Выручила меня из затруднительного положения, как ни странно, сама Натали. Спрятала руки за спину, кокетливо опустила голову, поковыряла носком кроссовки землю под ногами и вдруг сказала:
– Ты меня отпусти, а я тебе денег дам. Помнишь, я обещала тебе пять штук баксов? Предложение остается в силе.
– Где ты их достанешь? – хмыкнул я, изображая недоверчивость. На самом деле упоминание о деньгах заставило меня внутренне подобраться. Это не алчность была, а предчувствие близкой удачи. Как в шахматной партии, когда противник, торопясь закрепить победу, совершает маленькую оплошность. А Натали все еще надеялась выиграть одним лихим наскоком. Прямо белая королева!
– Достану, – пообещала она уверенно.
Я как можно более равнодушно сказал:
– Марк умер, у его папаши ты в любимицах явно не числишься. Откуда у тебя возьмутся деньги? Даже если всех юных патриотов через себя пропустишь, ты и половины названной суммы не наскребешь.
Она оскорбилась:
– Стану я с этих сопляков деньги брать, ха! Я тебе не проститутка какая-нибудь!
Хотел было я ей сказать, что дамочек, бесплатно шляющихся по кустам с кем попало, называют словом еще более обидным, да сдержался. Не время было расстраивать Натали, у которой, похоже, какой-то сложный комплекс имелся на тему продажной любви. Кроме того, передо мной все-таки стояла убитая горем вдова, хоть и без трусов.
– Может быть, тогда все-таки признаешься мне, откуда у тебя пять тысяч? – вкрадчиво поинтересовался я, беря Натали за обе бархатные щечки, чтобы развернуть ее лицо к себе и заглянуть ей в глаза.
Первое удалось без особого труда, а вот поймать ее убегающий взгляд не удалось – она опять отчаянно косила.
– Мне должны заплатить. За одну… услугу.
Она не случайно запнулась на последнем слове. Те услуги, которые умела оказывать Натали, не оценил бы так дорого даже арабский шейх, обкурившийся травки под названием сим-сим. Она имела в виду какой-то конкретный товар, и я уже знал, какой. Натали украла кассету, чтобы загнать ее на сторону.
– Много тебе заплатят?
– Не твое дело! – Ее взгляд попытался убежать по диагонали, но я приблизил к ней свое лицо и все же выловил ее подвижные, как ртуть, зрачки своими немигающими глазами.
– Я могу дать тебе больше. – Как только я привлек Натали к себе, мой голос зазвенел страстью, недоступной дублированным персонажам мексиканских сериалов.
– За что? – Натали растерялась.
– За ту самую кассету, – прошептал я в маленькое ухо с встрепенувшейся сережкой. Одна моя рука прошлась по ее позвоночнику, а вторая изучила переход от талии к бедрам, да так обе и застыли на своих местах.
– Нет, – шумно задышала она. – Нет, нет и еще раз нет.
– Скажи мне «да»… – Потрепав ее ушко зубами, я почувствовал, как гладкая женская кожа под моими ладонями превращается в гусиную.
– Не могу… У меня уже есть покупатель. Ты никогда не сможешь заплатить больше.
– Сколько же ты хочешь, м-м? – Обнаружив, что тело Натали начинает вибрировать, как только мои блуждающие руки оказываются в районе ее копчика, я сосредоточил на этом фронте сразу обе, не давая ей передышки ни на мгновение. Хорошеньким женщинам вредно думать. От этого у них появляются морщинки и мешки под глазами.
– Мне… обещали сто…
– Долларов?
– Ты… – произнес прерывающийся голосок Натали, – …ты… сяч.
Я вспомнил газетную статью, в которой речь шла о вознаграждении, обещанном чеченской диаспорой в Москве за достоверную информацию об истинных виновниках взрыва на Пушкинской площади. Сто тысяч долларов! Именно такова была стоимость приза, который надеялась выиграть Натали.
– Я могу дать тебе столько же, – шепнул я с вкрадчивостью змея-искусителя. Яблока у меня не было, ста тысяч тоже, а потому моя щедрость не знала границ.
Прекратив попытки обвиться вокруг меня ногами, Натали замерла.
– Откуда у тебя такие деньги?
Ну вот, стоило нам тесно пообщаться друг с другом, и она уже начала меня цитировать. Польщенный, как любой литератор, я одобрительно похлопал ее по попке и загадочно произнес:
– Оттуда.
Когда Натали подняла голову, чтобы посмотреть мне в глаза, я скорчил свирепую рожу, какой, по моему разумению, должен был обладать любой мало-мальски уважающий себя горный мститель.
– Чечня? – догадалась она.
– Тсс! – Я опасливо оглянулся.
