикинь.
Лицо Владимира гневно вспыхнуло, но он, обменявшись с Александром взглядами, промолчал.
— Я предлагаю так, — продолжал Михаил, не обращая внимания на молодого князя. — Выкликать будем: кто из нас двоих больше голосов соберёт, тому и быть царём.
Среди вассальных князей поднялся одобрительный ропот.
— Решил поиграть в демократию, Михаил-князь? — с иронией произнёс Василий. — Может, давай тогда предвыборную кампанию устроим на всю Русь великую, да чёрный пиар запустим, да ещё компромат друг на друга добудем — покажем народу видеозапись, где ты или я тешимся в бане со срамными девками, то-то смерды порадуются. А если будем считать только голоса наших с тобой вассалов, то выйдет почти поровну — ничья. И что нам с тобой дальше делать? Северян да питерцев перетягивать к себе мытьём да катаньем — чья возьмёт?
— А что ты предлагаешь? — глухо спросил Михаил.
— Можно подсчитать экономический — и военный — потенциал наших с тобой земель.
— Боеголовками предлагаешь меряться? — усмехнулся тюменский князь. — Или просто головками? Давай, княже, приводи свои полки на Чусовую, я приведу свои, и устроим потеху молодецкую — поглядим, кто кому бока намнёт. А по результатам ристалища…
— А в числе болельщиков окажутся халиф с богдыханом, — спокойно заметил князь питерский, — то-то они за вас порадуются. И за себя тоже — а как же!
Нефтяной владыка осёкся, изумлённо глядя на Владимира — ишь ты, мол, молодой, да ранний.
— Говоришь, устроим потеху молодецкую? — с расстановкой произнёс московский князь. — Кровь русскую в сварах наших попусту лить не резон, её и так много пролито. Но мысль твоя мне по нраву, князь тюменский, и потому предлагаю я тебе вот что: возьмём мы с тобой мечи и решим спор наш о троне в честном поединке. Один на один, здесь, на глазах у всех князей русских и с трансляцией на всю страну. Одолеешь меня — быть тебе царём, я верх возьму — не обессудь. Что скажешь?
Зал замер в потрясённом молчании — такого не ожидал никто. Но мало-помалу мысль, высказанная Василием Тёмным, завладевала сознанием князей — уж очень она согласна была с внутренним настроем военных вождей, бравших власть силой, и придерживавшихся ныне своеобразного кодекса чести, рождённого среди лязга неофеодальных мечей. Василий знал, с кем имеет дело, — тот же Михаил, бывший офицер-ракетчик, собственноручно вешал прямо на буровых вышках их прежних владельцев, пытавшихся воспротивиться насильственной "приватизации" нефтепромыслов, — да и у самого князя московского руки были замараны кровью по самые плечи. Офицеры выпуска начала века были людьми особенными — они выбирали военную стезю не в надежде разбогатеть (желавшие этого в девяностые годы шли в экономические вузы), а движимые древними генами поколений воинственных предков. Эти люди чувствовали себя в наступившие "железные времена" как рыба в воде — дуэль за право властвовать казалась им вполне естественной.
— Добро, — прогудел князь Михаил, встав во весь свой богатырский рост. — Позвеним мечами!
— Позвеним, — подтвердил Василий. — Мечами — поединок на автоматах Калашникова не столь зрелищен, я так полагаю. А ты, князь Александр, не сверкай очами — вижу, как ты оживился. С тобой я биться не буду — на равные мы по силе наших княжеств, как ни считай. Разные у нас весовые категории — неспортивно. Спор мы наш решим с князем сибирским — он прав, нет сейчас других реальных кандидатов на пост… э-э-э… царя-императора единой России.
Местом для поединка был выбран просторный холл на первом этаже, окружённый по периметру внутренней балюстрадой второго этажа — очень удобно для зрителей, нетерпеливо ждавших начала дуэли, и для операторов видеокамер, установленных в четырёх точках, чтобы фиксировать схватку во всех ракурсах. Немного подумав, прямую трансляцию решили не устраивать — мало ли как оно обернётся, — однако запись велась: новая история требовала новых летописей. За бронированными стёклами выгородки первого этажа разместились судьи-секунданты — по четверо с каждой из противоборствующих сторон, — и старик-врач с молоденькой медсестрой. Судьи должны были следить, чтобы "бой чести" шёл без подвоха (а вдруг один из поединщиков в критический момент пустит в ход припрятанный в рукаве игломёт), что же касается медиков, то их обязанностью было оказать немедленную помощь раненому (или раненым), а в случае летального исхода боя — зафиксировать смерть одного из дуэлянтов (или обоих).
Секунданты, выбранные из числа ближних бояр князей-соперников, проникнувшись важностью момента, были спокойны (или казались спокойными), чего нельзя было сказать о старом докторе. Он помнил времена, когда в "Белом доме" собирались солидные люди в дорогих костюмах и в белых рубашках с галстуками (некоторым из них если и требовалась медицинская помощь, то разве что утром после торжественного банкета, сопровождавшегося обильными возлияниями), и двое взрослых мужчин в кевларовых пластинчатых кольчугах-байданах и в шлемах с забралами из бронепластика, стоявшие в разных концах пустого холла с обнажёнными славянскими мечами в руках, казались ему горячечными бредом — врач то и дело моргал и мотал головой, словно надеясь, что видение исчезнет. Медсестра, напротив, не находила в происходящем ничего особенного. Её детство пришлось на годы постобвала, она нагляделась всякого, и воины с настоящими мечами, готовые к смертельной схватке, не были для неё любителями-реконструкторами, заигравшимися в рыцарей. Для дочери "железного времени" дуэль на холодном оружии была столь же естественной, как для её матери — бутики элитной одежды, иномарки на улицах русских городов и телевизионное шоу "Секс втроём — это клёво!". Она смотрела на поединщиков во все глаза, чуть приоткрыв рот от восхищения и крепко стиснув в руках чемоданчик с врачебным инструментарием и медикаментами.