На следующий день – майор пришел не один, с ним был солдат, и он нес довольно старую видеодвойку – телевизор и видеомагнитофон в одном корпусе. Откуда-то принесли еще два стула, на один из них поставили видеодвойку, на другой сел майор. И включил телевизор...
Перековка!
Их предупреждали, что возможно и это. Во время войны, далекой, большой войны, попавших в плен немецких пилотов не били, их допрашивали такие же пилоты, как и они сами, возили на руины городов, показывали, что они натворили. Не раз и не два было такое, что немцы, питомцы гитлеровского Рейха, люди из стали – ломались и переходили на другую сторону. То же самое было и с подводниками...
Перековка. Только выдержать...
Первые дни капитан не смотрел. Демонстративно не смотрел, он думал, что его изобьют и заставят смотреть – но майор просто крутил и крутил кассету, и комментировал ее содержание на плохом английском. То же самое было на второй день. На третий...
После кассет были допросы. Нет... даже не допросы, скорее расспросы. Над всем этим потрудился неплохой специалист психологической войны. Трудно не сломаться, когда сначала ты видишь разбомбленный город, расстрелянных из пулеметов, а потом тебя спрашивают – а есть ли дети у тебя, и что бы ты сделал – приди на твою землю чужие.
Потом капитан сломался. Потек.
Он уже НЕ МОГ не смотреть. Не мог не видеть.
Эта война была не американской. Не для американцев. Очередная маленькая и грязная, чисто европейская война, в которой люди даже не совсем понимают, за что и ради чего они проливают свою кровь. Здесь не было ни линии фронта, ни явно выраженных группировок, ни политической платформы, которую не смогли достичь силой слова и теперь пытались достичь силой оружия. Это даже сложно было назвать войной Запада Украины против Востока Украины. Едва ли не половина полицаев и эсэсовцев в восточных землях была уроженцами этих же мест. Мутный, деклассированный, люмпенизированный элемент с закрывшихся шахт и заводов, с разрушенных напрочь колхозов, годами не работающий, гонящий самогон, подворовывающий. Им сказали – можно, – и они пошли грабить и убивать, пошли угнетать собственный народ... да и какой народ у этих опустившихся бродяг, к какому народу они вообще могут принадлежать? И в то же время – с Запада и особенно с Центральной Украины – многие ушли из страны, стали беженцами, а кое-кто – взялся за оружие.
Потом начался второй этап перековки. Его четыре раза вывозили в лагеря беженцев, переодев в русскую форму, его и еще каких-то поляков. Бежать... да достаточно было крикнуть, что это пшеки – и беженцы голыми руками разорвали бы их на части. Беженцы... бараки в чистом поле, там, где раньше были фермерские поля, нищета, убогость, неустроенность – и оружие в руках. И вера. О, сколько было веры в этих людях, веры в то, что они вернутся на свою землю и станут там жить, как они хотят. Он не понимал их языка – но язык веры не требует слов. Это было страшнее, чем в Афганистане. В Афганистане можно было утешать себя тем, что они – не такие, как мы. А тут...
Потом был бой. В ту ночь он сидел в своей одиночке и не знал, что происходит наверху. То ли их пришли освобождать, то ли их пришли убивать. Потом у его камеры появился человек... это был один из тех, кто брал его в плен, тогда, в Донецке. Человек был перевязан, наспех, неумело и в руках его был автомат. Он посмотрел на пленного, потом повернулся и ушел.
Все было понятно без слов...
Аэропорт Борисполь
– Ракета пошла!
Несколько человек, столпившись у единственного экрана, на основной изображение не выводили – напряженно ждали, отсчитывая секунды.
Полыхнуло белым.
– Промах, – констатировал оператор.
Контр-адмирал Бьюсак стукнул кулаком по стенке контейнера.
– В чем дело?!
– Сэр, этот тип ракеты не предназначен для поражения подвижных воздушных целей. Танк не может двигаться со скоростью сто тридцать миль в час, а вертолет – может. Мы потратили впустую уже три ракеты.
– Пусть группа «Каппа» зачистит воздушное пространство.
– Сэр, подтверждена повышенная активность русских в секторе. «Новембер-Чарли» докладывает об активной работе средств радиолокационного наблюдения, сейчас они выдадут на экран точки работы станций.
– Засекайте изображение! Дайте карту!
Изображение Ростова снова сменилось изображением всего региона.
– Есть.
– Оценка угрозы...
С первого взгляда становилось понятно, что дело – совсем дрянь. Активен как минимум один дивизионный комплекс ПВО. С400 или С300 одной из последних модернизаций. Работали и другие комплексы, мобильные – и не меньше десятка.
– Пусть «Джаммеры»[66] их подавят! Черт, у нас там люди!
