За книгами она ходила в Чеховскую библиотеку на Пушкинской площади, или в Некрасовскую на Большой Бронной, или в библиотеку Театрального общества на Страстном бульваре, куда Илья ее тоже записал. И читала почти весь день – счастливо, праздно, без цели, то есть именно так, как лучше всего читать хорошие книги.
Однажды она вспомнила слова Ильи о том, что проблемы шекспировских героев не упираются в деньги, и ей тут же захотелось почитать Шекспира. И Светлана говорила о «Зимней сказке» – первой премьере Арбатского театра…
И она прочитала все восемь толстых томов – не в силах оторваться, погружаясь в трагические и комические страсти с головой, ничего не замечая вокруг…
Но в этот вечер, когда Илья вернулся домой, она не читала, а просто смотрела телевизор. Услышав, как хлопнула входная дверь, Аля поймала себя на том, что слегка расстроилась. Стояли чудесные апрельские сумерки, и она как раз собиралась проехаться по городу.
С тех пор как Аля по-настоящему научилась водить машину – а произошло это действительно довольно быстро, прав был Илья, – она с удовольствием ездила вечерами одна. Дневной поток машин к этому времени уже рассасывался, улицы были пусты и тихи – насколько вообще могут быть пусты и тихи улицы Москвы, всегда наполненные внутренней, даже ночью не стихающей жизнью.
Она ехала по Тверской, объезжала Кремль – все водители ругали новую систему объезда, а ей нравилось – и, на ходу полюбовавшись кремлевскими куполами и башнями, медленно ехала дальше по набережным.
Аля сама не понимала, почему, именно когда она ведет машину, ее мысли как-то особенно проясняются. Может, сосредоточенность невольно появлялась во всем, и в мыслях тоже?
Она не думала ни о чем-то глубоком и важном. Просто мелькали в голове ясные, с нею чем-то связанные образы, она произносила вслух какие-то невообразимые монологи, которые сама придумывала и тут же забывала, или читала стихи. Весенний ветер врывался в окно; ей было хорошо в одиночестве.
«Ну вот… – разочарованно подумала Аля, услышав, как хлопнула входная дверь. – Теперь придется остаться».
Предложи она Илье проехаться вместе, он, может быть, и согласился бы: не так уж он был тяжел на подъем. Но ей не хотелось предлагать.
– Что показывают? – Илья вошел в комнату и бросил равнодушный взгляд на экран телевизора.
– Да ничего особенного, – пожала плечами Аля. – Глупость. Дочка Шукшина попсу какую-то пропагандирует.
– Почему глупость? – хмыкнул Илья. – Попса тоже нужна. И посмотри, какая она девка роскошная! Вот что значит порода. Завидуешь, Алечка? – поддразнил он.
– Да ну, чему завидовать. – Аля не знала, отчего у нее испортилось настроение. – Уж скорее ее отцу можно было завидовать, а ей-то за что?
– Ты, чижик, как всегда, усложняешь, – пожал плечами Илья. – При чем тут ее отец? Нет, ну до чего ж все любят рассуждать о детях великих людей и говорить всякие пошлости про отдыхающую природу! – сердито бросил он, хотя Аля ничего такого не говорила. – Мой отец сегодня звонил, – добавил он, не меняя интонации.
Илья произнес последнюю фразу довольно равнодушно, но Алю трудно было обмануть напускным равнодушием. Да и с чего бы он стал ей сообщать об отцовском звонке, если бы это ничего для него не значило?
– Что-нибудь случилось? – спросила она.
– Да нет… Я тоже удивился: отчего вдруг такое внимание? Не из самолета звонил, опять-таки… Он, оказывается, антрепризу организует. Небольшое такое звездное мероприятие, «Маленькие трагедии» собираются представить во МХАТе.
– И что? – насторожилась Аля.
– Хочет, чтобы я Альбера с ним сыграл в «Скупом рыцаре». Изобразил бы, так сказать, родственника.
Он усмехнулся, стараясь выглядеть небрежным, но Аля не могла не заметить торжества, мелькнувшего в его глазах.
Она давно уже понимала, кто такой Иван Антонович Святых. То есть, конечно, и раньше знала: актер, известный, снимается… Но теперь, то и дело слыша его имя от самых разных людей, от студентов ГИТИСа до банкиров, она начала догадываться, что киношной славой этот человек не исчерпывается.
Знала, что он ушел из МХАТа и основал собственный театр, в который сначала набрал своих студентов, а уж потом потянулись знаменитые актеры. Что эти самые студенты из никому не известных юных дарований незаметно превратились в актеров, которых в театральной среде знают в лицо и по фамилии. Что крупные банки считают за честь финансировать его театр и его актерские классы, организованные при театре.
