Алина никогда не играла с детьми, не пекла с ними печенье, не учила песенки и не делала уроки – всем этим занималась няня. Но на общественных мероприятиях она появлялась в компании своих очаровательных погодков, привлекая всеобщее внимание.
Она и в самом деле выглядела идеальной мамой. Мамой-с-обложки.
В действительности Алина Зеленская не любила детей. Своих еще терпела, чужих выносила с трудом.
Однако она очень нравилась себе в роли матери.
Вообще-то говоря, Алина просто обожала себя в этой роли. Когда она, такая элегантная, стройная, с прекрасным маникюром и прической, слышала за спиной восхищенные шепотки («сколько-сколько детей? Не может быть!»), ее охватывало глубокое удовлетворение.
Вызывать восхищение и зависть – разве не это высшее счастье?
У Алины не было ни особых талантов, ни серьезных устремлений. Она не была умна или добра. Если бы ее спросили, чего она хочет на самом деле, для себя, не принимая в расчет окружающих, Алина растерялась бы. Как это – не принимать в расчет окружающих? А кого же тогда принимать в расчет?
Она была из тех, кто начинает курить, глядя на рекламные плакаты «Мальборо». Пьет мартини, потому что в журнале прочитала, будто пить мартини – это элегантно. И рожает детей, потому что это единственное, что у нее получается легко и без усилий.
Дети у Зеленских были чудесные: с льняными локонами, розовыми щечками, здоровенькие и спокойные. Ей пришлось родить троих, чтобы глянцевая картинка, маячившая в ее голове, совместилась с реальностью. В правильной семье должно быть трое малышей – не потому, что родители любят детей, а потому, что это красиво и вызывает восторг.
Без преувеличения можно сказать, что у Алины было сильно развито эстетическое чувство.
Она даже собаку завела – лабрадора, хотя дети просили маленького черного пуделя, щенка от умнейшей соседской суки. Но пудели нравятся не всем. К тому же черный песик невыигрышно смотрится на фотографиях. Алина учла все это – и купила лабрадора. Щенок был глуповат и трусоват, его едва удалось научить простейшим командам. Но зато как гармонично они смотрелись в парке, когда Джек бегал за мячиком!
Четвертого ребенка Алина родила из зависти.
На детской площадке вместе с ними гуляла еще одна многодетная семья. Алина всегда смотрела на мать со смесью брезгливости и любопытства. Это была маленькая остроносая женщина, похожая на галчонка, – нелепая, взъерошенная, одетая в дешевые вещи, как будто с рынка или с чужого плеча. Она с раннего утра появлялась во дворе со всем своим выводком: четверо детей, старшему пять, младшему год. Детишки тоже были одеты, с точки зрения Алины, невесть как. К концу прогулки они выглядели чумазыми оборванцами, потому что мать-галка не только разрешала им плескаться в лужах и возиться в грязи, но и сама с удовольствием принимала в этом участие.
Дети ее обожали. Причем и свои, и чужие. Неопрятная «галка» могла часами играть с ними в «магазин кукол» или варить суп из листьев подорожника. Она заразительно хохотала, показывая плохие желтые зубы, и дети хохотали вместе с ней.
Алина чувствовала, что их сравнивают. Старушки на скамейке чесали языками – конечно, о ней и о «галке», о ком же еще! Проезжавший мимо на велосипеде сосед кивал ей – и, разумеется, отмечал, какие разные женщины перед ним! Алина не могла представить, чтобы кто-то, заметив ее, немедленно не начал о ней размышлять.
Она стала одеваться еще более изысканно. Купила новые игрушки детям. Приобрела им костюмчики в морском стиле – Тимофей, Эльвира и Сюзанна были в них неотразимы! Казалось бы, соревнование должно быть выиграно вчистую!
