– Но как это, Света? – едва слышно произнесла Аля. – Я что-то не понимаю… Чего ты не выдержала?
– Да нет, это я так, – махнула рукой та. – Конечно, обстоятельства повернулись, вот и… Разборки пошли бандитские, помещение у нас отобрали. А время как раз такое началось: Малый театр, и тот еле перебивался, кому еще о нас было думать! И все. Зачем я ему теперь была нужна? Он все твердил тогда: надо выстоять, нельзя поддаваться… Студию свою начал делать, клипы снимать, все на это направил. Уж куда больше: зубы сжал, а попросил отца, чтоб помог, свел с нужными людьми. Иван Антонович – мощный человек, его всегда уважали… Представляю, каково Илье это далось, к нему пойти! А тут я со своими страданиями: целый день одна, работы нет, на душе тоска… Я ему и так была уже в тягость, он же вообще такой: что его честолюбия не тешит, к тому у него быстро интерес пропадает. А уж когда пить начала, да каждый день, да с истериками!.. Я ведь за ребенка схватилась как за соломинку. Думала, все теперь переменится. Но уже, наверное, поздно было… Для меня поздно. Меня ведь Иван Антонович, когда узнал про все про это, даже в театр к себе звал. Но я не пошла.
– Почему?
Аля боялась дышать, слушая ее.
– Да потому что перед ним у меня все-таки стыд был. Я же на свой счет не обольщалась, зачем бы я стала его обманывать? Явилась бы пару раз пьяная на спектакль – и что? Нет уж, лучше с чистой совестью пропадать. Я тебя зря напугала, – без перехода сказала она. – Тебе все это не грозит, можешь не переживать. Клипами он еще до-олго будет заниматься, на твой век успеха хватит. И любви, значит, тоже.
Светлана снова налила себе водки. Вдруг Аля заметила, что рука ее замерла, нервные пятна на запястье сделались еще ярче. Оглянувшись, она увидела, что Илья стоит в дверях.
– Та-ак… – ничего хорошего не предвещающим тоном сказал он. – Ты что, совсем охренела? Теперь еще и сюда будешь являться, еще и ей мозги пудрить?!
– Илья… – начала было Светлана.
Но, наверное, она сама не знала, что хочет сказать, – и замолчала. На лице ее мелькнул ужас.
– Если ты еще раз… – проговорил Илья; голос его стал таким глубоким, что каждое слово клокотало в горле. – Если ты еще раз позволишь себе что-нибудь подобное… Да хоть явишься сюда, на порог ступишь… Учти: будешь иметь то, что заслуживаешь, – хера лысого будешь иметь! Чертова ты стерва, да когда ж ты уймешься?! Сколько ж тебе надо, чтоб ты перестала по пятам за мной ходить?!
С этими словами он неожиданно сделал два огромных шага через всю кухню и, оказавшись рядом со Светланой, схватил ее за руку. Никто слова не успел произнести, как он рывком поднял ее с места и поволок за собой. Аля вскрикнула и бросилась за ними.
– Илья! – закричала она, догнав его в коридоре и вцепившись в рукав. – Прекрати немедленно, что ты делаешь?!
– Заткнись! – Он обернулся, Аля увидела, что глаза у него совершенно желтые от гнева. – Не лезь не в свое дело!
Собиралась она лезть не в свое дело или нет – вмешаться все равно было невозможно: Илья загородил неширокий коридор, прижав Светлану к самой входной двери. Не прошло и минуты, как он справился с замком, распахнул дверь и вытолкал ее на лестницу. Вслед полетело пальто и синий шарф. Шарф зацепился за перила, растянулся на половину лестницы, как парадная дорожка.
– Все поняла? – крикнул Илья. – Я дважды не повторяю, ты знаешь!
Хлопнула дверь.
Аля остолбенело стояла в коридоре. Потом она отступила в комнату, чтобы дать ему пройти. Он скрылся в кабинете.
Аля сидела на итальянской тахте, забившись в самый угол, прижавшись к широкому подлокотнику. Она сидела так не больше получаса, но ей казалось, что прошла вечность. Полная, ни единым звуком не нарушаемая тишина стояла в квартире.
Она не смотрела на дверь, но все равно почувствовала, когда Илья вошел в комнату, остановился на пороге, словно не решаясь подойти.
– Алечка… – наконец услышала она его голос. – Извини меня. Это была гнусная сцена, я понимаю. Извини меня за нее.
Минуту назад Аля не могла себе представить, что сделает, когда он все-таки войдет. Отшатнется, закричит? Ей казалось, после всего увиденного она не сможет даже взглянуть на него, не то что заговорить…
И что он может ей сказать?
Но он говорил. Он говорил, и его голос звучал совсем не так, как она ожидала. Аля думала, что он будет говорить зло, возмущенно, будет приводить аргументы в свою защиту…
– Как я устал от всего этого, если бы ты знала, – сказал Илья. – У меня сил больше нет, Алька… Что ж я, железный?