Но, по правде сказать, все это больше настораживало ее, чем располагало к Святых-старшему. Теперь-то Аля прекрасно себе представляла, чего стоит современная известность и каким образом она организуется. Человека, бывшего, как Иван Святых, кинокумиром огромной страны, раскрутить было легко.
И эти его странные отношения с сыном… Аля помнила, что происходило в ее семье: и родители, считай, разошлись, и она ушла из дому. Но не было же такого, как у Святых, чтобы полгода с собственным ребенком не встречаться! Она была уверена, что хороший человек так себя вести не стал бы.
– Ты согласишься? – поинтересовалась она.
Илья посмотрел удивленно.
– А ты бы не согласилась? Ты представляешь, кто там будет играть? Еще бы я отказался! Не понимаю только, с чего он вдруг… Что-то я не припомню, чтобы он когда-нибудь восхищался моим актерским дарованием. Наоборот, издевался еще, когда я бизнесом занялся: молодец, сынок, если можешь не играть – не играй… Ну, неважно.
Але показалось обидным, что Илья не позвал ее ни на одну репетицию, хотя их было, к ее удивлению, много – учитывая, что играли действительно только театральные звезды с огромным опытом.
– Зачем тебе? – поморщился Илья, когда Аля спросила, нельзя ли ей прийти посмотреть. – Это не принято, да и вообще… Спектакль посмотришь.
И она ждала спектакля со вполне понятным любопытством.
Старый МХАТ был в двух шагах от дома, в Камергерском переулке, и Аля пошла на премьеру пешком. Платье она выбрала для этого вечера совсем простое. Черное, с едва заметным дымчатым блеском, оно шло к ее глазам. К платью Аля надела гарнитур, подаренный Ильей на Новый год: нитку крупного жемчуга и такие же серьги-жемчужинки.
Ей почему-то показалось, что неловко надевать что-нибудь экстравагантное, яркое, да к тому же ей нравилось неизменное изящество матово-черного цвета, оттенявшего и ее темные глаза, и светлые волосы. И шея выглядела точеной над вырезом-каплей, и недлинная юбка волнами шла от каждого шага…
Аля полюбовалась на себя в зеркало, прежде чем выйти из дому, и порадовалась, что в конце апреля совсем потеплело и можно не надевать плащ. Она специально завернула к метро и купила семь белых, желтых и темно-алых роз на высоких стеблях, чтобы подарить Илье.
Уже у входа в театр Аля поняла, что не ошиблась с выбором наряда. Совсем не такие люди, каких она привыкла видеть вечерами, подъезжали и подходили к старому МХАТу… И дело было не в том, что они были одеты дорого или роскошно. Аля довольно видела дорогой и роскошной одежды, это едва ли привлекло бы ее внимание.
Это были именно другие люди, иначе сказать было нельзя. Старше они были, что ли? Нет, и это не то… Совсем недавно они с Ильей были в «Метрополе» на очень пафосной, как он сказал, тусовке, посвященной награждению «Лиц года», и там она видела знаменитостей всех возрастов. Некоторых она узнавала и в здешней толпе.
И все-таки эти люди были другие. Они иначе смеялись, иначе здоровались друг с другом, даже по лестнице поднимались как-то не так. Но в чем заключается их отличие, какое такое неизвестное ей настроение одушевляет этих людей, – Аля понять не могла…
Конечно, здесь попадались знакомые, и с ней кто-то здоровался, и она кому-то отвечала. Но ощущение того, что она попала в совершенно незнакомое общество, не проходило. Даже богатые нувориши, которые во множестве присутствовали на любой престижной тусовке, и на этой тоже, не могли этого ощущения изменить.
Как всегда, когда она не могла в чем-то разобраться, Аля почувствовала легкую тревогу. И с этим неспокойным чувством вошла она в зал.
Илья дал ей пригласительный билет, и место было хорошее: в пятом ряду, в середине. Она пришла не поздно, но почти к самому началу, несколько мужчин встали, пропуская ее; Аля почувствовала их неравнодушные взгляды. Цветочный стебель зацепился за рукав сидящего рядом молодого человека, он с удовольствием принялся помогать Але высвобождать цветок и смотрел на нее восхищенно.
В первом отделении был «Скупой рыцарь», потом «Пир во время чумы». Але впервые предстояло увидеть отца Ильи не на экране, а «живьем», и даже совсем близко. Но Иван Святых, игравший Барона, появлялся, конечно, не сразу – сначала Альбер – Илья.
Аля впервые видела Илью на сцене, но сразу поняла, что смотрится он прекрасно. Да и почему это должно быть иначе?