Однако Алину точил червь сомнения. Ей чудилось, что она улавливает насмешливые взгляды. Та, другая мамаша даже осмеливалась шушукаться за ее спиной с такими же маргинальными тетками, разве что наплодившими меньшее количество оборванцев.
И вдруг Алина поняла, в чем дело. Она проигрывает, потому что у нее всего трое детей. Кого в наше время удивишь тремя малышами! Тем более, что старший уже довольно большой, он не вызывает у людей того умиления, что раньше. Да и девочки растут. Неудивительно, что интерес к ней падает!
И вскоре Алина забеременела четвертым.
Родился Стефан. День первой прогулки с коляской был подпорчен тем, что мать-галка, пока Алина лежала в роддоме, собрала весь свой выводок и переехала в неизвестном направлении. Подумав, Алина нашла причину. Несомненно, оборванка убоялась страшной конкуренции с идеальной матерью четверых крошек и предпочла позорно сбежать.
Но горький осадок все равно остался. Что интересного в том, чтобы быть победителем на пустом поле, то есть в пустой песочнице…
Второй удар нанес Алине собственный младенец, и этот удар был куда страшнее. Стефан, единственный из всех ее отпрысков, пошел в дедушку по отцовской линии. Он не то что не был красивым – на взгляд Алины, он был откровенно уродлив! Чернявый, косоглазый, с мерзкими припухлостями под глазами… С таким ребенком было попросту стыдно гулять! Она хотела белокурого ангела, как предыдущие дети, а получила чертенка.
Добила Алину соседка, старая сплетница с третьего этажа. Заглянув в коляску, протянула злорадно:
– А малышок-то у вас национальный, как я погляжу!
Алина даже не сразу поняла. Национальный? И вдруг до нее дошло. В школе старшего сына «национальными» называли детей узбеков, таджиков и прочей, как она считала, неруси, поналезшей в Москву со своих одичалых аулов.
Какой позор! Алина подхватила коляску и, глотая слезы, бросилась прочь от удивленной соседки.
С этого дня она возненавидела Стефана. Этот ребенок ее раздражал уже одним своим видом. Он порочил ее! Могли подумать, что она нагуляла его от какого-нибудь, господи прости, дворника или продавца в зеленной лавке.
Она сплавила мальчика няне и облегченно выдохнула.
Но ребенок рос. Садик, школа… Везде нужно было присутствовать. И повсюду он разрушал ее идеальный образ! Алина пыталась найти хоть что-то, чем можно было бы гордиться, но Стефан не оправдывал ее ожиданий. Не был отличником. Не завоевал первое место на шахматном турнире. Не смог даже получить роль в паршивом спектакле!
Он безнадежно портил образ прекрасной матери, который она с наслаждением выстраивала всю жизнь.
– Ты ни на что не способен, – холодно сказала сыну Алина. И, не удержавшись, добавила, мстя за свою многолетнюю обиду на мироздание: – Пустое место!
У Стефана были все шансы вырасти обозленным невротиком. К седьмому классу он таким и был: злым, нервным, мучительно страдающим от нелюбви родителей, судорожно боящимся чужих оценок. И страшно самолюбивым. Именно самолюбие не позволяло ему показывать свою слабость. Для учителей он был чрезмерно самоуверенный школьник, для одноклассников – задавала и косоглазый придурок.
Для Аркадий Бура он оказался посредственностью.
Вслух режиссер этого не сказал. Но мальчик так неуклюже двигался, так плохо читал роль, что Аркадий отказал ему – мягко, однако без малейших колебаний. В конце концов, этот нагловатый юноша был даже не из его студии!
Стефан не верил своим ушам. Он жаждал играть в пьесе! Ему казалось, что стоит всем увидеть его в роли Атоса – и все поймут, что он настоящая звезда!
– Я вам отомщу, – мрачно пообещал он режиссеру.
Бур снял очки и потер глаза.
– Мстить – это лишнее, – заверил он. – А лучше приходи осенью, мы начнем новый спектакль репетировать. Там тебе найдется роль, обещаю.
