— Ну, когда милиция-то приезжала?
— Нет-с, не вызывали. По-моему, только Марину Евгеньевну вызывали, да еще Вадима Петровича. Верно, Марина Евгеньевна?
И тут все взгляды обратились на Марину, которая пыталась съесть рыбный салат и все никак не могла. Салат в горло не лез.
— Верно, Марина Евгеньевна?
— А?
Оторвавшись от салата, Марина обнаружила, что все молчат и ждут, как будто она уже стоит на сцене и готовится запеть, а зрители готовы внимать.
Бабуся Логвинова вся была как вопросительный знак, слегка подрагивающий от любопытства. Валентина Васильна со смешной фамилией Зуб, чавкая, жевала картошку и издалека кивала Марине, поощряя ее к рассказу. Генрих Янович смотрел участливо, его внучка Вероника, наоборот, безучастно и одновременно с некой тоской во взоре, как бы внутренне сокрушаясь, как это ее занесло в компанию таких питекантропов. Юля и Сережа, свежие, подтянутые, в одинаковых майках, жизнерадостно жевали салат — они приехали отдыхать и отдыхали на полную катушку. Элеонора Яковлевна незаметно подпихивала к дочкиному локтю тарелку с запеканкой. Дочь запеканки не замечала. Возле нее на столе горела свеча — в белый день и жару! Возле нее всегда горела свеча, отгоняла «злых духов». Давешний «гаваец», скинувший свою пестроцветную рубаху и облачившийся в не менее чудовищный спортивный костюм, смотрел на Марину из-за стакана с железнодорожным подстаканником и тоже как будто чего-то ждал.
Марина струсила.
— Я ничего не знаю, — пробормотала она, — а что такое?
— Про покойника-то? — усомнилась бабуся Логвинова. — Разве не знаешь? Ты ж его нашла!
— Да перестаньте вы! Оленька и так ничего не ест!
— Салат очень вкусный, — почти в один голос воскликнули Юля и Сережа, и отодвинули от себя пустые тарелки, и придвинули полные — синхронно.
— Оленька, посмотри, как надо кушать! Посмотри, посмотри, как все тут хорошо кушают!
Сорокалетняя Оленька капризно тряхнула сорокалетними кудрями.
— Ах, мама, отстань! Еда — это так скучно!
— Мы живем не для того, чтобы есть, — произнес Геннадий Иванович с затаенной улыбкой, — но все же есть для того, чтобы жить, надо!
— Мне, чтобы жить, надо не много, — прошептала Оленька, — совсем не много.
— Вегетарианство — лучший способ сохранить здоровье, — провозгласил Сережа, уписывая морковное пюре.
— Самый безопасный! — поддержала Юля, налегая на картофельное.
— Да про труп-то что тебе сказали? Милиция-то? — облизав губы, громко спросила Валентина Васильна у Марины.
Нежная Оленька вздрогнула и умоляюще посмотрела на мать, Элеонору Яковлевну.
— Он за Юлькой ухаживать пытался, — сказал Сережа сквозь пюре то ли с гордостью, то ли с отвращением, — этот труп ваш. Никакого покоя не давал. Я его бить собирался, — добавил он горделиво.
Оленька прикрыла глаза — от ужаса, разумеется.
— Делал неприличные намеки, — сообщила Юля, тоже с гордостью. — Приглашал в «люкс», который на ремонте. Между прочим, «люкс» на ремонте, а никакого ремонта там нет! Все какие-то комбинации проворачивают! Интересно, администрация в курсе?
— Давайте лучше про погоду, — быстро предложил бывший «гаваец», переквалифицировавшийся в спортсмена. — Как вы думаете, жара еще постоит?
— Жара — это ужасно, — прошептала Оленька, вздрогнув плечами, укутанными в шаль. Шепот и вздрагивания явно имели отношение к Геннадию Ивановичу. — Верно, мама?
— Я буквально задыхаюсь, — поддержала ее мать.
— А я люблю жару и никогда не задыхаюсь, — объявила профессорская внучка Вероника и усмехнулась злорадно. — Дед, пойдем завтра после завтрака в теннис играть.
— Ты же не хотела, — удивился дед, — передумала?
— Передумала.
— Поучите меня, Вероника, — попросил Геннадий Иванович интимно, — мне так хочется научиться играть в теннис!
— Шикарный спорт, — моментально согласилась Вероника, и дед Генрих Янович взглянул на нее подозрительно, — а у вас ракетка есть?
— Ну-у, — протянул Геннадий Иванович, — возьму в прокате.
Вероника надкусила яблоко и с хрустом начала жевать.
— А что там дают? «Принс», «Хэд», «Данлоп», «Юнекс», «Фелкль»?
Геннадий Иванович моргнул. Оленька с матерью переглянулись.
