На помощь бросился Чичеров. Ухватив Женечку за талию, он попробовал оторвать ее, но тянуть двух женщин ему было не под силу. Опять помог Немуров. Он ловко развернулся к Женечке, оставляя Липу за собой, и заставил разжать хватку. Липа отшатнулась, по щекам ее стекала кровь, проческа разлетелась клоками. От боли она плохо соображала, что делает. Со всего размаху, как кузнец бьет молотом по наковальне, Липа стала лупить кулаками по спине Немурова:
— Тварь! Подлюка! Ты ему смерти желала! Ты его убила! Убийца!
Женечка выглядела не лучше. Ее сдержанность разлеталась в клочья. Если бы Немуров не успел перехватить ее, она выцарапала бы Липе глаза.
— От убийцы слышу! Отравила своего жениха! — визжала она, срывая голос. — Змея! Гадюка!
Дальше могло бы случиться все, что угодно. Разъяренные женщины способны на многое. Сил Немурова и Чичерова явно не хватало. Подмога пришла внезапно. Ванзаров оттолкнул рвущуюся в бой Липу на расстояние вытянутой руки, а другой взял Женечку за горло и тихонько сжал. Сделано это было так быстро и ловко, словно он всю жизнь разнимал дерущихся прачек.
— Достаточно, дамы, — сказал он.
Спокойный голос подействовал как ведро холодной воды на дерущихся кошек. Женечка сразу обмякла и затихла, а Липа стала размазывать по лицу свежие слезы пополам с кровью.
— Господин Немуров, прошу вас увести госпожу Березину, — приказал он.
Немуров позволил себе удивительную вольность: нежно обнял Женечку, и, придерживая ее, словно она могла упасть, повел к выходу. Женечка действительно ослабела.
— Господин Чичеров, вам особое приглашение нужно?
Паша опомнился и живо предложил свои услуги.
— Моя рука! Вам! Надежно! Не смею! Искренно! Как пушинку! — очевидно, предлагая Липе донести ее на руках.
Липа услуги отвергла. Путаясь в блестящем подоле, пошла из ресторана. Чичеров плелся позади, широко расставив руки, будто страховал на всякий случай.
— Ничего! Хорошо! Отлично! Всяко! Справимся! — говорил он.
Хуже всего было Бутовскому. Генерал съежился, словно потерял в росте четвертинку. Он сидел, низко склонившись над ненужным салатом.
— Боже, какой позор, — тихо проговорил он.
— Господа, обед будет продолжен в ужин. А сейчас прошу разойтись по купе, — сказал Ванзаров. — Я распоряжусь, чтобы вам подали фрукты и воду.
— Нет уж, позвольте! — Урусов, придя в себя, вспомнил, что теперь должен всем показывать, какая он значительная персона. — Липа тут заявила, что госпожа Березина убила своего жениха. Что это значит?
Отвечать на этот вопрос было чрезвычайно не вовремя. Но отделаться молчанием — еще хуже.
— Вынужден сообщить неприятную новость: господин Рибер найден мертвым в своем доме.
— Как! — вскрикнул Дюпре.
— Вопрос задан неверно. Ваше любопытство достаточно насытилось, князь?
Урусов собрался уже нанести ответный удар, но как-то сразу не нашелся. Чем больше тянулась пауза, тем меньше у него оставалось духа связываться с этим господином. Пришлось удалиться с гордым видом и пустым желудком. За ним последовали Граве и Дюпре. Граве все оглядывался, словно что-то хотел сказать, но так и не решился. Лидваль покинул ресторан медленно и торжественно, переставляя костыль. В своем положении он находил все больше выгод. С несчастного и спроса нет.
Ванзаров сел напротив генерала и сделал какой-то неопределенный жест. Официант его понял. Перед генералом возникла запотевшая рюмка и соленый огурец. Бутовский взял машинально, опрокинул солдатским замахом и отказался от закуски.
— Не думал, что переживу такой позор…
Рюмка исчезла на подносе официанта, как ее и не было. И духа не осталось.
— Такое иногда случается, когда долго сдерживают страсти. Терпение не безгранично, а для женщины это вообще подвиг, — сказал Ванзаров. — Барышни выпустили пар, относитесь к этому проще. Тут всему виной любовь. А с любовью шутки плохи.
— Чтобы моя Женечка вела себя как разъяренная мегера… — Бутовский развел руками так, словно хотел изобразить глубочайшее изумление, но не было таких человеческих сил, чтобы передать всю его глубину. — Такой я ее никогда не видел. И надеюсь, больше не увижу… Благодарю вас, Родион Георгиевич, что прервали эту омерзительную сцену.
— Такова наша служба. Алексей Дмитриевич, вы ничего не хотите мне рассказать?
Бутовский смог только охнуть. О чем тут вообще можно говорить? Иногда слов не хватает.
— Например, про Немурова и вашу племянницу, — сказал Ванзаров.
— Не знаю, откуда вы узнали, но даю слово чести: это все не имеет к происшедшему никакого отношению. Прошу вас, не стоит лезть в эти дебри.