– Значит, ты…
– Да.
– Но?..
– Мой родной дед по материнской линии живет в Грозном, – опередил я назревающий вопрос, мысленно извинившись перед покойным дедушкой Матвеем, который родной Белгород покидал только по случаю Великой Отечественной. – И все, Натали, хватит об этом, – строго сказал я. – Меньше будешь знать, позже состаришься.
– Молчу, молчу. – Натали отстранилась, чтобы присмотреться ко мне повнимательней и непоследовательно сказать: – То-то я думаю: волосы у тебя темные и нос с горбинкой…
Я не стал признаваться, что горбинку мне подарили не мама с папой, а прыгучий соперник в пору моего юношеского увлечения восточными единоборствами. Просто загадочно улыбнулся и спросил:
– Так как? Договорились?
Натали замерла в нерешительности, задумчиво ковыряясь пальцем в пупке. Палец углубился туда чуть ли не по вторую фалангу, и это с учетом трехсантиметрового ногтя! Испугавшись, что меня ждет трюк в духе филиппинских хилеров с извлечением окровавленного аппендикса, я перехватил руку Натали, сжал ее в своей ладони и повторил вопрос:
– Договорились?
– Не знаю… В принципе твое предложение меня устраивает. Не придется искать этих страшных людей, договариваться о встрече, дрожать за свою жизнь…
– Вот именно, – произнес я, с трудом удерживаясь, чтобы не начать изъясняться с кавказским акцентом, что было бы уже перебором. – Меня ты найдешь легко и дрожать тебе не придется, это я тебе обещаю. Спустишься в мою комнату с кассетой и получишь вознаграждение.
5Оставив Натали, я отправился на поиски покинутого мною Чена.
До счастливого мига обретения свободы и независимости оставалось не так уж много времени. Натали заявила, что наше новое свидание состоится примерно через час-полтора: ей необходимо сделать пару звонков, собрать кое-какие вещички, принять ванну, привести себя в порядок. Она, оказывается, прямо от меня собиралась в столицу. Нет, не мифические сто тысяч тратить в тамошних бутиках. Просто обратно возвращаться она уже не намеревалась. Кто-кто, а я понимал ее очень хорошо.
На предложение сделать предоплату я ответил столь же несуразным встречным предложением сначала оставить мне кассету для ее тщательного изучения. Мы оба посмеялись понимающе, а потом я потрепал ее по волосам прощальным жестом и с легким сердцем удалился.
Чен валялся на том самом месте, где я перебил ему аппетит. Нельзя сказать, что он был таким же неподвижным, как та собака, которую он убил, хотя движения его были беспомощными и ненужными. Что-то вроде подергиваний отброшенного ящерицей хвоста.
Крепко спеленатый, он казался еще меньше, чем был на самом деле. Белочка, примостившаяся на дереве, под которым он лежал, пустилась наутек лишь при моем появлении, а до этого, надо полагать, с любопытством наблюдала за забавными потугами невзрачного человечка. Я остановился рядом с Ченом, закурил и, лениво пуская дым, задумался, что мне теперь с ним делать. Убивать парня не было ни желания, ни необходимости. Оставлять еще на час одного – опасно. В конце концов, он мог либо распутаться, либо выкатиться из кустов на аллею, где его развязал бы первый встречный «патриот». Это могло здорово нарушить мои дальнейшие планы.
– Ну, как прикажешь с тобой быть? – хмуро спросил я, разглядывая муравья, путешествующего по носу Чена.
Разумеется, он промолчал. Когда рот человека до отказа набит утрамбованным тряпьем, он становится никудышным собеседником.
– Если я вытащу кляп, живодер, ты не станешь орать на всю округу?
Он помотал головой и попытался смерить меня убийственным взглядом. Ничего из этой затеи не получилось. Коварный муравей как раз забрался в ноздрю Чена, которую принял за таинственный грот. Обращенное ко мне лицо страдальчески сморщилось, сделавшись похожим на печеное яблоко, а потом: пчхуй! Любопытного мураша вынесло наружу, но шансов уцелеть у него было не больше, чем у человека, попавшего в селевой поток.
– Ну вот, – укоризненно сказал я Чену, – теперь сопли прикажешь тебе утирать, двуногий любитель собак?
– Я сам, – сказал он, когда я выковырял сучком последнюю тряпицу из его рта. – Развяжи. – Это сопровождалось требовательным шмыганьем носа.
– А ты обещаешь быть паинькой? Не станешь размахивать руками и ногами?
– Нет. – Он опять помотал головой и вновь шмыгнул носом, на этот раз просительно. – О том, что случилось, знаем только мы двое. Мы просто гуляли вместе по парку. Ничего не было. Я никому ничего не скажу.