— У меня «Хэд», — подал голос миролюбивый «гаваец», — могу предложить. Хотите?
— Геннадию Ивановичу предложите, — перевела стрелки зловредная Вероника, — у меня свой «Хэд».
— Геннадий Иванович, я могу вам предложить…
— Да мне, собственно, все равно, если Вероника согласна меня учить.
— Да на что он вам, этот теннис! — досадливо воскликнула Оленькина мама и захлебнула досаду теплым компотом, оставшимся от полдника. — Все прям, как дураки, кинулись в этот теннис играть!..
— Бег — вот лучшее средство, — провозгласила Юля.
— Легкая атлетика — королева спорта! — поддержал ее Сережа, и они синхронно размешали в железнодорожных стаканах принесенный с собой заменитель сахара.
Марина еще чуть-чуть раскопала салат и поднялась.
— Приятного аппетита, — кисло сказала она, — до завтра.
Бабуся Логвинова деловито заглянула в ее тарелку:
— И эта ничего не поела! Уморить себя решили!
Оленька повыше подтянула шаль.
— Я не хочу. Еда — это так… глупо.
И скучно и глупо, подумала Марина желчно.
Ну почему считается, что женщина, которая ничего не ест, гораздо интереснее женщины, которая ест все? Кто это придумал?
Ей хотелось есть — она не ужинала вовсе не потому, что «скучно и глупо», а из-за аллергии на рыбу. Сейчас поешь, а утром с ног до головы покроешься красными пятнами!
Хорошо, что в номере у нее банка с кофе, любимая кружка, длинная-предлинная палка сухой колбасы и три пакета хрустящих хлебцев. Да, и еще роман!
— В десять часов танцы, — напомнил Геннадий Иванович, и Вероника опять усмехнулась, — приходите, Марина! Это своеобразный клуб. Можно пообщаться, поговорить, покурить… Жизнь здесь слишком размеренная, от нее быстро устаешь.
— Спасибо, Геннадий Иванович, — поблагодарила Марина. Вот только танцев ей не хватало!
Марина выбралась из-за стола, чувствуя, что все, не только соседи, но и прочие отдыхающие, рассматривают ее с истовым любопытством, перестают есть, вытягивают шеи, шепчут друг другу в уши, кивают в ее сторону и показывают глазами.
Еще бы, ведь это она нашла… труп!
Труп нашла, а «приключения» из этого не вышло. Не вышло никакого «приключения», и не выйдет! Жалость какая.
Усатый милиционер, приехавший на «газике», ее почти ни о чем не спрашивал. Она сама рассказала, как подлая шляпа слетела с головы, как она стала ее вылавливать, нагнулась и… и увидела.
— Перепугались? — спросил милиционер равнодушно.
Марина пожала плечами:
— Не особенно. Неприятно, конечно…
«Приключения» не вышло, и главный герой, циничный, остроумный и загорелый полицейский капитан с пушкой за ремнем, в выцветших и потертых джинсах, тоже никак не вырисовывался. Не тянул усатый милиционер на главного героя!
Труп оказался не криминальный — все правильно понимала бабуся Логвинова.
Выпил лишнего, сел на мостках, задремал, да и свалился — так как-то получалось.
Длинными санаторными коридорами, застланными ковровыми дорожками — красная середина, зеленая кайма, — Марина добралась до высоких двойных ореховых дверей, вышла на вечернее солнце, пристроилась на лавочку с гнутой садовой спинкой и закурила.
Очень хотелось есть, и она с удовольствием думала о сухой колбасе и банке с кофе. Нужно завтра сходить в ближайший магазинчик, купить йогуртов, сыру и серого деревенского хлеба, наверняка здесь есть.
Ореховая дверь открылась и закрылась. Кто-то вышел и пристроился на ту же лавочку, но с другой стороны.
Откуда-то взялась толстая пыльная кошка, посмотрела на Марину вопросительно, зачем-то лизнула лапу и стала тереться о Маринины светлые брюки, оставляя на них клоки шерсти.
— Ты что? — спросила у нее Марина и стала отряхивать шерсть. — Разве не видишь, у меня ничего нет! Бедная, бедная, голодная киса!
— Не верьте ей, — посоветовали с другого конца лавочки, — она не бедная и не голодная.
Марина посмотрела вбок и обнаружила неподалеку спортивные штаны непередаваемо-павлиньей расцветки.
— Бедная и голодная. — Она погладила пыльную кошачью башку и снова неодобрительно покосилась на штаны.
— Я только что скормил ей остатки рыбы. Я сегодня, знаете ли, опять ловил.
— Ловить мальков в луже — гнусно.
— Я же не глушу их динамитом.
После чего они уставились друг на друга. Кошка вопросительно мяукнула, не понимая, почему Марина перестала ее гладить.
— Здрасте, — неожиданно поздоровался тип в цветастых штанах.
