На зоне Аннушка поживал лучше, чем иной трудолюбивый мужик, а сэкономленные жиры менял на конфеты и сдобы. До этого он тянул срок в соседней колонии, но его любвеобильность стала поводом для ссоры между двумя авторитетами, в результате которой один из них был ранен ножом в живот и тихо скончался в тюремном лазарете.
Аннушка, освобожденный от многих повинностей, дежурил перед биндюгой Ореха и напоминал строгого швейцара при входе в дорогой ресторан. Зэки частенько подкармливали его сладостями, чтобы он заступился за них перед смотрящим.
Заметив Кузькина, Аннушка уважительно привстал и так ласково улыбнулся, как будто он с гражданином начальником провел не одну сладостную ночку. Его огромное, разбухшее на сытых хлебах тело задрожало от возбуждения.
— Вы бы, гражданин начальник, заходили к нам почаще, а то вас скорее можно встретить в обнимку со штангой… чем в приличном обществе. Устаете, наверно, а ведь изможденному телу разрядка нужна, — многообещающе пропел он.
Кузькин едва глянул на Аннушку, и тот, заметив недобрый взгляд, поспешно отступил в сторону.
Орех к визиту начальства отнесся снисходительно, безо всякого пиетета. Спокойно выслушал сообщение о том, что подполковник Беспалый хочет его видеть, а потом безрадостно объявил:
— Буду!
Кузькин был наслышан об Орехе. Если бы смотрящий сообщил о том, что не желает видеть начальника колонии и хочет, чтобы Беспалый лично явился к его милости, то старший лейтенант воспринял бы и эти слова как должное. Год, проведенный на службе в колонии, закалил его настолько крепко, что даже содомитскую любовь зэков он воспринимал как одно из проявлений нормальных человеческих отношений.
* * *У Беспалого имелась одна особенная черта: он никогда не заводил разговор сразу, а поначалу долго рассматривал своего собеседника. Орех хорошо знал это и настроился не тяготиться нависшим молчанием: за время своих отсидок он успел убедиться в том, что каждый опер обладает какими-то странностями, и если невозможно посмеяться над чудачествами в открытую, то следует хотя бы относиться к ним с пониманием. Однако в этот раз Беспалый повел себя иначе.
Едва Орех шагнул через порог, Беспалый произнес:
— Ну, голуба, твоему царствованию у нас, кажется, пришел конец.
— А в чем дело? — насторожился Орех.
— В нашу зону направили Варяга!
— Пахана по России? — изумился Орех. — Варяга?! Почему именно сюда? Что, мало зон, что ли?
— Именно этот вопрос задал и я. Одна из причин кроется в том, что Варяга не желает принимать ни одна тюрьма в Московской области. Если его привезут в изолятор, то зэки просто выйдут из повиновения. А иметь взбудораженных зэков в столице — это все равно, что сидеть на ящике с динамитом. Конечно, наше начальство могло годами возить его по пересылкам, но это тоже чревато — неизвестно, до чего он может договориться с другими арестантами. Самое лучшее — это запихнуть его куда-нибудь в глубинку, где он не очень-то известен. Скорее всего поэтому и была выбрана моя колония. Образцовая!
— У тебя, начальник, колония сучья, почему же такого авторитетного вора, как Варяг, направляют сюда?
Беспалый хитро улыбнулся:
— Может, хотят превратить его в суку?
— Нет, такого вора, как Варяг, сукой не сделаешь! — В голосе Ореха послышались обиженные нотки. — Скорее, он твою зону превратит в воровскую. И что же ты думаешь делать?
— Хм… Вопрос поставлен неправильно. Что ты должен делать? — ткнул Александр Беспалый пальцем в грудь Ореха. — А ведь ты должен будешь его уничтожить!
— Шутишь, Александр Тимофеевич? Если я замочу смотрящего, через полчаса зэки прибьют меня гвоздями к кресту, как Христа!
Беспалый улыбнулся. Он, как всегда, не мог сказать Ореху всей правды. Впрочем, настороже он был обязан держаться даже со своими подчиненными. В этот раз дело обстояло куда сложнее — вместе с извещением о перемещении Варяга он получил предписание из ФСБ, в котором недвусмысленно требовалось поставить крест на воровской карьере Варяга. Одна из возможностей уничтожить смотрящего — это начисто скомпрометировать его перед другими осужденными. И когда ореол несгибаемого борца будет запачкан, тогда наступит время, чтобы подговорить какого-нибудь горемычного тюремного сидельца пырнуть Владислава ножом за полкило индийского чая. Охотники отыщутся. Это точно!
