– Ты ушла, слова не сказала, – продолжал он, не обращая внимания ни на слова ее, ни на тон. – Для меня это, между прочим, оскорбительно. Об этом ты подумала?
– Оскорбительно? – переспросила Аля. – Что ж, за оскорбление извини. Что еще?
– По-моему, я не дал тебе никакого повода так со мной себя вести! Ну, объясни, если можешь: что тебя не устраивало?
– Не могу, – покачала головой Аля. – Ты меня правда извини, Илья, я тебе и в самом деле ничего не объяснила. Но ты бы все равно не понял.
– Где уж нам уж, – усмехнулся он. – Это у вас великие порывы, а у нас одни презренные расчеты! Интересно, на что б ты жила, если бы я был восторженным романтиком?
– Да не требую я от тебя никакой романтики, – поморщилась Аля. – Ничего я от тебя не требую и ни в чем не обвиняю. Это только во мне… Мне с тобой скучно стало, вот и все. Так скучно, что хоть волком вой, понимаешь? Вот я и ушла. Разлюбила тебя, наверно.
– Скучно, разлюбила… – пожал он плечами. – Извини, дорогая, но это только ты можешь считать объяснением. Может, я и в самом деле голый прагматик, но мне хотелось бы услышать что-нибудь более вразумительное.
– Зачем? – удивилась она. – Ну хорошо, в таком случае: я тебя застукала в постели с моей лучшей подругой. Этого тебе тоже мало?
– Ну, уж это вообще! – хмыкнул Илья. – Ни за что не поверю, будто ты не понимаешь. Есть же требования физиологии, не могу же я месяц без женщины!
– Снял бы хоть проститутку…
Отвращение к нему, ненадолго утихшее, снова поднялось в ее груди. Она по-прежнему отлично чувствовала его, понимала все, что с ним происходит. Если бы она хоть на мгновение увидела в его глазах что-нибудь, кроме досады – смятение, печаль, тревогу… Все было бы по-другому!
– Ну хорошо, – примирительно произнес он. – Это, я согласен, тебе было неприятно. Хотя, не выкинь ты свои коленца, я бы вряд ли стал черт знает с кем оттягиваться. Во всяком случае, не дома… За это извини, чижик!
– Илья, ну к чему этот разговор? – Ей было так скучно, что даже губами лень было шевелить. – Я не говорю же, что я ангел небесный. Знал же ты про мои коленца! У Федора еще тогда, на даче… Зачем тебе на будущее проблемы в доме? Найдешь себе нормальную, без претензий. Да хоть Нельку!
– Ну-у, Нельку! – хмыкнул он. – Ты, милая, плохого мнения о моем вкусе. Одно дело трахнуть раз-другой, а другое… Нельку!
– Вот видишь, и вкус у тебя прекрасный, – улыбнулась Аля. – Спасибо тебе за все!
Она благодарила его совершенно искренне и зла на него не держала. Та ясность, которой ей так недоставало, пришла теперь сама собою. Как будто последняя гирька упала на весы – и нарушилось наконец колебание, перевесила одна чаша…
– Ладно, Аля! – крикнул он ей вслед. – Ты подумай спокойно, а я тебе завтра позвоню! Или лучше послезавтра…
Махнув рукой, все убыстряя шаг и не оглядываясь, она пошла к Тверской одна.
Удивительно, но Аля чувствовала только облегчение.
Даже когда она просто играла расставание в клипе, ею владел страх, ее охватывало смятение… А сейчас – ничего. Она сама этого не понимала, но и обманывать себя не хотела.
«Значит, я и правда не умею любить, даже ревновать не умею, – думала она, лежа на кровати в своей комнате и глядя на игрушечного ангелочка под потолком. – А кто сказал, что обязательно надо это уметь? Нелька, например, вообще знать не знает, что это такое – только трахаться. И ничего, прекрасно живет».
О Нельке она тоже думала почти спокойно. Во всяком случае, самое сильное чувство, которое она испытывала к подружке, была брезгливость. Аля понимала, что, случись все это полгода назад, она пришла бы в ужас, кричала, плакала, не знала бы, как жить дальше. Но после бесконечной вереницы чьих-то любовниц, любовников, скандалов – после всего, что прошло перед нею за полгода – она не удивлялась ничему.
Правда, видеть Нельку все-таки не хотелось. Да и зачем? Аля прекрасно представляла, что та скажет. Что-нибудь вроде того, что сказал Илья: про физиологию. Только слова будут попроще. Она не думала, что Нелька вынашивала коварные планы, хотела воспользоваться ее уходом, прибрать к рукам Илью. Наверняка так оно и было, как та рассказывала: зашла днем к подружке, он один дома – и почему же нет, кого это к чему обязывает? И почему на следующий день не забежать еще раз, если обоим в кайф пошло?