Заместитель директора АНБ Джед Горинг понял, что дело пора брать в свои руки. Он уже просчитал, что за все ответит Бьюсак, в конце концов – операция была полностью на нем. А вот ему, для того чтобы не влипнуть в дурнопахнущую историю – следовало бы сейчас показать, что он не имеет никакого отношения к этому провалу, и более того – пытался как мог остановить безумца Бьюсака, бросающего в бой, как в топку, все новые и новые силы.
– Сэр, я рекомендую не посылать туда «Джаммеры», – сказал он громко и четко, понимая, что все пишется.
Контр-адмирал развернулся на каблуках, глаза его метали молнии.
– Что вы сказали, мистер Горинг?
Слово «мистер» он нарочно выделил, показывая тоном пренебрежение к гражданским. Но заместителя директора АНБ так было не пронять.
– Я говорю, сэр, что имеющихся у нас сил, в том числе резервных – явно недостаточно для того, чтобы подавить дивизион современной ПВО и мобильные установки. Не стоит забывать и о том, что неизвестные средства ПВО действуют в самом Ростове, а фактор внезапности утерян, русские уже пришли в себя и поднимают истребители. Мы не располагаем силами достаточными, чтобы устраивать «битву за Англию»[67], сэр. Это не Абботабад, сэр. Конечно, командуете здесь вы, сэр. Но я настаиваю на том, чтобы мое мнение как специалиста было учтено, сэр.
– То есть вы хотите бросить сбитые самолеты на погибель? Сдать экипажи русским? – попытался хоть как-то спасти ситуацию Бьюсак.
– Сэр, то, что произошло – уже произошло, – и дальнейшая эскалация событий ни к чему хорошему не приведет, мы не только не выручим тех, кто остается там – но и понесем новые потери. Сэр, я полагаю, что приказ о посылке туда «Джаммеров» и истребителей следует согласовать с комитетом начальников штабов, сэр.
Контр-адмирал Бьюсак – если бы он мог – он бы убил этого штатского ублюдка. Но он понимал, что все его дальнейшие действия ничего не решат, только ухудшат ситуацию. Ему бы быть генералом на той, другой войне – когда против японцев просто бросали все, что есть, выскребали до донышка и побеждали. Но теперь был двадцать первый век. Не двадцатый.
У победы много отцов. Поражение – всегда сирота.
Квартира Щечко
Наверх поднялись пожарные – но делать тут им было уже нечего. Потерявший при штурме троих «двухсотыми» и одиннадцать человек «трехсотыми» капитан Берестянский, сам участвовавший в штурме, получивший еще одно ранение и контузию, сидел на ступеньках лестничного пролета и жадно курил. Такого страшного штурма он не мог припомнить даже в Чечне.
Уроды... всех бы выстроить у стенки и...
В квартире были пэпээсники, никого другого прислать на помощь не смогли. В городе продолжались перестрелки, остаточные группы террористов, оказывая отчаянное вооруженное сопротивление, прорывались к окраинам города. Недалеко отсюда военные выставляли оцепление у совершившего жесткую посадку в городе американского конвертоплана, самих американцев уже пленили и куда-то увезли. По тревоге подняли части Национальной гвардии, бронетранспортеры и бронемашины занимали позиции в ключевых точках города. У всех, кто был в курсе происходящего в городе, было четкое ощущение того, что начинается большая война.
– Товарищ капитан! – позвали его из квартиры. До этого там раздавалась какая-то возня.
Тяжело поднявшись, капитан затоптал бычок и направился в квартиру...
– Товарищ капитан, мы тут нашли кое-кого.
Пэпээсники нашли живого чеченца – когда ОМОН прорвался в квартиру, он, видимо, поняв, что дело плохо – забился в ванную и спрятался под трупами убитых ими людей. Только сейчас, обыскивая квартиру, пэпээсники нашли его и вытащили на кухню. Сейчас дух лежал на полу, на животе, один из полицейских поставил ему ногу на спину, чтобы не сбежал.
Капитан слишком устал и слишком сильно у него все болело, чтобы чему-то удивляться.
– Шмонали? Он же подорваться может.
– Шмонали. Вон!
На столе, среди всего – лежал срезанный матерчатый пояс с проводами.
– Кишка тонка шахидом-то стать.
Капитан кивнул неизвестно чему – и вышел из комнаты, посмотреть на то, что делается в квартире.
Перевернутая посуда, раздавленные сапогами куски рыбы на полу, разбитые, перевернутые тарелки, окурки, тяжелый запах горелого. Бычки, набитые вручную афганской коноплей...
– Шмонали? Он же подорваться может.
– Шмонали. Вон!
На столе, среди всего – лежал срезанный матерчатый пояс с проводами.
– Кишка тонка шахидом-то стать.
Капитан кивнул неизвестно чему – и вышел из комнаты, посмотреть на то, что делается в квартире.