— Ты ошибаешься, Миша. Тебя не распяли бы на кресте, как Христа. Это была бы для тебя слишком большая честь. Ты просто бы отдал богу душу без покаяния. В этом случае зэки зарыли бы тебя в землю живьем… Но можешь не беспокоиться: этого не случится! Ты мне слишком дорог, чтобы я просто так расстался с тобой. У нас получится все, как я задумал…
— Сомневаюсь!
— Не сомневайся. Но для этого ты должен строго придерживаться моих инструкций. Не мне тебя учить. Братва умеет отличать фальшь от искренности. Один неверный шажок — и тебя прирежут, как неразумного телка.
— Ты дашь мне на Варяга чернуху? — Орех с надеждой поднял на Беспалого глаза. — Вот только есть ли на него что-нибудь?
Александр Беспалый хорошо знал своего подопечного. Орех даже на самую ошеломляющую новость умел отвечать полуулыбкой. Он умел сдерживать эмоции и порой своей невозмутимостью удивлял и Беспалого, и зэков. Единственное, в чем он себе не отказывал, так это в сентиментальности. Но в последнем его трудно было упрекнуть, так как эта черта характера едва ли не для всего племени воров. Беспалому не раз приходилось слышать от блатных щемящие истории о загубленной юности, видеть искренние, горькие слезы при исполнении обыкновенной «Мурки», и тогда ему казалось, что он беседует не с вором-рецидивистом, за плечами которого по нескольку ходок, а с наивным подростком, страдающим от отсутствия материнского тепла.
Вместе с тем Орех был необыкновенно азартен, честолюбив, и если видел перед собой перспективу, которая смогла бы сполна удовлетворить его самые смелые помыслы, то он двигался к ней с упрямством голодного телка к сосцам матери.
— Ты наивно рассуждаешь, Орех. Обхохочешься! Если даже такой чернухи и не существует, то ее нужно будет придумать. Жизнь гораздо богаче и труднее, чем нам порой видится. Варяг не пацаненок. Он успел повидать и пережить уже столько, что многим хватило бы на несколько жизней. И мне не верится, что он ни разу не споткнулся. Просто надо очень внимательно порыться в его прошлом. Я сделаю все от меня зависящее, да и ты, будь добр, постарайся. Если нам удастся провернуть это веселенькое дельце, то почему бы тебе не стать смотрящим Москвы, а то и всей России! Тем более что в столице скоро, говорят, произойдут большие перемены.
От Беспалого не ускользнуло, как лицо Ореха при этих словах напряглось и весь он как-то преобразился, приосанился, как будто действительно получил от воров предложение стать законным всея Руси.
— Ты же знаешь, Александр Тимофеевич, — осторожно начал вор, — что не все так просто. Для этого нужны огромные заслуги перед миром. Да и башка должна варить.
— То, что касается заслуг перед миром, — веско заметил Беспалый, — то их можно организовать, а насчет башки можешь не беспокоиться — она у тебя на плечах имеется. А потом, ты будешь не один. Тебя поддержат.
— И как ты себе все это представляешь? Вот, скажем, завтра прибывает Варяг. По-твоему, я должен идти к нему на поклон?
Беспалый уже не раз мысленно прокручивал эту ситуацию. Он и сам не представлял, как поведет себя с авторитетным законным. Ведь даже в новой колонии заслуженный вор ничуть не потеряет своего могущества, он вполне может приговорить начальника колонии к смерти только за невежливое обращение. Александр Тимофеевич знал такие зоны, где истинными хозяевами были коронованные воры, а кум всего лишь исполнял их волю.
— Первое, что я тебе посоветую, — наставительно сказал он, — это не лезть на рожон. Той же самой линии буду придерживаться и я… Если представится возможность стать другом Варяга, не отказывайся. Хочу заметить, что это будет трудно, он не каждого подпускает к себе. Мне известно, что Варяг очень недоверчив и чрезвычайно осторожен, как старый лис. Но если тебе удастся завоевать его доверие или если повезет стать его приятелем, то это сильно увеличит число твоих сторонников. Потом это тебе поможет продвинуться наверх, получить ключик к некоторым секретам воровского общака. А когда ты почувствуешь, что помощь Варяга тебе уже больше не нужна, вот тогда-то и надо будет воспользоваться чернухой.
— Например?
Беспалый призадумался, а потом отвечал:
— Варяг долго был у общака, а касса для вора — это такая же святыня, как церковь для верующих. Можно будет попробовать доказать, что он не однажды запускал в кассу свою лапу. Подумаем… Ну так что, договорились?