Тошно было об этом думать.
Так же тошно, как слышать привычную ссору родителей на кухне. С тех пор как Аля вернулась домой, они изо всех сил старались соблюдать правила семейной жизни. Хранили ценностей незыблемую скалу… Но удавалось это с трудом, и она с первого дня поняла: гораздо лучше было бы просто разойтись и не мучить друг друга этим жалким существованием в пустой оболочке ушедшего счастья.
Аля даже хотела сказать им об этом, но не могла решиться. Ну как скажешь собственным родителям: знаете, ребята, вы бы лучше разбежались! Да и вряд ли они последуют ее совету… Аля видела, что обоими владеет слепое упрямство, заставляющее доказывать друг другу свою правоту – неизвестно ради чего.
– Ты хотя бы ради ребенка… – доносился из кухни мамин голос.
– Ради ребенка я и так… – звучал в ответ голос отца.
Ей уши хотелось заткнуть, чтобы не слышать всего этого. А дальше что будет? Она на мгновение представила бесконечные дни и вечера впереди, уныние будущего, от которого никуда не деться, – и содрогнулась.
Да еще завтра позвонит Илья, начнет что-то объяснять уверенным голосом, доказывать, и ей нечего будет возразить, и не захочется возражать… Утро вечера мудренее!
Провинциальные девочки в таких случаях бежали в столицу, надеясь на перемену участи. А ей куда бежать? За границу?
«Бог ты мой! – вдруг мелькнуло у нее в голове. – Да почему же нет? За границу и бежать – в Крым, вот куда! Уехать в Крым с Максом, он же сам меня вроде звал, да хоть и не звал, все равно!..»
Это решение было как раз из тех бредовых и мгновенных решений, которые всплывают из глубины подсознания в самую нежданную минуту – как подсказки судьбы.
«Только бы не уехал!» – думала Аля, лихорадочно листая разноцветные записные книжки, которых у нее по безалаберности всегда было несколько.
Она и раньше не сразу припоминала его телефон – у нее вообще была плохая память на цифры, не то что, например, на стихи, – а теперь даже с трудом нашла, где записала его когда-то.
Тихо, чтобы не услышали родители, она вышла в коридор, нашла телефон, стоящий почему-то на полу, и, волоча за собой длинный шнур, по дороге в свою комнату набрала номер.
Глава 13
Последний раз Аля ездила в Крым лет пять назад и уже успела отвыкнуть от отвратительных южных поездов.
Духота в плацкартном вагоне стояла такая, что хоть топор вешай. При этом Аля ухитрилась простудиться, то и дело подходя к открытому окну, чтобы глотнуть свежего воздуха. И теперь в горле першило, глаза слезились и из носа текло.
– Вот, Макс, зря ты согласился! – говорила Аля. – Как я петь буду с такими соплями?
– Ничего, – отвечал Максим. – Ты водой морской прополощешь – и все пройдет.
Он был такой обалдевший от Алиного неожиданного звонка, что, кажется, вообще не обращал внимания ни на битком набитый вагон, ни на то, что спит на багажной полке: они еле уговорили проводницу взять Алю без места и без билета, и заплатить пришлось втрое.
Похоже, Максим до последней минуты не верил, что она придет. На Курском вокзале, когда Аля поднималась из перехода по грязным ступенькам на платформу, он смотрел на нее так, как будто это Эвридика выходит к нему из подземного мира.
И всю дорогу он так смотрел, и его большие уши краснели, как у маленького.
– Макс, – где-то на подъезде к Белгороду не выдержала Аля, – ну что ты смотришь на меня, как будто я привидение? Скажи, о чем ты думаешь?
– Да нет, – смутился он, – почему привидение? Но ведь правда неожиданно…
– А ты любишь, чтоб было ожиданно? – поддразнила она.
– Я тебя люблю, Алька… – вдруг ответил он.
Это прозвучало так просто и трогательно, что она даже растерялась. Ну что можно ответить на такое признание?
– Максим, – как можно ласковее сказала Аля, – мы ведь с тобой говорили как-то… Я же…
Она хотела сказать: «Я же тебя не люблю, зачем ты опять об этом?» Но при виде его застывшего от волнения лица, вздрагивающих пушистых ресниц и покрасневших ушей – невольно осеклась. В конце концов, она сама ему навязалась, что ж теперь командовать?
– Давай не будем об этом говорить? – смягчила она свои слова. – Просто приедем в Коктебель, будем вместе петь в ресторане, и все. Если нет – ты скажи, я сойду в Белгороде.
– Да ты что! – испугался Максим. – Договорились же…
Больше он ни о чем таком не заговаривал.
Оказалось, что с приездом в Феодосию тяготы путешествия вовсе не закончились, хотя до Коктебеля было всего семнадцать километров – ближе, чем Аля ездила по Москве к учителю английского!