Но Стефан ему не поверил. Он больше никому не верил.
Отказ стал последней каплей, и мальчик назначил Аркадия Бура ответственным за все свои неудачи. Это из-за него жизнь не обернулась к лучшему. Сволочь длинноносая!
Стефан вышел на тропу войны.
Накануне спектакля он купил в аптеке йод, в хозяйственном магазине – аммиак, и смешал в стеклянной банке, которую утащил у матери. Все манипуляции Стефан проводил на чердаке дома, морщась от ужасной вони. Когда на дне банки обнаружился осадок, Зеленский усмехнулся. Он получил йодистый азот.
Лишнюю жидкость он откачал шприцем, а осадок, похожий на плотный гель, очень осторожно перелил на плотный лист бумаги. С этого момента Стефан делал все очень плавно, без резких движений, потому что в руках у него было «нестабильное соединение», как называл это учитель химии. Вот и пригодились скучные уроки!
– Только не взрывайся, – бормотал мальчик себе под нос, – только не взрывайся….
Одной частью геля Стефан пропитал свернутые в трубочку куски бинта и сунул их в пустые банки из-под лекарств. Другую часть слил в пакет и завязал.
Узнать, где живет Аркадий Бур, оказалось проще простого. Дождавшись, пока режиссер выйдет из квартиры, Стефан обмазал замочную скважину входной двери гелем из пакета. Следы снаружи он аккуратно стер. «Будет для тебя сюрприз, сволочь!»
После этого Стефан отправился на премьеру школьного спектакля. Шел он очень тихо, не делая резких движений, сторонясь встречных прохожих и глядя под ноги, чтобы не споткнуться.
После этого Стефан отправился на премьеру школьного спектакля. Шел он очень тихо, не делая резких движений, сторонясь встречных прохожих и глядя под ноги, чтобы не споткнуться.
Едва только в зале погасили свет, он сразу метнул на сцену две «бомбы» из трех – до того, как вышли актеры. Еще одну бросил в проходе, подальше от зрителей, вскочил и пошел к выходу, зажимая нос.
Хлопнуло так, что содрогнулись стены актового зала. Стены, пол, декорации – все в долю секунды покрылось темными пятнами, и в зале сгустилась ужасающая вонь. Народ завизжал и ринулся прочь.
К этому моменту Стефан уже был далеко.
Режиссера он ждал возле его квартиры до позднего вечера. Наконец хлопнула дверь, послышались медленные шаги. Мальчик мигом взлетел на этаж выше, перевесился через перила и навострил уши.
Аркадий, понурый, замотанный и несчастный, вышел из лифта, приблизился к двери… Загремела связка ключей. А затем железная бороздка высекла искру из высохшего зелья…
Бухнуло, рявкнуло, застреляло – и режиссер в ужасе кинулся вниз по лестнице, зажимая уши. А Стефан долго еще хохотал наверху, сгибаясь пополам. Пока не услышал милицейскую сирену. Тогда он взбежал на чердак, спустился через другой подъезд и ушел в темную ночь.
Глава 8
Солнце слепило. Швыряло острые искры в глаза, как песок. Раздавало пощечины: синим – наотмашь! яростным белым – так, что хотелось отшатнуться! Лазурью било под дых, чтобы перехватило дыхание. Казалось, в этом месте не существовало цветов, кроме синего и белого. Даже оливковые рощи, разбросанные там и сям на выбеленных до седины холмах, не зеленели, как положено, а вспыхивали серебристо-голубыми кронами под безжалостным солнцем.
Бригантина «Мечта» пришвартовалась к причалу. Это был второй остров на пути следования корабля.