Орех протянул руку:
— Например?
Беспалый призадумался, а потом отвечал:
— Варяг долго был у общака, а касса для вора — это такая же святыня, как церковь для верующих. Можно будет попробовать доказать, что он не однажды запускал в кассу свою лапу. Подумаем… Ну так что, договорились?
Орех протянул руку:
— Договорились.
* * *Заключенные, узнав о прибытии в Печорск знаменитого законного вора, выделили ему лучшее место в углу барака, рядом с самыми крутыми блатными. Здесь располагался своего рода парламент, что-то вроде законодательного собрания барака. Рядом кучковались быки, то есть исполнительная власть и силовые структуры, беспощадно каравшие строптивых за малейшее неповиновение. Воровской закон был здесь обязателен для каждого.
Владислав уже свыкся с мыслью, что в этой колонии ему придется пробыть продолжительное время, а потому сразу активно включился в арестантскую жизнь. В карантинный барак, куда его сначала определили, из жилого сектора к нему спешили зэки за объяснениями спорных вопросов лагерного бытия. Понемногу он занял место неофициального смотрящего зоны, оттеснив на задний план выбранного прежде пахана Ореха.
К Варягу обращались не только заключенные колонии. Совета просили даже узники тюрем, сидевшие в крытках за тысячи километров отсюда. Депеши, как правило, приходили на клочках бумаги, исписанных мелким убористым почерком. Малявы вопили о несправедливости и просили заступничества. Не менее удивителен был вид самих маляв: заляпанные многими руками, они, казалось, посерели от тюремной жизни. Но в каждой из них излагалась какая-то своя история. Глядя на листок, вырванный из блокнота, Варяг всякий раз дивился тому, как это можно уместить на такой крошечной площади столько сведений, столько страданий. Прежде чем дать свой ответ, он тщательно продумывал каждое слово, ведь ему, можно сказать, надо было решать судьбу человека, и здесь даже тон письма мог сыграть свою роль.
Глава 19 ЗАСТУПНИЧЕСТВО ВАРЯГА
Карантинный срок Варяга заканчивался через два дня, и Орех с раздражением думал о том, что уже совсем скоро смотрящий России пинком распахнет дверь локалки и вступит на зону полноправным хозяином, так что прежним лагерным авторитетам достанутся роли его подпаханников, а кого-то он и вовсе передвинет в быки при своей особе.
Орех считал, что он давно уже вырос из вторых ролей, и если бы обстоятельства сложились удачно, то он сумел бы заменить не только смотрящего региона, но даже и самого Варяга.
Он ревниво относился к вниманию, которое зэки оказывали смотрящему России, с досадой думая о том, что если так пойдет и дальше, то все скоро забудут, что он направлен в эту колонию по решению сходняка. Обидно было то, что осужденные в обход Ореха обращались к Варягу по поводу спорных вопросов и он, не оглядываясь на смотрящего колонии, выполнял роль третейского судьи.
На прошлой неделе Ореху передали маляву из СИЗО. В ней сообщалось о том, что один петух, скрыв масть, умудрился запомоить целую хату, и теперь обиженные взывали к его милости, чтобы он своим решением снял с них позорное пятно. Среди запомоенных был вор Лука, которого Орех знал по «золотым» делам. Помнится, он тогда даже хотел его уничтожить, но Лука неожиданно исчез. Что ж, может быть, и хорошо, что так получилось, — роль запомоенного очень подойдет к его роже.
С ответом Орех затягивать не стал и уже к обеду отправил в СИЗО маляву: «Вот что я вам хочу сказать: настоящие бродяги должны видеть опущенного издалека, а если вы не разглядели в нем пидора, так это ваша вина. Не мне учить вас — сначала вы должны были узнать, где он сидел, с кем кантовался, под какой статьей ходил, какой масти, а только после этого предложить кружку с чифирем. Каждый из вас пропарился по нескольку лет, а потому мне не нужно втолковывать вам, что запомоенным считается всякий, кто хоть однажды прикоснулся к опущенному. Не я создавал наши законы, не мне их разрушать».
Вместе с ответом Орех отправил в СИЗО маляву с разъяснениями, что жильцов камеры триста восемьдесят пять следует считать запомоенными.
* * *Лука проснулся от сильного толчка в плечо. Он открыл глаза и, щурясь на искусственный тюремный свет, зло произнес:
— Какого черта!..