Автобус, правда, отходил от автостанции вскоре после прибытия московского поезда. Но в этот единственный раздолбанный автобус ломилась такая толпа, что подойти к нему без риска для жизни не представлялось возможным. А частники, покручивающие на пальцах ключи от машин, ломили такие цены, которые потрясали даже привычных к дороговизне москвичей.
– Ну, плевать, поехали на тачке, – вздохнула Аля. – Что ж теперь, пешком идти?
Денег у нее от гонорара за клип осталось мало, у Максима их едва ли было больше, поэтому особенно транжирить не приходилось. Но и давиться в толпе у автобуса тоже не хотелось. К тому же солнце поднималось все выше, жара усиливалась, и из носа у Али текло, как из плохо закрученного крана.
– Погоди, – возразил Максим. – Я сейчас по площади пошарю: может, кого-нибудь санаторские автобусы встречают.
Он вернулся через пять минут, крича издалека:
– Алька, бегом! Сейчас отъезжают!
Они вскочили в маленький автобус в последнюю минуту. Дверь за ними мгновенно захлопнулась, отсекая других желающих, которые уже спешили к халявному транспорту.
– Прикинься писательницей, – шепнул Максим. – Это из Дома творчества Литфонда, у них заезд сегодня.
Аля только шмыгнула носом.
«Интересно, какое лицо должно быть у писательницы?» – подумала она, оглядывая сидящих в автобусе.
Впрочем, лица у писателей и писательниц были самые обыкновенные – какие бывают у людей, измученных душным поездом, сквозняками и детскими дорожными капризами.
Автобус покружил по улочкам Феодосии, которые Аля не успела толком разглядеть, и выехал на шоссе. По-южному гладкий асфальт блестел в солнечных лучах, солнце сияло, небо синело, жара томила – все здесь было по-другому…
Литфондовский автобус фыркал, дергался, надрывно рокотал на подъемах. Дети ныли, стриженого мальчика лет пяти стошнило в папин носовой платок.
– Все, приехали, – сказал Максим, когда автобус вскарабкался на последний подъем. – Сейчас с горки съедем – вон оно, море, вон он, Коктебель!
В эту минуту автобус последний раз фыркнул, дернулся и остановился.
– Ну, блин, дорога! – не выдержал какой-то усатый писатель. – Раньше, бывало, по-царски встречали, а теперь везут хуже, чем покойников!
– Не ругайтесь при детях, – заметил тот самый стриженый мальчик, которого только что вытерли маминым носовым платком.
Пока ошеломленный писатель что-то выговаривал своему юному воспитателю, Аля и Максим вышли из автобуса.
Аля впервые оказалась в Восточном Крыму, и до сих пор он ей не нравился. Пыльно, тускло как-то, зелени мало. Серая, выжженная земля. То ли дело в разноцветной Ялте, куда она когда-то ездила с родителями в дом отдыха!
И вот она смотрела сверху на просторную бухту, очерченную плавной линией гор, – и не понимала, что с нею происходит…
Наверное, все дело было в этой удивительной линии, в этом беспечальном, как взмах огромной руки, изгибе невысоких вершин. Она даже не сразу заметила темные таинственные глыбы Карадага, которые высились справа.
Линия лиловых гор притягивала ее взгляд, завораживала сердце. Это было что-то большее, чем живописный пейзаж. Это было то самое, единственное место, в котором она должна была оказаться, и Аля не могла произнести ни слова, глядя на далекие горы в прозрачной дымке.
– Ты чего, Алька? – Максим осторожно тронул ее за плечо. – Голова болит?
– Пойдем пешком, а? – сказала Аля. – Уже ведь близко совсем, чего ждать?
Ей не хотелось забираться в автобус, отрывать взгляд от этой удивительной линии.
– Пошли, если хочешь, – пожал плечами Максим. – Я думал, ты устала.
Какая там усталость! Она обо всем забыла, спускаясь по пыльной дороге к поселку. Только смотрела, широко открыв глаза, и чувствовала, как вливается в нее этот простор, это необъяснимое, от человеческой воли не зависящее счастье.
Впервые в жизни, еще даже не успев понять, что же с нею произошло, она ощутила загадочную, никому не подвластную силу пространства.
Максим ехал в Коктебель не наугад. Еще по дороге он рассказал Але, что прошлым летом здесь подрабатывал его приятель. Так что и с ресторанщиком договоренность уже была, и с хозяином комнаты.
– А что же он сам больше не поехал, твой приятель? – поинтересовалась Аля. – Мало заработал?
– Да нет, – объяснил Максим, – на весь год хватило. Просто в компьютерную фирму недавно устроился, незачем теперь калымить.