Аля впервые видела Илью на сцене, но сразу поняла, что смотрится он прекрасно. Да и почему это должно быть иначе?
«Красивый… – подумала она, глядя, как он мечется по сцене, по роли своей негодует на бедность, пишет долговую расписку. – И играет прекрасно, зря волновался».
Ей было приятно смотреть на Илью. Она с удовольствием отмечала изящество его движений, его умение держаться. К тому же ему очень шел костюм старинного аристократа. Да и все в нем было как-то удивительно уместно: и густые темно-русые волосы, и усы, и тяжеловатая стать, и, главное, глубокий, богатый оттенками голос.
Аля заметила, что даже представление об Альбере, составившееся у нее после чтения «Маленьких трагедий», теперь само собою изменилось. Теперь ей уже казалось, что «Скупой рыцарь» написан о том, как полный сил и неудержимых желаний очень красивый молодой человек связан по рукам отцовским безумием…
Иван Святых появился на сцене, когда, увлекшись игрой Ильи, Аля его как-то и не ждала. Она знала, конечно, что он сейчас появится, и знала первые слова, которые он произнесет, даже специально перечитала накануне Пушкина.
Но когда в полумраке сцены прозвучало: «Как молодой повеса ждет свиданья…» – она почувствовала, что с нею происходит что-то странное, совершенно ею не ожидаемое…
Аля слушала монолог Скупого рыцаря и ничего не могла понять.
«Да что же это со мной? – подумала она почти с испугом. – Что же это происходит?»
И вдруг почувствовала, что находится в полной власти говорящего – Скупого рыцаря, Ивана Святых, отца Ильи, своего свекра? – этого она не знала… Да уже и не хотела знать. Сердце у нее замерло, словно перед прыжком в пропасть, и полетело в пропасть, но полет длился бесконечно – столько, сколько звучал голос, сколько сидел над своими сундуками скупой Барон.
Когда он произнес: «Ступайте, полно вам по свету рыскать, служа страстям и нуждам человека. Усните здесь сном силы и покоя, как боги спят в глубоких небесах…» – Аля почувствовала, что больше не выдержит.
Вся его безумная, всепоглощающая страсть словно перелилась в нее, овладела ею так же, как владела им! Когда-то, бесконечно давно, когда еще не начался этот спектакль, она знала, что страсть Скупого рыцаря ужасна, а еще раньше она, кажется, даже говорила о чем-то таком на уроке литературы. Но сейчас, с той самой минуты как он появился на сцене, Аля чувствовала только, что верит каждому слову этого человека, и будет верить, что бы он ни произнес.
Возможно, это должно было быть не так, и, может быть, он хотел совсем противоположного – например, чтобы зрители осудили Скупого рыцаря. Но Аля понимала – если ее состояние вообще можно было назвать способностью понимать – только одно: этот удивительный человек хочет, чтобы она стала им. И она становится им, подчиняясь его невидимой, но физически ощутимой воле.
В антракте она едва перевела дыхание. Даже в фойе не вышла, даже в буфет не пошла, хотя, когда спектакль только начинался, ей хотелось пить. Але вдруг, как пятилетней девочке, показалось, что в конце последней сцены актер действительно умер…
В «Пире во время чумы» Иван Святых играл Вальсингама, и Аля с замиранием сердца ждала, когда он произнесет: «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья – бессмертья, может быть, залог!» – как будто никогда прежде не слышала этих стихов.
Но теперь она уже немного пришла в себя и, по-прежнему оставаясь во власти этого удивительного актера – она даже не знала, можно ли его так назвать, – все-таки была в силах понимать происходящее.
И понимание ошеломило ее! Конечно, она немало видела спектаклей, и были у нее сильные театральные впечатления, вот и Ольга как чудесно играла в тот давний вечер, и она даже сама хотела стать актрисой. Но теперь…
Аля впервые видела человека, чья внутренняя мощь была бы так неоспорима. Он не имитировал страсти, не изображал их лучше или хуже, он… Да она сама не знала, что же он делал! Это была загадка, от одного прикосновения к которой у нее едва не остановилось сердце.
Она даже не думала о волшебной силе искусства. Что ж, значит, ему подвластна и эта сила… Ей только страшно было представить, что вот сейчас кончится спектакль, и все кончится, и она не будет слышать этот голос, видеть этого человека, поднявшегося над столом Пира во время чумы…
«Боже мой! – вдруг подумала она. – Как же смогла без него жить женщина, которую он любил, а потом оставил?.. Да ведь невозможно это выдержать, никаких сил не хватит!»
Аля так и не знала, почему он ушел от жены, да это было сейчас и неважно. Она только поняла вдруг, какой невыносимой мукой должно было быть расставание для матери Ильи, каких немыслимых сил стоило ей казаться после этого живущей!..