В последний раз подобное неуважение он испытал лет пять назад в Новосибирской транзитной тюрьме, когда в тесную камеру надзиратели затолкали более ста заключенных. Невозможно было сделать даже два шага, чтобы не задеть соседа. Спать приходилось по очереди, в три смены, менее брезгливые лежали по углам. Блатные, помня о своем высоком статусе, даже под страхом смерти вряд ли присели бы на пол.
Вместе со всеми ждал своей очереди и Лука. А когда шконка освободилась, он устало вытянул на ней гудевшие ноги, и едва голова коснулась грязной засаленной подушки, как он заснул — сказались недельное недосыпание и усталость, накопленные в дальней дороге. Раньше он чувствовал неудобства — жесткость деревянных нар, холод металлических полос шконки, но в этот раз он вырубился особенно крепко, как младенец в материнском чреве. Три часа сна показались ему мгновением — он даже не обратил внимания на легкие толчки в плечо, воспринимая их за обычное раскачивание вагона на стыках рельсов. Сон его был тяжел, снилось ему, что он едет в столыпинском вагоне в какую-то захудалую зону. Но следующий толчок был довольно сильным: похоже, машинист ударил по тормозам, увидев прямо перед собой неожиданное препятствие.
— Ты, батя, совсем одурел! Другим тоже полагается клопа подавить. А ну брысь со шконки! — услышал он прямо над собой звонкий, почти мальчишеский голос.
Перед Лукой стоял молодой парень и дерзко посматривал на него. Торс его был обнажен: литые плечи, сильные руки, он походил на спортсмена, прибывшего с соревнований, вот только огромные звезды, наколотые на широких плечах, свидетельствовали о том, что он принадлежал к высшей воровской касте. Типичный отрицала!
Парень, весело поглядывая, ждал ответа, и если бы Лука посмел возразить ему, то незнакомец наверняка задавил бы его своими железными граблями прямо на шконке. Проглотив оскорбление, Лука поднялся и, не произнеся ни слова, уступил дерзкому пацану место. После такого маленького поражения обычно следовало стремительное падение, но от бесчестия Луку спасло скорое отбытие на этап. Потом он не раз вспоминал нагловатые глаза парня и очень опасался, что однажды встретит в камере невольных свидетелей его унижения.
Обошлось.
* * *В этот раз перед ним стоял Рваный с двумя быками.
— А ты крепко спишь, дедуся, — невольно хмыкнул он. — Ничем тебя не пронять!
Рваный чем-то напоминал Луке того давнего попутчика по транзитке — у обоих был одинаково дерзкий взгляд. Но у Рваного выражение лица было гораздо агрессивнее, не далее как вчера он с таким же выражением мокнул головой в парашу красивого молодого парня, осужденного за изнасилование, и тем самым определил его в отверженные. Конечно, это была позорная статья, но самым постыдным было то, что изнасиловал он девочку восьми лет, заманив ее в подвал собственного дома. Рваный со своими быками мог определить в опущенные любого из присутствующих.
Зэки спали, только в самом углу камеры, перекрывая общий храп, бормотал молодой голос — парень во сне звал маму.
— А ты попробуй, может, получится, — зло прошептал Лука.
Он не собирался повторять прежней ошибки. Нужно держаться жестко. Даже среди спящих обязательно найдутся две-три пары глаз, сумеющих разглядеть проявление его слабости. А это тотчас непременно станет известно всей тюрьме. А это уже позор! Такого небольшого факта будет вполне достаточно, чтобы поставить под сомнение все его былые заслуги перед воровским миром. Под изголовьем Лука припрятал заточку, которую смастерил из обломка отвертки, — в тюремных условиях очень грозное оружие. Теперь он незаметно нащупал ее.
— Замри, Лука! — Сейчас Рваный был серьезнее обычного. — Полночь не самое подходящее время для базара. А только мы побеспокоили тебя вот зачем… Вся камера, навострив уши, слушала, что ты грозился укоцать Керосина, если Орех не отмоет нас. А такими словами, как ты знаешь, не швыряются. Вот мы и ждем, когда ты на куранты его поставишь. Да и клиент твой давно заждался, — показал он взглядом на Керосина, который посапывал у дверей, не чуя беды. — Видишь, обхватил руками парашу, прямо как девчонку на танцульках. Того и гляди, целовать сейчас начнет.
Рваный сумел подловить его: обещание полагалось выполнять, в противном случае это будет косяк, а за него могли спросить строго не только блатные, но даже мужики. Если же он убьет Керосина, то мгновенно попадет в разряд мокрушников — воровская карьера очень часто обрывалась именно на этом этапе.