Маша смотрела, словно хотела впитать в себя все увиденное. Под холмами кучно лепились домики, как птичьи гнезда. Белые стены, лазурные ставни, темные веретена кипарисов, устремленные в небо. Закроешь глаза – и отпечаток этой картины остается на внутренней стороне века, как оттиск безмятежного счастья. В порту болтались и подпрыгивали на волнах утлые лодчонки, кое-где смуглые рыбаки в широкополых шляпах, завидев бригантину, отрывались от починки сетей и махали руками кораблю.
– Жизнь-то бурлит, – заметил Владимир. – Движуха!
– Это вам после вчерашнего так кажется, – усмехнулся Яков Семеныч. – Здесь всего один поселок на весь остров.
Поселок лежал перед ними, как на ладони.
– Такое приятное место, – похвалил деликатный Темир Гиреев, выбравшийся наконец-то из радиорубки. – Гулять хорошо, фотографировать очень хорошо…
– Кушать – очень-очень хорошо? – фыркнула Яна.
– Кушать здесь особо негде, – развел руками татарин. – Разве что возле церкви есть таверна. Совсем маленькая – во-о-от такая.
Он сложил короткие пальцы в колечко и показал, какая.
– Головные уборы никто не забыл? – Боцман обвел группу строгим взглядом. – Не вздумайте снимать! Увижу – прикажу всыпать линьков.
– Вы с нами пойдете?
– Яков Семеныч, в вашей компании интереснее!
– Покажете нам достопримечательности…
Боцман широко ухмыльнулся.
– Около вон того дома живет псина трехногая. Она и есть основная достопримечательность. Только местным об этом не говорите!
– А как же руины? – разочарованно протянула Кира.
– Яков Семеныч шутит! – вмешался капитан. – Принижает культурные ценности этого замечательного острова. И мы его за это порицаем! Порицаем, товарищи?
– Так точно! – нестройно отрапортовала команда.
Муромцев подошел к фальшборту и вытянул руку.
– Смотрите – видите тропу? Если пойдете по ней от церкви, чтобы поселок остался справа, то минут через десять выйдете к развалинам храма. Ничего особенного не ожидайте, это вам не Акрополь.
– Развалины-то хоть аутентичные? – поинтересовался Владимир.
Капитан пожал плечами:
– Туристов здесь, кроме нас, практически не бывает. Стараться не для кого. Так что думаю, да, подлинные. Что скажешь, Яков Семеныч?
Боцман подошел к нему, оперся ладонями о планшир. Маша впервые обратила внимание, что руки у него жилистые, огромные, как кротовьи лапы. Синие вены рвались наружу из-под дочерна загорелой кожи.
– Согласен, Илья Ильич! А кого руины не интересуют, тот может на коз полюбоваться. Их там без счета пасется!
Козы окончательно решили дело.
– Тогда закладываем три часа, чтобы и к храму сходить, и искупаться, и по острову погулять в свое удовольствие, – подытожил Муромцев. – Только в воде осторожнее! Не обгорите.
Стефан, вздрогнувший при упоминании воды, отвернулся.
– И в холмы не углубляйтесь, пожалуйста, – добавил Темир Гиреев. – Там случаются обвалы.
Парами они начали подходить к трапу. Маша заметила, что из всей группы только Наташа Симонова не надела солнцезащитные очки.
– Не боитесь за глаза? Солнце яркое.
– Я люблю, когда ярко…
В руках девушка держала небольшую рукодельную корзинку. У самой Маши дома возле кресла стояла похожая, в английском стиле. Правда, вместо рукоделия Маша время от времени бросала в нее яблочные огрызки, но ни за что не призналась бы в этом.
– Вы собираетесь вязать? Или вышивать? – удивилась она.
– Там видно будет, – уклончиво ответила Наташа.
Сегодня она повязала голову красной косынкой, из-под которой выбивались длинные темные пряди. Не то цыганка, не то ведунья, не то повзрослевшая Красная Шапочка.