— Добрый вечер, — с ходу откликнулась привыкшая быть вежливой Марина.
— Вы только меня не перебивайте, — быстро сказал он, — меня зовут Федор Федорович Тучков. Можно просто Федор. Я из Москвы. А вы Марина, да?
— А почему я не должна вас перебивать?
— Потому что я никак не могу сказать вам, как меня зовут, вы все время перебиваете.
— А зачем мне знать, как вас зовут?
Он вздохнул, полез в карман и достал сигареты.
— Так принято, — подумав, объяснил он, — мы с вами отдыхаем в одном санатории и даже сидим за одним столом, так что нам придется как-то называть друг друга.
— Вряд ли нам придется как-то друг друга называть, — отчеканила Марина, — зачем?
Очень уж он ей не нравился, с его брюшком, гавайской рубахой, цветастыми штанами и сладкой улыбкой на круглой физиономии. Ей-богу, Геннадий Иванович, будущая звезда теннисного спорта, и то лучше!
— Я вас… раздражаю? — смиренно спросил Федор Федорович Тучков.
— Раздражаете, — призналась Марина.
— Почему?
Не могла же она сказать про рубаху и брюшко!
— Не знаю. Я не люблю никаких курортных знакомств.
— Ну, на курорте никаких знакомств, кроме курортных, быть не может.
— Я никаких не хочу.
— Тогда вам надо было ехать на заимку.
— Куда?!
— В тайгу, — сказал он равнодушно, — на заимку. Лес, а в лесу избушка — это заимка и есть. Или вы сибирских писателей не читали — Астафьева, Липатова?
Марина смотрела на него во все глаза. Он курил, кошка терлась о его штанину, поглядывала вопросительно.
— Завтра, — пообещал Федор Федорович кошке, — завтра опять наловим. Ты полведра рыбы съела, хватит, совесть надо иметь!
Ореховая высоченная дверь отлетела, бахнулась в штукатурку, и на площадку выскочила мятежная профессорская внучка Вероника — шорты, маечка, кепочка козырьком назад, темные очки, и на плече стильный до невозможности чехол с ракетками. Выскочила, уронила ключи, засмеялась, завертелась, нагнулась и толкнула попкой Марину.
Та неодобрительно подвинулась на лавочке.
— Федор, не желаете ли партию? — дурашливо спросила Вероника. — Дед сказал, что не пойдет. И курить, между прочим, вредно. Минздрав давно предупреждает!
— Какая еще партия! — перепугался Федор Федорович. — Что вы, Вероника! После сытного ужина я только и могу, что греть на солнце свои старые кости!
Вероника закинула за спину чехол и поставила на лавочку безупречную ногу в безупречной кроссовке. Загорелое, упругое, аппетитное и черт знает какое бедро оказалось прямо под носом у Федора Тучкова.
— За ужином вы ничего не ели, не врите. Пили чай и больше ничего.
— Точно, — признался Федор, косясь на бедро, — экая вы наблюдательная молодая особа!
— Что за жаргон! Вы что, учитель русской словесности?
— Вот и нет! — глупо захихикав, сказал испытуемый бедром Федор Тучков. — Вот и не угадали!
Из-за этого глупейшего хихиканья, а также из-за того, что он моментально пошел туда, куда манила его Вероника, подобно всем известному бычку на веревочке, Марина прониклась к нему еще большим презрением и отвращением, если только это было возможно.
— А кто?
— Чиновник, — покаялся Федор, — чиновник в министерстве.
— Коррумпированный?
— Э-э… боюсь, что нет.
— Тогда что с вас взять, — заключила Вероника, сняла ногу с лавочки и пристроилась рядом с Мариной, обдав ее запахом вкусных духов.
— Давайте, — приказала она, — рассказывайте.
Марина молча смотрела на нее, но профессорскую внучку было не так-то просто сбить с толку.
— Что вы смотрите? — спросила она и окинула себя взглядом. — У меня что, ширинка расстегнута? Или лифчик выпал? Федор, посмотрите, сзади у меня все в порядке? Лифчик не волочится?
Федор хрюкнул и с некоторой заминкой сообщил, что сзади у нее все в порядке.
— Ну тогда рассказывайте!
— Что?
— Как что?! Про труп рассказывайте!
— О господи, — выговорила Марина, стряхнула пепел с сигареты и поднялась. — Я должна идти. Спокойной ночи.
Но она даже предположить не могла, насколько трудно сбить с толку профессорскую внучку!
— Никакой спокойной ночи! Сначала вы нам расскажете про труп, а потом будет спокойная ночь! Мы вас не отпустим! Правда, Федор? Не отпустим же?
И тут она цепкой лапкой ухватила Марину за брюки. Кошка мяукнула вопросительно.
Марина усмехнулась и шагнула прочь, но нахальная девчонка не отпускала брюки.