У Ванзаров было на это счет совсем другое мнение. Что он и хотел доказать. Но в такой важный момент в ресторане появился Чичеров. Он пятился боком, не хуже краба, и был слегка не в себе.
— Гы-га-господа… — проговорил он, сильно заикаясь. — Там… Там… Ужасно…
Поезд со свистом проскочил перрон Псковского вокзала. Пассажиры разглядывали диковинный состав и гадали: кто же это такой важный пролетел соколом мимо них. Так, что обдал паром и скрылся с глаз долой. Но тихая жизнь провинциального городка быстро вернулась в привычную колею. Расписание, прерванное ради экстренного двойного литерного, вошло в свои права. С боковых путей потянулись составы, которые задержали на час, а то и больше. Вскоре от пролетевшего призрака остались одни слухи.
Псков — Валк. Псковско-Рижская ж/д134 версты, 4 часа езды Изборск — Печоры — Нейгаузен — Верро — Анцен
1
Николя оправдывал себя тем, что он не спал и все видел. Только среагировать не успел. Не у всех же такая нечеловеческая реакция, как у Ванзарова. И ведь все шло так мирно и спокойно, и догадаться невозможно, как обернулось.
Немуров проводил барышню до купе номер «3», постоял у открытой двери, наверняка желая войти, но его оставили в коридоре. Бормоча что-то, он зашел в соседнее купе. После явилась барышня в изумительном платье, иных слов у Николя не было. Он еще заметил, что от уха у нее кровь сочится. Госпожа Звягинцева зашла в свое купе и хлопнула дверью. Чичеров, который за ней следовал, убедился, что она удалилась, и остался в тамбуре, наверно, остудиться. В вагоне было тихо, господа разошлись по купе.
А дальше все случилось быстро и просто. Липа, закутанная в шаль, без лишних слов распахнула купе Женечки и выволокла ту за волосы. Сопротивляться барышня не могла, весь пыл ее был растрачен. Липа вела себя чрезвычайно спокойно, рассудительно, не торопясь. Она толкнула Женечку к окну, и приставила к горлу небольшой ножик с перламутровой рукояткой, которым так удобно чистить яблоки. Лезвие ножика было коротким, широким и бритвенно-острым. От нежного прикосновения на коже выступила бурая капелька.
— Не шевелись, — сказал она так просто, словно просила передать сахар, после чего предложила проводнику отправиться куда подальше. Николя только немного отступил к тамбуру, про него и забыли.
— Все сюда! — крикнула Липа, вставая так, чтобы смотреть в лицо Женечки. Та покорно жалась к ледяному ободу окна. — Ко мне! Сейчас!
Немуров выглянул из купе и сразу скрылся. Лидваль с костылем немного замешкался. Урусов и Дюпре вышли из соседних купе и остались стоять рядышком. Граве присоединился к ним.
Липа сочла собрание полным.
— Господа! Сейчас все решится! На ваших глазах эта мерзавка признается в том, что сделала. Будьте свидетелями ее признания, чтобы она не смогла отвертеться. Говори! При всех говори! Ну!
Лезвие осторожно, чтобы не поспешить, тронуло шею и отступило. Тонкая полоска красным росчерком осталась на коже.
— Долго терпеть не буду, ты меня знаешь, — сказала Липа, сжимая рукоятку и чувствуя, как скользит в ладони полировка. — Мне уже все равно. Одно движение, и тебе конец. Ты же любишь свою дурацкую жизнь? Вот и спаси ее, ты можешь. Себя ты любишь, а его не любила. Совсем не любила. Пусть тебя утешает, что и он не любил тебя. Это чувство было взаимно. Говори, терпение мое кончается… Да и спать хочется…
Женечка упрямо не закрывала глаза.
— Что вы хотите от меня? — спросила она.
— Только признайся в том, что натворила. Расскажи, как убила Григория Ивановича своими чистенькими ручками.
— Я не убивала его, — сказал Женечка внешне невозмутимо.
— Врешь! — закричала Липа. — Не смей врать! Перед смертью врать нельзя! Я твоя смерть, и я — твоя жизнь. Выбирай. Правду говори! Пусть все слышат.
— Делайте, что хотите, мне все рано, — и Женечка закрыла глаза, готовясь к концу.
Липа растерялась, но тут же перевернула так, чтобы кончик лезвия расчетливо уперся в шейную яму. Было очень больно. Женечка застонала. Но не шелохнулась.
— Правду! Будет еще больнее! Ну!
— Делайте, что хотите, мне все рано, — и Женечка закрыла глаза, готовясь к концу.
Липа растерялась, но тут же перевернула так, чтобы кончик лезвия расчетливо уперся в шейную яму. Было очень больно. Женечка застонала. Но не шелохнулась.
— Правду! Будет еще больнее! Ну!
— Посмотри на меня…
Голос был слишком близко. Липа перевела взгляд. Немуров стоял на расстоянии шага. Ружье целилось прямо ей в переносицу. Она увидела два черных отверстия, холодных и пустых, как глаза кобры. Глаза смотрели на нее не мигая, от Немурова пахло ружейным маслом. Отражения дневного света блестели на стволах с инкрустацией. Но Липа видела только две дырки дула.