«А он уверен, что она счастлива! – с каким-то брезгливым сочувствием подумала она об Илье. – Ведь действительно уверен! Голливуд, продюсер… Он ничего не знает о своей матери, ничего не знает об отце. Он просто не способен этого знать, даже если бы очень захотел! Не дано…»
Он вдруг так жалок стал ей – Илья, тоже сидящий на сцене в числе других пирующих во время чумы.
«Зачем он согласился? – холодно, как о постороннем, подумала Аля. – Звездная тусовка, больше ничего не увидел. Неужели он не чувствует своей несравнимости, своей…»
Впервые в жизни она понимала, что такое могучая творческая сила, которая непостижимым образом живет в человеке, и волнами расходится от него, и всех берет в плен.
Мысли проносились в Алиной голове стремительно, порывисто, но были совершенно отчетливы. Теперь она понимала, отчего разошлись отец с сыном, – по сути понимала, не по обстоятельствам, потому что суть Ильи она знала всю, до донышка, а суть его отца до дна исчерпать было невозможно, но от одного прикосновения к ней замирало сердце.
… Аплодисменты гремели вокруг, неслись сверху, с балконов, актеры выходили на поклон, и невозможно было поверить, что все кончилось.
– Девушка, а цветочки-то? – игриво спросил тот самый молодой человек, от рукава которого она отцепляла цветочный стебель.
С трудом стряхнув оцепенение, Аля пробралась между рядами, сделала несколько шагов, отделявших ее от сцены. В глубине каждого цветка до сих пор дрожали разноцветные капли воды. Аля встряхнула букет, чтобы расправить его, и капли драгоценно сверкнули в сиянии театральных ламп.
Она подняла цветы вверх и протянула их Ивану Святых, стоящему на авансцене.
– Иван Антонович… – выговорила она. – Спасибо!
Только сейчас она разглядела то самое поразительное сходство с сыном, о котором все говорили, о котором знала и она; раньше было не до этого.
«Какое там сходство! – подумала Аля, глядя, как знакомым жестом Святых-старший протягивает ей руку, как сверкают золотым блеском его глаза. – Вот уж точно, сравнили кой-чего с пальцем!»
Эта неожиданно пришедшая на ум грубоватая поговорка развеселила ее, и она рассмеялась. И тут же подумала, что он удивится или, пожалуй, еще обидится на ее глупый смех. Но он улыбнулся сам и подмигнул красивой девушке.
– Что, милая, смешно? – негромко спросил Иван Святых. – Не заскучали, значит?
Аля кивнула и отошла в сторону, давая подойти другим зрителям, столпившимся в проходе между кресел.
Илья еще накануне предупредил, что после спектакля намечается банкет – здесь же, во мхатовском ресторане, и что он выйдет за Алей в фойе, когда зрители разойдутся.
Выходя из зала, Аля столкнулась с Венькой Есауловым.
– Ой, Веня, а я тебя не заметила! – обрадовалась она. – Я, правда, вообще никого не заметила… Какой он актер, Веня, я даже представить не могла!
Тут же она подумала, что Венька, пожалуй, решит, будто она говорит об Илье. Но он понял.
– Да, Иван Антонович… – согласился он. – Я, бывало, завидовал даже.
Аля удивилась его тону – какому-то равнодушному, безжизненному. Но удивилась мимолетно, не слишком отдаваясь удивлению. Впечатления обуревали ее, и очень уж не хотелось сейчас думать о вечных и унылых Венькиных проблемах.
– Пойдешь на банкет? – спросила она.
– Нет, – покачал головой Венька. – Ухожу.
– Куда? – машинально спросила Аля, прежде чем сообразила, что это в общем-то не ее дело.
– В студию, что ли, – по-прежнему вяло пожал он плечами.
– А-а, – протянула Аля. – Тогда пока?
– Прощай, Сашенька, – ответил Венька. – Ты такая сегодня красивая… И всегда!
Голос его как-то странно дрогнул, когда он это произнес, и равнодушие на миг сменилось в его глазах такой отчаянной тоской, что сердце у Али дрогнуло в такт его голосу. Но тут же этот огонек исчез, глаза его погасли, и, неловко махнув рукой, Венька быстро пошел по фойе к выходу.
Аля посмотрела ему вслед и подумала вдруг, что надо забыть обо всем – о банкете, даже о чудесном спектакле, даже о том, как играл Иван Антонович, – и бежать за ним…
Но это был странный и мимолетный порыв, без всякого смысла. Что она будет делать в этот вечер с Венькой? Да и хочет ли он, чтобы она навязала ему свое общество?