Она подняла на него глаза, чувствуя, что слезы вот-вот брызнут из них. Ей не хотелось плакать при нем, но невозможно было удержаться, слыша этот глубокий голос.
– Не могу я больше. – Илья подошел к тахте, присел на край. – Сколько я могу все это слушать? У меня уже в ушах ее голос стоит. Во всем я виноват, во всех смертных грехах! Не знаю, кому она только об этом еще не рассказала. Теперь вот за тебя взялась. Я же слышал, что она плела.
– Но Илья… – Аля чувствовала, как дрожит ее голос. – Неужели все это вранье? И про театр, и про роли ее… Она несчастный человек, это же видно! И у нее ребенок. Твой…
– Ребенок! – Он безрадостно усмехнулся. – Кого мне действительно жаль, так это ребенка. Она его родила мне назло – удержать хотела, – а он, бедняга, всю жизнь теперь будет расплачиваться. Я ей тысячу раз говорил: не готов, не могу ребенка иметь, хорошим отцом ему быть не смогу. Ну я же не ангел небесный, в конце-то концов, могут у меня быть недостатки? Да и не хотел я от нее детей иметь! Нет: рожу, новая жизнь, смысл, материнское счастье… Вот оно, ее материнское счастье: по кабакам шляться и нервы людям трепать! Спасибо, мать ее – святая женщина, все терпит ради внука. Что ж это за бабы такие, можешь ты мне объяснить? Ты ведь женщина, хоть и юная еще! Она, Варька… Откуда эта стервозность звериная?
– Но она совсем другая, совсем не такая, как Варя! – воскликнула Аля.
Слезы высохли у нее в глазах, она говорила горячо, ей так хотелось, чтобы он понял!
– Не такая! Эх, Алечка, неопытная ты девочка. Чудо мое… Да в том-то и дело, что такая же точно! Одна одно говорит, другая другое, а суть та же. Ведут-то они себя по одной схеме, какая же разница, что они выдумывают в свое оправдание? Для Варьки Бен плохой, а я хороший, для Светки – наоборот. Всякий кулик свое болото ненавидит. – Он придвинулся совсем близко к Але, положил руку на ее колено. – Милая моя, одна ты у меня…
Аля чувствовала, что он говорит искренне, и горечь в его голосе была неподдельна. Но что-то мешало ей поверить в его слова, что-то в собственной душе сопротивлялось их справедливости.
– Иди ко мне… – едва слышно произнес Илья. – Успокой ты меня, я же весь как в лихорадке. Алечка, побудь со мной, только ты меня успокоить можешь…
Он действительно дрожал, она никогда его таким не видела. И рука дрожала на ее колене, и все тело, когда он прижался к ней, и губы дрожали, больно захватывая ее маленький сосок.
Он был совершенно голый под черным халатом, и тело его дышало жаром; ей показалось, раскалился каждый волосок. Илья всегда занимался любовью с наслаждением, «со вкусом», растягивая минуты удовольствия для нее и для себя, прерываясь в самые страстные мгновения, чтобы продлить их. Но сейчас он не только не растягивал мгновения, но наоборот – торопил стонами и короткими вскриками.
Але казалось, он на части ее разорвет – так бешено сжимал он ее плечи, словно сломать хотел, так сдавливал грудь, так неудержимо ударял внутрь, между ног, короткими, страстными ударами.
Впервые он не стремился доставить ей удовольствие и, кажется, сам понимал это.
– Ох, как хорошо… – хрипел он. – Ох, минутку еще потерпи, я сейчас кончу, сейчас…
Наконец он замер на ней – после таких конвульсий, захлебываясь таким мучительным стоном, что ей показалось, он сознание потеряет. Никогда не бывало, чтобы Аля испытывала в такие минуты страх; и это тоже произошло впервые.
Он полежал на ней еще немного; она почувствовала, что задыхаться начинает под его тяжестью. Наконец он грузно перевалился на бок, лег рядом, прижав ее к себе. Уткнувшись лицом ему под бок, ощущая усталую влажность и острый запах его кожи, Аля чувствовала, как наливается спокойствием все его большое, тяжелое тело.
– Что б я делал без тебя, не представляю, – произнес он. – Сдох бы уже, наверное, от стрессов. Бедняжка моя, не успела сегодня кончить, только для себя старался… Но я тебя потом порадую, чижик, даст бог не в последний раз!
Аля вздохнула у него под боком. Конечно, сегодня он не думал о ее удовольствии, и она действительно не успела его получить. Но дело было совсем не в этом, и не к этому относился ее вздох. Его неожиданно вспыхнувшая страсть, их стремительное соитие смели все, что она хотела ему сказать, объяснить.