Все это было обыкновенно, даже обыденно: подработка, ресторанщики… Только линия гор не исчезала из Алиного сознания, даже когда исчезла наяву, скрывшись за деревьями поселка.
Аля представляла себе, что такое жилье в курортной местности. Наверняка какой-нибудь курятник или сарай, в котором обычно хранят садовый инвентарь. И удобства за полкилометра, в которые нельзя войти без содрогания. Она помнила, как однажды в Ялте они навещали папиного друга, отдыхавшего дикарем, и как ее поразило тогда: и вот это жалкое существование называется отдыхом?
Поэтому Аля не сразу поняла, почему Максим остановился в начале тенистой улочки возле небольшого дома из ракушечника, который едва угадывался за забором, в буйной зелени.
– Ты чего, Макс? – спросила она. – Заблудился?
– Да нет вроде. – Максим на всякий случай заглянул в блокнот, достав его из кармана обрезанных до колен джинсов. – Мичурина, один, угол Десантников, где три ливанских кедра. Видишь, три кедра? Сюда!
Хозяина не оказалось дома, но флигель к их приезду был готов. Их провела туда высокая коренастая женщина, вышедшая навстречу с мокрой тряпкой в руках.
– Глеб Семеныч в Феодосию поехал, – объяснила она. – Вот-вот вернется. Он мне говорил, что вы приедете. Ключи оставил.
– Только я не один, – сказал Максим, хотя это и так было понятно. – Мы по телефону договаривались, что я один буду, но обстоятельства изменились. Я с женой приехал.
Аля удивленно посмотрела на него.
– А что мне? – пожала плечами женщина. – Я к Глеб Семенычу убираться прихожу. С ним и передоговоритесь, как вернется.
Флигель стоял у самого забора, довольно далеко от дома. Когда они поднялись на маленькую застекленную веранду, Але показалось, что они вообще будут жить отдельно от всего мира. Ничего здесь не напоминало койко-места, которые она так живо себе представляла!
– Слушай, да тут целые хоромы, – сказала она, обводя взглядом небольшую, чисто выбеленную комнатку. – Это что, все нам? И веранда еще?
– Черт его знает! – Кажется, Максим и сам не ожидал такой чистоты и прохлады. – Валерка в прошлом году в другом месте жил, а я его прежнему хозяину позвонил, а у того уже все занято, ну, он к этому Глеб Семенычу и направил…
– Ладно, – решила Аля. – В конце концов, какая разница? Не пятизвездный отель все-таки, расплатимся как-нибудь. Или другое место пойдем искать. Хотя жалко, – добавила она.
Счастливое чувство, которое охватило ее с той самой минуты, когда она вышла из сломавшегося автобуса и увидела ясную линию гор, парящую над морем, – продолжалось в этом тихом флигеле под тремя ливанскими кедрами.
– Аль, ты не сердись… – сказал Максим.
– За что? – удивилась она.
– Ну, что я сказал, что ты моя жена. Понимаешь, – начал объяснять он, – ты же в ресторане собираешься петь. Представляешь, что это такое? Каждая пьянь будет приставать… А так – жена, и никаких гвоздей, – улыбнулся он. – Все-таки народ частную собственность уважает.
А она-то уже и забыла, что он сказал про жену!
– Спасибо, Макс, – улыбнулась она. – За заботу.
Вернувшийся через час хозяин Глеб Семенович оказался маленьким лысым старичком. Лысина его успела слегка обгореть – наверное, пока добирался по жаре от Феодосии.
– Да живите вдвоем, ребята, – сказал он, узнав о наличии жены у московского музыканта. – Там же две кровати – сдвигайте. Никого я больше пускать не собираюсь, так что можете не беспокоиться. Я вообще-то в первый раз за двадцать лет сдаю, самому неудобно, – смущенно добавил он. – Да вот пенсию три месяца не платят…
– Чего ж тут неудобного? – удивился Максим. – Такой флигель роскошный – чисто, прохладно. Мы вдвое больше будем платить, раз я не один приехал.
– Нет, как договаривались, – отказался старичок. – С земляков больше не возьму.
– А вы разве сами из Москвы? – обрадовалась Аля. – А на какой вы улице живете?
– В Доме на набережной жил, – улыбнулся Глеб Семенович. – Знаете, напротив Кремля? Я ведь, милое дитя, полярный летчик.
«Вот это да! – ахнула про себя Аля. – Такой маленький, такой смешной, такой лысый – полярный летчик!»
Впрочем, это был день незаметных сюрпризов, и удивляться не приходилось. Хотя, конечно, не было ничего удивительного в обыкновенном крымском поселке, когда все давно уже катались на Кипр, в Испанию, в Грецию. Илья говорил, что летом они с Алей непременно съездят куда-нибудь не ближе Мальдивских островов…