«После слова «конец» ничего не кончается, – подумала Маша. – Красная Шапочка давно выросла и живет с Волком. Выбирает ему из шкуры блох, когда он перекидывается по вечерам. Баранину покупает у мясника в соседней деревне, а за кроликами он охотится сам. Простодушная Золушка родила четверых детей, и Фея-Крестная отчаянно интригует при дворе. Одиннадцатый принц из сказки «Дикие лебеди», тот, что остался с лебединым крылом, стал поэтом. Что еще ему было делать, раз у него всегда при себе остро отточенное перо!»
– А Красавица и Чудовище? – спросил Бабкин прямо ей в ухо.
Маша так и подпрыгнула.
– Ты меня напугал!
– А нечего думать вслух так громко. Так что с Красавицей? Они жили долго и счастливо?
– Нет, – вздохнула Маша. – После того, как Чудовище превратилось в Принца, Красавица мучилась и страдала. Принц был всем хорош: прекрасен собой, добр и щедр… Но влюбилась-то она в Чудовище, с плохим характером, вздорного и мрачного.
– Страшные вещи ты рассказываешь! – Бабкин спрыгнул на берег и легко подхватил Машу на руки. – Давай сказку с хорошим концом, иначе в воду брошу!
Маша забрыкалась, но сдалась:
– Буратино жил долго и счастливо! – И, едва Сергей поставил ее на берег, злорадно добавила: – Завел себе бобра!
Бабкин направился к ней с явным намерением осуществить угрозу, и чтобы задержать его, она скороговоркой спросила:
– А тебе не кажется, что Бур нам соврал?
Сергей остановился в одном шаге от нее.
– Его рассказ звучит так дико, что вполне может быть правдой. Ты не замечала, что правда всегда на редкость неправдоподобна?
Маша не ответила. Она обернулась и глазами искала Аркадия с женой.
Они уже поднимались в поселок: он на шаг впереди, оживленно жестикулирующий, подпрыгивающий, как кузнечик; она – чуть сзади: высокая, сильная, несгибаемая, словно заслоняющая мужа от их пристальных взглядов.
Добравшись до развалин храма, Владимир и Яна разделились. Он, сгрузив с себя камеры и треногу, остался прохлаждаться в тени деревьев. А неугомонная жена объявила, что будет выслеживать коз, и скрылась в оливковых зарослях, начинавшихся ниже тропы.
Руины, оказавшиеся куда дальше, чем обещал Муромцев, не произвели на Владимира никакого впечатления. Булыжники, блин, потрескавшиеся. Даже склон холма интереснее смотрится!
С этой стороны плоские, как высунутые языки, камни громоздились друг на друга. Гора будто дразнилась. Над «языками» высилась отвесная стена, из которой кое-где торчали чахлые представители местной флоры, держась за скалу на честном слове. «Цепкие, суки», – одобрительно подумал о них Владимир. Он уважал цепкость. Вот Янка – как бульдог: что в пасть попало, то уже не отберешь, только если с башкой оторвать.
Солнце припекало так, словно решило вытопить из него все сало. Владимир, потея и ругаясь, переместился следом за незаметно уползшей тенью. Как они живут здесь вообще в такой жаре? И Янка еще потащила его на такую верхотуру! Фанатка, блин, документальной фотосъемки.
Правда, Бур, когда услышал про руины, тоже загорелся и рвался бежать сюда прежде них, но Владимир его осадил: по очереди, батя, по очереди. Сначала мы, потом вы. Нечего тут всем вместе топтаться, настроение рушить.
Буры согласились, куда им деваться… Хотя глядели укоризненно.
Владимир вдруг вспомнил бывшую жену. Вот кто была мастерица взывать к совести! Желала от него гражданской позиции, выраженного мнения о страданиях детей в Зимбабве и – эмоций, эмоций, эмоций! Глядя на нее, он удивлялся, как она не надорвется, волоча на своих плечах все тяготы мира. Но сам подставлять плечо не хотел. Всех жалеть – жалелки не хватит!