А теперь он лежал усталый, спокойный, и она чувствовала: ему все равно, что она скажет.
А теперь он лежал усталый, спокойный, и она чувствовала: ему все равно, что она скажет.
И все-таки она должна была сказать, иначе то, что она чувствовала, разорвало бы ей сердце!
– Илья… – Аля приподнялась, опершись на локоть. – Но что же теперь будет?
– В каком смысле? – Он посмотрел удивленно.
– Что же теперь, так и жить, как будто ничего не произошло? Я все время о ней думаю.
– А я нет. – Он сказал это спокойно, даже без раздражения. – Больше мне не о чем подумать! Алечка, – голос его смягчился, – пойми: я свое о ней отдумал, и наши отношения давно определились. Ты у меня, конечно, трепетная девочка, цинизма не приемлешь, но поверь, без него не обойтись. Я неплохо оплачиваю возможность не думать о ней, и это гораздо лучше, чем позволить ей изводить меня. А теперь еще и тебя. Тебе показалось, я грубо с ней обошелся сегодня? – Он взглянул на Алю, ожидая ответа, но она молчала. – Показалось, я знаю. А ты представляешь, что было бы, начни я с ней выяснять отношения? Да ей же только того и надо, она же энергию качает из таких вот разговоров! Больше-то неоткуда… А я тебе расскажу, что было бы: она бы сюда каждый день начала таскаться, измучила бы тебя через неделю и меня довела бы до чего похуже, чем из дому ее выбросить. Этого ты хотела?
Аля по-прежнему молчала, и, кажется, ее молчание наконец рассердило его.
– Да елки-палки! – воскликнул он. – То один перед глазами маячит живым укором непонятно в чем, то эта… Уж ей-то обижаться не приходится, ей-то я плачу сполна!
– Один – это кто? – Аля наконец нарушила молчание. – Веня?
– А то кто же! У них ведь у всех проблемы, и все я обязан решать до бесконечности! А попробуй один раз скажи: хватит! – и почему-то должен чувствовать себя подонком.
– А какие у него проблемы? – Аля не обратила внимания на все остальное, им сказанное.
– Алечка, – поморщился Илья, – все человеческие проблемы, как правило, упираются в одно: в деньги. Исключение составляют шекспировские герои, да и то не все. А Венькина вечная проблема состоит в том, что именно тогда, когда надо какую-нибудь проблему немедленно решать, он начинает пить и таким приятным образом уходит в подполье. Или колоться, тоже вариант, есть же сердобольные души, дадут в долг. Но ведь так ничего не решается! Когда-нибудь нечем становится колоться, не на что пить, и жизнь опять предстает такой, как есть. И тогда он идет ко мне, просит денег, и так далее по замкнутому кругу.
– И ты не дал? – тихо спросила Аля.
– Я всегда давал! – зло ответил он. – Но когда-нибудь надо это прекратить. Для его же пользы. Что ты на меня так смотришь? – заметил он.
– Но ведь так нельзя… – Аля еле выговорила это, потому что ей даже дышать было тяжело. – Конечно, ты прав – но так все равно нельзя! И он же работает у тебя, неужели…
– Он зарабатывает гораздо меньше, чем тратит, – оборвал Илья. – Хотя, если бы хотел, могло быть совсем наоборот. И он должен это понять наконец. Все, Аля. – Он сел на кровати. – Больше я эту тему обсуждать не собираюсь, особенно с тобой.
– Почему же со мной – особенно? – насмешливо спросила она. – Умом не вышла?
– Мне дела нет до твоего ума. А с тобой – потому что дом должен быть тем местом, где тебе успокаивают нервы, а не треплют. Этого мне на работе хватает выше крыши. Пойду помоюсь, – добавил он, вставая. – А то душ даже не принял из-за всего этого, лег с женщиной потный, как скотина.
Аля промолчала: ей нечего было возразить. И дом должен успокаивать нервы, и проблемы свои каждый должен решать самостоятельно, и пить куда как нехорошо.
Но она и представить себе не могла, что так возненавидит справедливость.
Глава 10
А жизнь шла себе и шла, сглаживая острые углы и успокаивая страсти.
Аля совсем недавно открыла для себя это удивительное свойство жизни. Только что тебе кажется: сердце разорвется, надо что-то делать, невозможно выдержать!.. И вот, в момент самого невыносимого напряжения, наступает утро, и ты вдруг понимаешь, что все не так страшно – вернее, не так страстно. Прямо по пословице: утро вечера мудренее.
Ей вообще казалось, что вся ее жизнь последних месяцев – с тех пор как она стала жить с Ильей – была именно цепочкой открытий. Она каждый день постигала те странные законы, которых не поймешь, пока не выведешь на собственном опыте.
