– Полегчало после холодного душа? – участливо спросил я. – Теперь ты способен поддерживать разговор? Если нет, то в холодильнике остался спрайт.
– Не надо спрайта! – быстро сказал Марк. Это было произнесено с решимостью закодированного алкоголика, которому предложили угоститься водочкой.
– Вот и отлично! – воскликнул я бодрым голосом врача-нарколога, радующегося за своего пациента. – Тогда продолжим. Я спросил, как ты относишься к сотовой связи. Только не рассказывай мне, что это незаменимая вещь для того, чтобы без конца трепаться о любовниках и о тряпках. Говори по существу. Как на духу.
Мой вопрос был поставлен таким коварным образом, что на него невозможно было дать конкретный ответ. Этой маленькой хитрости обучил меня однажды ныне покойный мент Воропайло. Загоняешь дурацкими вопросами подозреваемого в тупик, вынуждаешь его нести всякую околесицу, а потом за это же и бьешь, обвиняя его в нежелании чистосердечно покаяться. Вкратце принцип можно сформулировать так: «Начинай издалека, заканчивай тесным контактом». В применении к гомику это звучало несколько двусмысленно, но я не собирался прикасаться к нему даже пальцем.
– Крюк, Марк, – напомнил я. – Эта штуковина так и просится к тебе в гости, а ты все никак не разродишься ответом.
– Сотовая связь, значит, – тупо забормотал он, безуспешно пытаясь не глядеть на тремпель. – Как я к ней отношусь, да? Ну, нормально отношусь, хорошо даже. Незаменимая вещь.
Я пристукнул его тремпелем по макушке и сурово произнес:
– Врешь. Ты плохо относишься к сотовой связи, Марк. Дискредитируешь ее в глазах общественности. Какой дурак захочет обзавестись телефонной трубкой, которая может взорваться у самого уха?
До него наконец дошло. Он попробовал встать с каким-то оправдательным лепетом, но, после того как тремпель стремительно прошелся по его плечам, занял прежнюю сидячую позу, только скрючился весь до невозможности.
– Чтобы впредь не пришлось прибегать к мерам физического воздействия, – сказал я понурившемуся Марку, – говорить теперь буду я, а ты – слушать и запоминать.
Скорчив грозное лицо, я заговорил:
– Мне плевать, кто покушался на твоего папашу и почему ты не предупредил его о заминированной трубке. Мотивы преступления – дело второстепенное. Тех, кто расследует обстоятельства взрыва, в первую очередь интересуют факты. А самый главный и неоспоримый факт, Марк Владимирович, состоит в том, что ты, сволочь такая, находился в сговоре с убийцами.
– Это еще доказать надо, – огрызнулся он, осмелев, как крыса, загнанная в угол.
Я уж хотел сбить с него спесь испытанным способом, когда меня неожиданно осенило. Разгадка тайны читалась в бегающих глазах Марка. Интуиция тут сработала или телепатия, понятия не имею. Но теперь я совершенно точно знал, какую роль сыграл он в этой грязной истории.
– За доказательствами задержки не будет, – пообещал я с недоброй улыбкой. – Мне известен каждый твой шаг. Если не вдаваться в подробности, то ты незаметно выкрал папину телефонную трубку, передал ее, куда следует, а потом тихонько вернул на место… Так ведь было дело?
Совершенно убитый услышанным, Марк ошеломленно спросил:
– Откуда ты знаешь?..
– Я пришел сюда не для того, чтобы удовлетворять твое праздное любопытство. Задай другой вопрос, самый важный для тебя теперь.
– Какой? – встрепенулся он. – Какой вопрос я должен задать?
– В первую очередь ты должен поинтересоваться, сколько стоит эта информация.
Марк вскочил с кровати, на этот раз совершенно беспрепятственно. Я держал его на крючке более надежном, чем тот, который обещал применить раньше. Надобность в применении физической силы отпала, и я даже слегка жалел об этом, когда наблюдал за перемещениями дряблой задницы Марка по комнате. Спереди он еще напоминал мужчину, но когда поворачивался спиной, мне казалось, что я вижу перед собой всполошенную голую бабу, выскочившую из охваченной пожаром бани. И где только он научился так всплескивать руками, что-то причитая при этом скорбным голосом?
Я хотел попросить его прекратить это бесконечное мельтешение перед глазами, когда ощутил затылком легкий сквознячок, порожденный открывшейся позади меня дверью, и резко обернулся.
Передо мной находился капрал Бурцев собственной персоной, и свою черную дубинку он сжимал в руке с самым решительным видом.
– Тебя разве звали, унтер? – удивился я.