Перевернутая посуда, раздавленные сапогами куски рыбы на полу, разбитые, перевернутые тарелки, окурки, тяжелый запах горелого. Бычки, набитые вручную афганской коноплей...
Здесь духи жрали.
Детская комнатка со сбитой дверью, изгаженная следами от сапог – и мертвая шестилетняя девочка на полу. Раздавленная, обесчещенная, использованная и отброшенная в сторону, как листок бумаги, которым подтерлись в туалете.
Здесь духи развлекались.
Кровь в прихожей... крови столько, что она покрыла чуть ли не половину линолеума, который был застелен в прихожей. Жуткий запах крови и следы, рубчатые отпечатки грязных ботинок в этой жуткой бордовой луже.
Кровь на кухне, кровь на столе, кровь в ванной. В ванной...
Здесь духи убивали.
Россыпь гильз, сизый муар порохового дыма, исклеванные пулями стены, выломанные куски – тяжелая снайперская винтовка. Выбитые стекла, следы от пуль повсюду. Разбитая пулями мебель, расколотое зеркало.
Здесь духи подыхали.
– Товарищ капитан! А с этим-то что делать?
Капитан ОМОНа, который только что вышел из детской в прихожую – кивнул на дверь детской...
– Ты там был? Иди, глянь. И скажи – что за такое полагается.
Когда капитан выходил из взятой штурмом квартиры – за спиной истошно, тоненько, по-заячьи закричали. Полицейские из службы ППС потащили Анзора на балкон...
* * *Денис Щечко и в самом деле в тот вечер был у Ани... точнее, не у Ани, у одного приятеля, у которого уехали родители и у которого была на пару часов свободная комната. Молодость... она молодость и есть.
Он уже оделся – когда понял, что что-то не то. Какие-то звуки... господи, это же звуки стрельбы. Он никогда не слышал настоящих звуков стрельбы, никогда не слышал, как стреляют, и не держал в руках оружия – но играть в игры – играл и сразу вспомнил, что означают эти звуки. Подойдя к окну, он откинул штору – и увидел, как красная нить трассеров разрезает потемневшее уже небо.
– Что там?
– Стреляют...
– Что?!
– Я домой должен пойти! Миша! Миша!!!
Денис пробежал в другую комнату – Миша, его приятель, сидел там за компьютером и слушал тяжелый рок. Денис сорвал с него наушники.
– Че за дела, братан...
– На улице стреляют! Мне домой надо!
Миша был человеком сугубо аполитичным: стреляют, не стреляют – какая разница. Он достал новый альбом какой-то британской группы одним из первых в Ростове – и его больше ничего не волновало.
– Ну так вали... Меня не обламывай, щас самое мясо будет...
Это точно...
– Аньку можешь у себя на ночь оставить? Ей домой по улице опасно, а проводить я ее не могу.
– Да с удовольствием...
Денис сунул под нос другу кулак.
– Во!
Ответить Мишка ничего не успел – вошла Анька, уже одетая.
– Мне домой надо, мать убьет...
– Давай позвоним...
Денис прошел в прихожую, набрал номер своей квартиры – ответа не было. Затем попробовал по сотовому... мать... отец... Ни один абонент не был доступен.
– Дай я, – Анька отняла трубку, набрала номер. – Да, мам, это я. Я с Денисом, мы на дискотеке. Нет, мы на Левбердоне. А что? Нет, не знаю... Ну мам, я пока не могу. Звоню, чтобы тебя предупредить. Все, пока. Я, как только освобожусь – приеду. Все, все – пока...
Пока Анька врала матери – Денис успел натянуть ботинки.
– Я с тобой.
– Куда – со мной?! На улице стреляют! Сиди здесь, завтра утром дойдешь до дома посветлу.
– Я пойду с тобой!
– И не думай! – Денис выскочил за дверь.
На улице – как электричество в воздухе разлито, чувствуется, что происходит что-то совсем неладное. Ночью такой крупный город, как Ростов, тоже живет: дискотеки, клубы, прогулки по Дону на теплоходах. Сейчас – полупустые улицы, по ним проносятся на полной скорости машины. Людей тоже мало, многие окна не горят, и стрельба... стрельба.
Денис плохо знал, как вести себя в таких случаях, его никто не учил – но все-таки жизнь в прифронтовом городе, рассказы сверстников с Украины и собственный опыт «ходилок-стрелялок» кое-что ему подсказали. Избегать улиц, идти дворами. Избегать светлых мест, прижиматься к стенам – вот это, последнее, кстати, было неправильно, все рикошеты – твои. Перед тем как перейти из двора во двор – остановиться и посмотреть, что происходит.