— Отпустите.
— Ни за что.
— Вы что? — спросила Марина. — Сумасшедшая?
— Я не сумасшедшая, — весело сказала нахалка, — я любопытная.
Нужно было или вырывать брюки, которые и так неприлично сползли там, где за них уцепилась когтистая лапка, или покориться.
Покоряться на глазах у Федора Федоровича Тучкова, которому она только-только объяснила, что знать его не желает и разговаривать с ним не станет, ей не хотелось.
Вырываться на глазах у него же ей хотелось еще меньше.
— Отпустите, — повторила Марина и независимо поддернула сползающие штаны.
— Отпущу, если расскажете.
— Нечего рассказывать.
— Тогда не отпущу.
И Вероника засмеялась, открыв безупречные зубы.
Федор Федорович отчетливо и коротко хмыкнул и вытащил еще одну сигарету.
Из ореховых дверей выползла незнакомая бабулька с пакетиком, неодобрительно помахала рукой, разгоняя дым, и позвала нежно:
— Кыс-кыс-кыс!
Кошка мяукнула, вскочила на лавку, прошлась по коленям Федора Тучкова и брякнулась под ноги барабульке.
Та стала активно вываливать из пакета неаппетитное месиво из рыбы и мяса. Кошка совалась, нюхала и брезгливо дергала усами. Месиво ей явно не нравилось.
Марина неожиданно обнаружила, что они — все трое — тоже брезгливо морщатся, как эта кошка.
— Пошли отсюда, — перехватив ее взгляд, сказала Вероника и непринужденно дернула за руку Федора Федоровича, — пошли, пошли!
— Кысенька, — приговаривала бабулька, — кушай, кысенька! Что же ты не кушаешь?
— Ее сейчас вырвет, — предсказала Вероника, — пошли быстрей, я на это смотреть не хочу!.. Пошли скорее!
— Куда?
— Господи, ну туда, где вы будете рассказывать про труп!
Вероника поднялась — Федор Тучков проводил скорбным взглядом аппетитную попку — и резво побежала в сторону от ореховых дверей, бабульки и кошки.
— Вы идете?!
— Надо идти, — озабоченно проговорил бывший «гаваец», — надо идти.
Марина тотчас же поднялась и пошла — ясное дело! — в сторону, противоположную той, куда поскакала резвая барышня.
— А вы куда?! — прокричала успевшая отбежать довольно далеко Вероника. За ней поспешал Федор Федорович. — А впрочем, какая разница! Давайте туда!
В одно мгновение она оказалась рядом с Мариной, схватила ее повыше локтя, потащила, поднажала, повернула и вырулила к лавочке, притулившейся за голубой елкой.
— Ну вот, — сказала Вероника и кинула на газон свой шикарный чехол, — очень замечательное место. Уединенное, и покурить можно.
Она проворно достала пачку и заявила Марине:
— Меня с куревом дед гоняет. А вас кто гоняет?
— Меня никто не гоняет. Я уже взрослая девочка.
— Господи, дед меня будет гонять за курево, даже когда мне стукнет шестьдесят! Он все равно будет жить вечно, так что отвязаться от него нет никакой надежды. А вам разве уже шестьдесят? И у вас нет деда?
— Вероника, — сказал, неторопливо выходя из-за елочки, Федор Тучков, — ну что вы такое говорите! Вы ведь уже не маленькая, а несете… черт знает что.
— И не черт, и не знает, и не что, — выстрелила Вероника и отправила в рот тоненькую сигаретку, — и я хочу узнать про труп. Рассказывайте!
И тут Марина засмеялась — такая настырная оказалась девица!
— Значит, так, — начала она, — я сидела на мостках, ветер унес мою шляпу. У меня есть чудная шляпа из итальянской соломки. Я стала ее выуживать и под водой увидела… увидела…
Внезапно ей стало тошно, как будто она снова увидела в коричневой воде колыхание травы и медленное движение волос вокруг белого расплывающегося пятна. Самое худшее, что это было не просто Пятно, а мертвое человеческое лицо — с открытыми
Глазами, с черным провалом рта, из которою полилась вода, когда мужики стали поднимать тело. Рубашки облепила здоровенные руки, и джинсы неприлично съехали, открыв серую, с зеленью кожу, и уже было совсем неважно, прилично или нет, потому что это был не человек, а что-то другое.
Неужели я тоже стану такой, когда умру? Я не могу стать такой, потому что это буду не я. А где тогда буду я?
— Ну и что, и что? — жадно спрашивала Вероника. — Господи, почему меня там не было!
Марина глубоко вдохнула. Воздух был вечерний, вкусный, летний.
— Там были… молодой человек с девушкой. Наши, из-за стола, Вадим и Галя, кажется. Он сбегал, привел людей. Те люди привели еще людей. Потом милиция приехала. Вот и все.