– Марк… Марк Владимирович! – Просунувшаяся в дверной проем голова не замечала меня в упор. – Помощь не требуется? Шумновато тут у вас…
– Мы сами разберемся с Марком Владимировичем, – сказал я строго. – У нас сцена ревности, и ты третий лишний. Так что закрой дверь с той стороны. Мы хотим побыть вдвоем.
Но Бурцев не мог поверить в такое коварство дружка.
– Марк Владимирович! – не унимался он. – Что здесь происходит?
Правды он так и не услышал. Дубов-младший находился в слишком затруднительном положении, чтобы объяснять каждому, почему он мечется голый по комнате и о чем секретничает с типом, многозначительно помахивающим в воздухе тремпелем.
– Сказано тебе, убирайся! – взвизгнул он. – Проваливай!
Прежде чем капрал успел выполнить хозяйское пожелание, я помог ему захлопнуть дверь. При этом она прихватила не только руку с дубинкой, но и половину не успевшей отпрянуть головы. Я выждал некоторое время, надеясь, что капрал явится за добавкой, а потом опять переключился на страдающего Марка.
– Сколько ты хочешь за молчание? – спросил он, не переставая метаться по комнате.
– Вопрос задан некорректно. Я ведь не шантажист какой-нибудь.
– Кто же тогда, интересно знать?
– Придворный биограф твоего отца, – напомнил я. – Вчера ты подкатился ко мне с предложением оплатить полученную от меня информацию о тайной стороне его жизни. Считай, что я тебе ее уже слил. Так что гони девять штук, и расходимся.
– Девять? – Марк остановился в недоумении.
– Девять, – подтвердил я с безмятежной улыбкой. – У тебя отличный слух.
– Разговор шел только о трех тысячах! – запротестовал Марк с возмущенным видом.
– Но разговор шел о другой информации. Та, которую я сообщил, в тысячу раз ценнее, а обойдется тебе всего в три раза дороже. Улавливаешь свою выгоду?
Нет, Марк не улавливал. Вместо того чтобы заплясать от радости, он плюхнулся на краешек кровати и, трагически обхватив голову руками, качнулся из стороны в сторону.
– У меня нет таких денег. – Вот и все, что услышал я в благодарность за свои старания.
Он успел закрыть лицо ладонями, увидев мою занесенную руку, и мне осталось лишь щелкнуть по беззащитному носу. Он моментально налился кровью, как у Деда Мороза, а голос, прорвавшийся наружу сквозь пальцы, зазвучал гнусаво:
– Перестань, ради бога! Ты же не даешь мне договорить до конца!
– Договаривай, – согласился я, брезгливо отирая оскверненный палец о простыню.
– У меня нет таких денег, но… – Заметив, как я встрепенулся при этом унылом признании, Марк поспешил закончить на мажорной ноте: – Но я возьму их в отцовском сейфе. Завтра.
– Никакого завтра у тебя не предвидится, вонючий хорек, – сказал я. – Заберешься в папочкин курятник и принесешь мне золотое яичко сегодня. Андестенд?
– Андестенд, андестенд. Сегодня. В полночь.
Убежден, что еще ни одному мужчине Марк не назначал свидание с такой неохотой.
Глава 4
1Дубов принял меня лишь под вечер, когда на территории давно улеглась всяческая суматоха и все вокруг опять сморило изнуряющей духотой да ленивой одурью. Впечатление было такое, словно мир покрыт исполинским невидимым одеялом, чтобы пропотел хорошенько и исцелился от лихорадочного дневного жара.
В знакомом кабинете было убрано, место разбитого аквариума занял новый, но плавала в нем теперь одна-единственная золотая рыбка, которой чудом удалось выжить во время вчерашней катастрофы. По ее унылому виду было понятно, что никаких желаний она исполнять не умеет, ни чужих, ни собственных. Сервировочный столик с бутылками отсутствовал. Это означало одно из двух: либо Дубов успел уничтожить все запасы спиртного в доме, либо избрал трезвый образ жизни. Я надеялся на второй вариант. Не хотелось бы мне, чтобы он опять нажрался и затеял новую корриду. Откуда я знал, сколько у него внебрачных детей и нет ли среди них сына Иришиной комплекции?
Но Дубов не показался мне ни пьяным, ни агрессивным. Слегка убитым, это да. Как будто его контузило утренним взрывом. Легкая белая рубаха с короткими рукавами на нем промокла до эротической прозрачности, и сквозь ткань проступала курчавая растительность на груди. Учитывая, что в кабинете работал кондиционер, Дубов либо жил в своем собственном температурном режиме, либо только что явился с улицы.