Наверное, Илья давно вывел их для себя. Только теперь Аля по-настоящему понимала, что значит его опыт. Не тот, который чувствовался в постели и всегда был приятен, а другой – жизненный опыт, иногда жестокий, действительно циничный, но неизбежный.
Потому что Светлана действительно была спившейся, совершенно безнадежной женщиной, и действительно стала бы ходить к ним как на работу и мучить их обоих разговорами. И что можно было сделать? Взять ее в дом, все свое время посвятить утешениям? Можно было только давать ей деньги, и Илья делал то, что единственно было возможно. Язык не поворачивался его упрекнуть…
И Аля занималась теперь тем, что было возможно. Учила английский, например. Притом по-настоящему учила, без шарлатанских методов. Илья сразу предупредил, узнав о ее намерениях:
– Только, чижик, ни в коем случае не по Илоне Давыдовой, или что там еще рекламируют? Сигналы в мозг, двадцать пятый кадр, обучение во сне… Это, милая, все бред, если не хуже. Надо просто взять хорошего учителя, читать книжки и слушать английское радио, вот и все.
Сам он говорил по-английски блестяще и, конечно, мог советовать.
И Аля ходила к хорошему учителю, читала книжки и слушала радио.
Кроме того, она научилась водить машину. Сначала она занялась этим от скуки: просто интересно было попробовать. Но в первый же раз, когда ей удалось плавно выжать сцепление и «Фольксваген» мягко тронулся с места, – она почувствовала, как это здорово!
«Правду Венька говорил», – подумала она с мимолетной грустью.
– Блестяще, Алька, – похвалил Илья, сидевший рядом. – Ну, я и не сомневался.
– Почему? – удивилась Аля.
У нее даже пот выступил на носу, так она старалась вести машину прямо или выписывать плавные повороты на площадке, где Илья учил ее водить. Но получалось у нее совсем не блестяще, зря он говорил!
– Да потому же, почему и клип, – объяснил он, хватаясь за руль, который Аля выворачивала совсем не в ту сторону. – Тело свое чувствуешь, собой владеешь. Умение вообще или присуще человеку, или не присуще, а выражаться оно может как угодно. Научишься, научишься, – ободрил он, когда Аля наконец нажала на тормоз. – Ишь ты! Выходит, надо мне о тачке для тебя подумать?
– А ты меня возьми к себе шофером, – улыбнулась Аля. – Раз я такая умелая.
– Ничего, – успокоил он. – Я все равно менять хотел, пора что-нибудь поприличнее завести – «Лексус», что ли, или «Сааб». А эту тебе отдам. И права куплю, когда водить научишься.
Так они перекидывались короткими и приятными фразами, водили вместе зеленый «Фольксваген», и жизнь их была приятна для обоих.
А чего больше требовать от жизни?
Аля все реже ходила куда-нибудь вечерами с Ильей. К счастью, он совершенно не обижался, если она говорила ему, что хочет остаться дома.
– Неохота, Илюша, – не вдавалась она в особенные объяснения. – Куда ты идешь, в Домжур? Я там все уже знаю, даже могу сказать, кто там будет сегодня. А есть мне не хочется.
В Домжуре часто собирались телевизионщики, так что ужин там отчасти мог считаться работой, и Аля понимала, зачем он идет. А ей идти было незачем.
– Я лучше почитаю, – блаженно щурясь, говорила Аля.
И с облегчением вздыхала, когда за Ильей закрывалась дверь. Конечно, хорошо, что он есть. Но хорошо и то, что «есть» он с перерывами…
Аля с удивлением поняла, что стала гораздо жестче, чем прежде. То есть она и раньше не была особенно восторженной. Но теперь она меньше сомневалась в правильности своих оценок, стала яснее видеть в поведении людей то, что Илья называл «голой правдой».
И ее это ничуть не угнетало.
«Как странно, – думала она иногда. – Почему же мне себя прежней даже не жаль? Ни наивности своей, ни доверчивости…»
Аля заметила, что даже Илья стал прислушиваться к ее оценкам, хотя ей и в голову не приходило давать ему какие бы то ни было советы. По правде говоря, ей просто было все равно, как он поведет себя в той или иной ситуации… Она просто говорила, что думает о том или другом человеке, как относится к тому или другому событию, – и он прислушивался, и не скрывал своего внимания к ее мнению.
Теперь она снова много читала, и даже удивлялась про себя: почему книги так надолго выпали из ее жизни? Ведь целыми днями дома сидит, и обязанностей, можно считать, никаких, разве что Моську выгулять, – а за последние полгода прочитала меньше, чем за один месяц в выпускном классе.
За книгами она ходила в Чеховскую библиотеку на Пушкинской площади, или в Некрасовскую на Большой Бронной, или в библиотеку Театрального общества на Страстном бульваре, куда Илья ее тоже записал. И читала почти весь день – счастливо, праздно, без цели, то есть именно так, как лучше всего читать хорошие книги.