– Я сам, – сказал он, когда я выковырял сучком последнюю тряпицу из его рта. – Развяжи. – Это сопровождалось требовательным шмыганьем носа.
– А ты обещаешь быть паинькой? Не станешь размахивать руками и ногами?
– Нет. – Он опять помотал головой и вновь шмыгнул носом, на этот раз просительно. – О том, что случилось, знаем только мы двое. Мы просто гуляли вместе по парку. Ничего не было. Я никому ничего не скажу.
– Твой наряд… – Я с сомнением хмыкнул. – Окружающим может показаться странным, что ты расхаживаешь по территории в одних трусах, причем несвежих.
– Все давно привыкли.
– К твоим несвежим трусам?
– К тому, что я тренируюсь в парке в таком виде, – уточнил Чен с обидой в голосе.
– Был бы ты самураем, – вздохнул я. – Вот тогда на твое слово можно было бы положиться. – Кодекс чести бусидо и все прочее, в таком же высоком стиле. Но ты ведь не японский самурай, признайся?
– У меня тоже есть понятия о чести, – гордо молвил Чен. – Свои собственные. Развяжи меня, и ты в этом убедишься.
– Ладно, – кивнул я. – Перевернись на живот.
Это было проделано со змеиным проворством. Воспользовавшись тесаком, я в два счета вспорол все путы на руках и ногах Чена, вонзил клинок в ствол дерева и предложил:
– Можешь вставать. И не забудь про свои понятия о чести.
Он поднялся на ноги и остался стоять ко мне спиной, старательно растирая затекшие запястья и лодыжки. Голос его, когда он заговорил, звучал глухо:
– Честь – это нечто такое, что можно уронить, но можно и поднять.
– Неужели? – насторожился я. – Это кто ж тебе сказал такую глупость?
– Мой учитель, Чон Соль Сэним. Он говорил, что по-настоящему сильный человек должен быть готов переступить через любое препятствие, которое мешает ему на Пути.
Последнее слово было произнесено с таким пафосом, словно Чен прямо из парка намеревался отправиться к какой-то большой и светлой цели. Например, на историческую родину, чтобы стать там духовным лидером объединенной Кореи.
– А ты, значит, сильный? – Я сделал шаг вперед, чтобы не дать Чену возможности принять боевую стойку, но его крутануло, как волчок, и теперь он был развернут ко мне лицом, выражение которого мне очень не понравилось.
– Я сильный, – заверил он меня. – Это у меня в крови. Решимость моих предков была настолько велика, что они во имя Пути были готовы проходить мимо умирающих от голода родителей, лежащих в пыли. Неудержимый поток золотого песка – вот как это называется.
– Наверное, впечатляющее зрелище? – Я увидел, как руки Чена с обманчивой ленцой совершают ритуальные движения, завершившиеся тем, что его левый указательный палец вытянулся вперед, как бы выискивая нужную болевую точку на моем теле.
– Это символ. Золотой песок невидим.
– Я имею в виду пыль. В которой лежат умирающие от голода родители. А мимо маршируют тысячи тысяч маленьких ченов.
– Сейчас я убью тебя, – буднично сказал корейский юноша в грязных трусах и деловито разулся, действуя при этом только ногами.
– За что же?
Я переместился в сторону, но вытянутая рука Чена неотвязно следовала за мной.
– За то, что ты слабый.
Белые носки Чена оказались дырявыми, оба больших пальца его ног торчали наружу, как крошечные желтые близнецы.
– Я гость твоего хозяина, не забыл? – Я продолжал передвигаться бочком, как краб, потому что мне вовсе не хотелось умирать. Ни в пыли, ни на зеленой травке.
– Ты убегал, – сказал Чен, скучно разглядывая меня своими черными глазами. – Я тебя убил. Все просто… Хэх!
Он взвился в воздух так неожиданно, что на преодоление двух метров в прыжке ему понадобилось ровно столько же времени, сколько мне – для того, чтобы вовремя отдернуть голову.
Затянутая в носок ступня Чена врезалась в толстый ствол сосны, там, где мгновением раньше маячил мой лоб. Стремительный разбег погнал его дальше. Подобно белке, которая улепетнула отсюда совсем недавно, Чен промчался наверх, а потом вдруг кувыркнулся через голову, собираясь приземлиться прямо напротив меня.
Это выглядело невероятно эффектно: человеческая фигура, парящая надо мной на фоне зелени и просвечивающей сквозь нее небесной синевы. Но не менее эффектно смотрелся в моей руке тесак, выдернутый из соснового ствола. Если не считать самого кончика, перепачканного смолой, то клинок так и сиял в столбе солнечного света, пронизывающего высокие древесные кроны чуть наискось.