– Садись, – коротко сказал он, прохаживаясь по кабинету с мрачным выражением лица.
– Садись, – коротко сказал он, прохаживаясь по кабинету с мрачным выражением лица.
Безостановочное брожение продолжалось около пяти минут. Не зная, чем себя занять, я боролся с искушением закурить одну из трех оставшихся у меня сигарет. Наконец Дубов занял свое кресло за столом и раздраженно произнес:
– Вот ведь подонки! Не дадут спокойно помереть от рака!
– Вы имеете в виду кого-то конкретно? – осторожно спросил я.
– Куда уж конкретнее! Такое покушение могли организовать только профессионалы высочайшего класса. Силовики. Моя популярность и прямолинейность не дают этой своре спать спокойно.
– Сейчас многие профессионалы работают на частных лиц, – напомнил я. – Заказчиком мог быть кто угодно.
– Нет. – Дубов мрачно покачал головой. – Это государственный заказ, заруби себе на носу, писатель. Та телефонная трубка всегда находилась при мне, и обычно только я отвечал на звонки. Она предназначалась для особо важных разговоров. Номер знали считанные единицы. Его невозможно было ни просканировать, ни определить каким-либо другим способом. А мне ведь не случайно трезвонили все утро, помнишь? Кому-то не терпелось снести мне голову. – Он машинально провел рукой по седой шевелюре, убеждаясь, что пока еще все находится на своих прежних законных местах.
– Если номер знало ограниченное число людей, то тем проще вычислить среди них покушавшегося, – подсказал я.
– Я тебя не в качестве Шерлока Холмса нанял! – неожиданно разозлился Дубов.
– Меня пока что вообще никто не нанял, – спокойно парировал я. – Вы затащили меня сюда, поболтали со мной на общие темы, познакомили со своей очаровательной дочерью и накормили незабываемым завтраком со взрывчаткой на десерт. Вот, собственно говоря, и все. Очень признателен, конечно, но я бы предпочел другую развлекательную программу.
Дубов меня слушал-слушал, а потом как заорал:
– Ты не развлекаться сюда привезен! Считай, что я тебя уже нанял! Ты работаешь на меня! Все! Разговор закончен! Как я сказал, так и будет!
– Говорить можно что угодно, – возразил я уже не просто спокойно, а скучно. – Только в карманах у меня так же пусто, как и вчера. Как будем решать эту проблему? На дворе не Новый год, так что на сюрприз под подушкой вряд ли можно рассчитывать.
– Сколько тебе платят за твои книжки? – поинтересовался Дубов, бесцельно перекладывая на столе бумаги. По его отстраненному виду было заметно, что сумма моего гонорара давно определена, и торги будут носить чисто символический характер.
– Мне много платят, – соврал я. – Очень. – Даже на последнем слове мне удалось не моргнуть глазом.
– Много – это сколько?
– Много – это гораздо больше, чем мало.
– Я дам тебе ровно десять тысяч и ни долларом больше, – заявил Дубов с кислым видом. В этот момент он гораздо больше походил на скупого еврея в лавке, чем на главного патриота России, сулящего процветание каждому соотечественнику.
Прикинув, что на взносы обоих Дубовых, старшего и младшего, можно будет завтра же затеряться на российских просторах так, что ни одна собака не отыщет, я повеселел. Меня абсолютно не волновало, как отнесется Дубов к такому коварству с моей стороны. Я не питал к нему ни симпатии, ни добрых чувств, ни просто уважения. Он решил любой ценой подчинить меня своей воле, заставить меня плясать под его дудку. Я же становиться покорно пляшущей марионеткой не желал. Таким образом, каждый из нас вел свою игру и каждый устанавливал в ней собственные правила. Первым применил недозволенный прием Дубов. Я лишь намеревался отплатить ему той же монетой.
Помимо всего прочего, у меня попросту не было времени строчить эти чертовы мемуары. Раз уж Дубов сумел раскопать похороненное мной прошлое, то эти сведения могли всплыть когда угодно и где угодно. Например, завтра. Или вчера. В милиции, в прокуратуре, в ФСБ. Если отбросить всякую лирику, до которой юридически подкованному народу нет никакого дела, то мои недавние похождения тянули на пожизненное заключение. Я превысил все мыслимые и немыслимые пределы необходимой обороны, а смягчающие обстоятельства на нары вместо матраса не положишь. Более того, Веру тоже могли привлечь в качестве соучастницы, и при таком раскладе моей дочурке светило счастливое детство в каком-нибудь сиротском приюте.
Все это и многое другое пронеслось в моей голове за те несколько секунд, которые понадобились мне для принятия окончательного решения.