Шум моторов заставил его отпрыгнуть к деревьям – он едва успел укрыться. Мимо, на большой скорости, внутридворовой дорогой прошли два автобуса «ПАЗ» с наглухо зашторенными окнами. Они шли туда же, куда шел Денис, – в сторону их дома и в ту сторону, где стреляли.
Денис ждал минут пять, прежде чем решиться идти дальше. Перебегая улицу – даже не улицу, а переулок – он услышал знакомое «Подожди!».
Анька... так ее.
Это и в самом деле была Анька. В джинсах и дурацкой белой блузке, которая в темноте так и светится. Денис схватил ее за руку, увлек в темноту.
– Ты какого... на улицу вышла? А?
Анька сморщила нос.
– Мне страшно... – просто сказала она.
– Еще бы, тут же стреляют. Потащилась...
– Мне за тебя страшно. Я ведь тебя...
И она заплакала.
Объяснения влюбленных прервала длинная автоматная очередь. По звуку Денис понял, что стреляют уже так близко, что могут попасть и в него, и в Аньку. Моментально оглядевшись, он увидел во дворе одинокий низенький гараж, такие разрешали строить инвалидам для своих машин-инвалидок. Он примыкал одной стороной к забору детского сада, там были деревья и темно.
– Туда!
Он затащил Аньку в темноту, узкое, темное пространство, пропахшее мочой, дерьмом, еще чем-то. Под ногами звякали осколки стекла. Не успев перевести дух, Денис понял, что тут, за гаражом, еще кто-то есть.
– Кто тут?! – настороженно и резко спросил он.
Внизу что-то зашевелилось.
– Я это... – исчерпывающе ответил пропитой голос. – Чо надо, пацан?
– Ничо. Постоять просто.
– Ну и стой...
Бомж, устроившийся на ночлег, помолчал и как-то буднично, спокойно добавил:
– Война, кажись, начинается...
* * *Стрельба прекратилась, потом вспыхнула вновь, с удвоенной силой. Потом опять прекратилась. Они уже хотели выйти, как вдруг Денис услышал звук вертолетных двигателей и толкнул Аньку обратно в темноту. Вертолеты – он не мог точно понять, но казалось, что их было несколько – прошли совсем низко над домами, ушли на север, там снова вспыхнула стрельба... какой-то звук, негромкий, похожий на жужжание бормашины. Они так стояли, пока все окончательно не стихло, и только тогда вышли.
И в самом деле – кажись, война...
Даже четырнадцатилетний Денис понимал, что в государстве неладно, и во всем мире неладно, происходит что-то непонятное и очень, очень неладное. Потом он будет вспоминать все это, именно этот момент – тот самый, когда он понял, что началась война, и что она уже коснулась его – его, Аньки, Михи – всех, от нее уже никуда не деться.
Начиналась война...
На улицах были машины – полицейские, «Скорые», передвигались группами какие-то люди, кто-то с оружием – но они все же добрались до дома, он считался элитным и стоял чуть на отшибе. Увидев, что творится на шестнадцатом этаже – Денис бросил Аньку, метнулся к подъезду, где путь ему преградил полицейский.
– Куда! Нельзя!
– Пустите, я... Пустите!
Сильная рука придержала его за плечо – это был мужик, выходящий из подъезда, большой и сильный. Очень большой и очень сильный. От мужика страшно пахло порохом и кровью.
– Ты кто такой, пацан?
– Я Денис! Денис Щечко, я здесь живу, пустите!
– Квартира какая?
– Семьдесят девятая, пустите!
– Пустите его! – подключилась и Анька, ударив полицейского изо всех своих девчачьих сил и попав по бронежилету.
– Пошли, – сказал омоновец тяжело и устало, – нечего тебе там делать. Пошли...
Денис как-то сразу обмяк, позволил довести себя до штабного автобуса, стоящего рядом с бронемашиной ОМОНа, им помогли подняться внутрь, там уже сидели омоновцы, которые были ранены не так тяжело, чтобы их отправлять в больницу.
Один из них протянул командиру стакан.
– Выпей, батя. Мы уже помянули.
Капитан опрокинул стакан, но взгляд его остался трезвым. Больным. И страшным.
– Пацану вон налейте. Ему тоже надо.
Пацану налили, Денис, сжавшийся от ужаса, хлебнул, закашлялся. Рядом молча дрожала Анька....
– Где... мама?
– У тебя родные есть кто? – спросил капитан Берестянский.
Денис не мог ничего ответить, он начинал проваливаться в шок, в жуткое состояние внутреннего небытия.
– Нет у него никого, – тихо сказала Анька.
Кто-то из омоновцев кашлянул.
– Как зовут его?
– Денис. Денис Щечко...
– Михалыч, заводи шарманку, – решил капитан, – двигаем в казармы, нечего тут делать. Вас – отвезем в казармы, поспите там, нельзя вам домой. Койка найдется, завтра с утра решим, что делать, на свежую-то голову.