Потом на тесак упала тень Чена, а следом за ней и он собственной персоной. Он приземлялся вниз ногами, как учил его мудрый наставник, имя которого звучало для меня не менее загадочно, чем подлинные названия острых корейских приправ.
Годы упорнейших тренировок ушли у Чена на отработку этого азиатского сальто-мортале, но на то оно было и «мортале», чтобы однажды завершиться смертью. И приключилась эта беда с Ченом в средней полосе России, так далеко от горы Ло-ян, усеянной большими и малыми гробницами великих героев его народа.
Когда я посмотрел на застывшего передо мной противника, мне невольно вспомнилось, как разделывали убитого белого медведя в Заполярье, куда однажды забросили меня скитания. Один молниеносный взмах ножом от паха до груди, и вспоротая шкура разваливается посередине. На то, что потом открывается взгляду под ней, трезвому лучше не смотреть. Особенно если перед тобой еще живой человек, а не уже мертвый медведь.
Я перевел взгляд на бледное лицо Чена, покрытое капельками пота. Его глаза были преисполнены глубочайшего изумления, которое оказалось сильнее боли и страха. Он словно спрашивал меня: что же ему теперь делать, как быть?
– Отправляйся туда, братец. – Я показал глазами на небо. – Там ждут тебя предки. Те, которые умирали в пыли, и те, которые проходили мимо.
Его взгляд погас. Он умер стоя, не пожелав выслушивать наставления бестолкового белого человека, не знающего, что такое Путь. Надеюсь, при этом он успел ощутить себя песчинкой в великом потоке золотого песка.
6«Становится страшно, год от года сильней, если входит в привычку смерть старых друзей…»
Молодой парень в выпростанной белой рубахе метался по экрану телевизора, оглашая речитативом какой-то спорткомплекс, забитый вопящими подростками, а я смотрел на него, заложив руки за голову и почему-то вспоминал Чена, который никаким мне другом не был, ни старым, ни новым.
Он лежал теперь в глухом уголке парка, и усыпальницей ему послужил кусок бетонной трубы, в которой запросто уместилось его тело подростка. Как и положено при погребении мертвых воинов, вместе с ним покоилось его оружие, а кроме тесака пришлось зашвырнуть в трубу лохмотья, не так давно служившие Чену одеждой. Его последними осмысленными действиями на земле стали убийство дворняги и попытка убить человека. Не слишком богатый послужной список, чтобы похвастаться этим прожитым днем перед сонмом корейских богов.
Обнаружить труп должны были не раньше, чем он даст знать о себе характерным запахом, который лично я уже не учую. Мне оставалось провести в дубовской резиденции совсем недолго, и все же меня неприятно покоробил всезнающий взгляд, которым одарил меня Душман, с которым я столкнулся на подходе к дому.
– Избавился от провожатого? – Он понимающе ухмыльнулся в бороду.
– Кореец остался отрабатывать свои излюбленные приемы, – ответил я как можно более непринужденно.
– Смертельные? – Душман неприятно засмеялся и подмигнул мне, словно вдруг стал моим лучшим другом, а я того и не заметил.
– Для псины, которая ему подвернулась, – да, – буркнул я, проходя мимо. – Он разделывает ее. Сказал, пировать будет.
– Думаю, очень скоро собаки возьмутся за него самого! – крикнул Душман мне вслед, и мне опять показалось, что он знает что-то лишнее.
Когда я вспоминал этот разговор, на душе начинали скрести кошки, и, чтобы заглушить это неприятное чувство, я пытался сосредоточиться на музыкальном клипе.
«И хочется плакать, – кричал телевизионный парень, – даже не плакать, а выть… Ты понимаешь, что не в силах ничего изменить…»
Он надрывался так громко, что я не сразу заметил вошедшую Иришу.
– С чего это тебя на Эм-Ти-Ви потянуло? – удивилась она.
– Приобщаюсь к современной культуре. – Я зевнул. – Вот, слушаю песню молодого человека, который почему-то называет себя пингвином… Или осетром?
– «Дельфин», – легко определила Ириша, бросив искушенный взгляд на экран.
– Да, очень может быть. – Я не удержался от нового зевка, но тут же сел на кровати.
Визит мисс Дубовой не входил в мои планы. Вот-вот должна была впорхнуть освеженная купанием Натали, и что тогда мне оставалось делать? Бежать за банкой пива, без которой эти две особы не представляли себе общения?
Не замечая моего напряжения, Ириша приблизилась и невозмутимо опустилась на кровать.
– Слушай, давай пообщаемся попозже, – сказал я, поспешно отдернув ноги.