– Отлично, – сказал я, пристально глядя Дубову в глаза. – Десять тысяч долларов. Этой суммы будет вполне достаточно. И никаких переводов на счет, открытый в «Шалтай-болтайбанке». Только наличные.
– Разумеется. – Он смотрел на меня с не меньшим вниманием. – Я вручу тебе всю сумму, как только ты закончишь работу.
– Нет. – Я покачал головой. – Такие условия меня не устраивают.
– Свое мнение можешь оставить при себе, – отрезал Дубов. – Будет так, как я сказал, а не иначе. Расчет в конце. Потерпишь, ничего с тобой не станется… Ты сколько страниц в день шлепаешь?
– Это зависит от многих обстоятельств… – пробормотал я, прикидывая, хватит ли мне девяти тысяч, которые пообещал Марк. Новые паспорта, не самой последней паршивости тачка с документами, квартира в каком-нибудь захолустье… В принципе можно было уложиться в смету и без гонорара.
– От чего зависит? – прервал мои размышления Дубов. – От размера шрифта?
Я взглянул на него с подозрением: не издевается ли? Но он был абсолютно серьезен и деловит. Это было по меньшей мере странно для человека, который выпустил несколько книг, подписанных его именем. Пожав плечами, я пояснил:
– Без буковок, конечно, никак не обойтись, но существует еще такое понятие, как вдохновение…
– Вздор!
– Что?
– Я сказал: вздор! Чушь! Выдумка яйцеголовых для оправдания своего существования. У тебя под рукой будут все необходимые материалы: мой дневник, подробный план книги, подборка газетных статей, видеокассеты, дискеты. При чем тут какое-то вдохновение? Садись и пиши. Страниц этак по двадцать в день… – Дубов выпятил губы, словно намереваясь поцеловать невидимого призрака, задумчиво пошевелил ими и опять напряг голосовые связки: – За месяц управишься. Запросто.
Мне было что ему возразить, но не станете же вы вступать в спор с заупрямившимся ослом? Тем более если вам с ним не по пути.
Меня больше интересовало другое: не удастся ли облегчить побег, взяв работу на дом? Уже составив некоторое представление о деспотических замашках Дубова и примерно представляя себе, что услышу в ответ, я все же решил забросить удочку. На всякий случай.
– Ладно, попробую управиться за месяц, – задумчиво произнес я, хмуря лоб для пущей важности. – Потом приезжаю сюда с готовой рукописью, вы ее просматриваете и расплачиваетесь со мной на месте. Так?
– Ты больной? – желчно осведомился Дубов, еще недавно жаловавшийся мне на раковую опухоль. – Псих? Или прикидываешься? Кто же теперь тебя отсюда выпустит, тем более с секретными материалами? Не-е-ет. – Он тянул это короткое слово так долго, что израсходовал весь воздух в легких и был вынужден с присвистом пополнить запасы. – Писать будешь здесь. Под моим присмотром. Стоит тебе выйти за ограду, и тебя моментально прихлопнут, как муху.
– За что? – полюбопытствовал я.
– Ни за что. Просто так. Мух за что убивают? За вредность! Вот и тебя тоже изничтожат на всякий случай. Как потенциального разносчика опасной информации.
Дубов захохотал, радуясь своему остроумию. Я веселье попридержал. В его мрачной шутке присутствовала такая большая доля правды, что это было уже несмешно.
Мне вспомнилось расхожее сравнение громкой сенсации с разорвавшейся бомбой. После случая с телефонной трубкой подобная ассоциация поневоле обретала угрожающий смысл. Бомба, которую решил подсунуть мне Дубов, ждала своего часа, и взрывной механизм мог сработать в любую минуту. Будет книга написана или нет, теперь это не имело никакого значения. Одним только невольным соприкосновением с разоблачительными фактами я уже подписал себе смертный приговор. Нет, не я подписал. Дубов сделал это, втравив меня в историю с перетряхиванием чужого грязного белья. И он отлично сознавал, чем для меня закончится пребывание в его доме. Посмертным изданием еще не написанной мной книги. Он избрал меня в качестве камикадзе. Мне пришлось отвести глаза в сторону, чтобы не позволить Дубову прочитать то, что в них было написано. Я не желал быть разменной пешкой и ненавидел людей, которые запросто жертвуют близкими в своих политических играх. Мной… Молоденькими мальчиками в форменных оливковых рубашечках, которых могут просто упрятать в кутузку, а могут и покосить из автоматов… Мальчиками постарше, которым не сумели обеспечить настоящую жизнь, зато обрекли их на настоящую смерть в Чечне… Моряками, которых топят в море, как каких-то безродных котят.