— Отведи нож, — сказал Немуров.
Теперь она заметила другую пару немигающих глаз. Они целились в нее и готовы были спустить кобру. Липе почему-то стало казаться, что это настоящая змея, только на ошейнике.
— Что? — спросила Липа, выдавая свою слабость и растерянность.
— Медленно отведи нож… Если хоть пальцем шевельнешь, снесу тебе голову. С такого расстояния от твоей красивой головки не останется даже ошметков. Обещаю тебе. А мозги твои, что Женечку могут забрызгать, мы смоем… Делай, что велю. Без шуток.
Она почувствовала, как рука не вовремя стала мягкой и легкой, такое с ней порой бывало и раньше. Тогда она переставала ощущать тело, расплываясь в радости. Но это так не вовремя. Липе нужна была помощь. Она обернулась, ища ее от безнадежности. Лишь бы не смотреть в глаза кобре.
— Господин Немуров… — Ванзаров медленно сделал шаг.
— Не подходи! Спущу курок!
Ванзаров остановился так, что ствол теперь оказался рядом с его плечом.
— Я не причиню зла Женечке, — медленно проговорил он. — Я не позволю волоску упасть с ее головы… Она в полной безопасности. Верьте мне, я ваш друг…
Немуров оторвался от мушки.
— Друг? — еще спросил он.
Липа только успела заметить, что кобра на нее не смотрит, а смотрит уже в потолок. После чего ружье проделало кульбит, а за ним и Немуров, словно они были одним целым. Стрелок упал к ее ногам, звонко стукнувшись лбом и отчаянно охнув. Липа больше не могла держать нож, ставший чугунным. Рука сама опустилась.
Легонько придавив корчившегося на полу Немурова, Ванзаров вырвал у него оружие.
— Рад, что вам хватило ума не забивать патроны, — сказал он, осматривая дуло. — Для полной убедительности могли бы курки взвести. Будьте добры, ножик… — Лезвие само выскользнуло из ослабевших пальцев.
— Подлые у вас приемчики… — Немуров тяжело поднимался, растирая ушибленное предплечье.
— Каков прием, выбирает противник, — ответил Ванзаров. — У нас выбора нет.
— Верните ружье, это спортивная амуниция…
— Верну в обмен на патроны.
— Еще чего. Не дождетесь…
— Тогда получите свою амуницию в Афинах.
— Нет! Я не согласен.
Спорить Ванзаров не собирался. Ружье он закинул на плечо дулом вниз.
Барышни так и стояли рядом друг с другом. За этим интересным мужским спором о них, кажется, забыли. Женечка решила о себе напомнить. Шурша платьем по обивке вагона, она медленно съехала на пол и лишилась чувств. Началась суета, какая бывает при женском обмороке. Немуров забыл про себя, подхватил ее на руки. К нему тут же бросился Чичеров, пытаясь оказать услугу. Генерал причитал за спинами, взывая к высшей справедливости. От всего, что сделали с его любимой племянницей, ему хотелось выть белугой или выхватить шашку и порубить обидчиков в капусту. Только где ее взять, эту шашку. Он давал советы, срываясь на крик, и только мешал занести Женечку в купе. Николя наконец очнулся от летаргического сна, в который впал, и кричал, что сейчас принесет кипятку, который никто не просил.
Про Липу забыли. Пользуясь моментом, Ванзаров завел ее в купе и затворил дверь. Наконец и Женечку положили на диван. А после того, как на нее в суматохе плеснули горячим чаем, она ожила так шустро, словно лучшего лекарства не придумать. Купе ее было набито под завязку заботливыми мужчинами. И это хоть немного утешало.
— Расходитесь, господа, представление окончено, — сказал Ванзаров.
Лидваль тяжко оперся на костыль и мирно скрылся. Но Урусов был иного мнения. Он заявил, что требует окончательных объяснений: что значат Липины обвинения? В ресторане господин Ванзаров выкрутился, но после случившегося простой болтовней не отделаться.
— Что вы хотите знать, князь?
— Что случилось с Рибером на самом деле!
— Как вам будет угодно. Его убили в собственном доме.
— Кто?! Кто это сделал! — возмутился Урусов так, словно потерял лучшего друга.
— Возможно, кто-то, кто едет вместе с нами… А теперь, господа, прошу вас занять ваши купе…
Двери захлопали. Граве чуть задержался. Ему опять показалось, что мелькнула забытая тень. Хуже всего, что он не мог понять: когда именно она мелькнула. И какому полу она принадлежала. Что-то было так близко от него, дразнило, но в руки не давалось.
Граве заметил, что за ним пристально наблюдает этот строгий господин, словно ожидает признаний. Делать их решительно не хотелось. И Граве спрятался в купе.
Ванзаров легонько ткнул Николя в плечо.
— Отличный опыт заработали, дорогой проводник, — сказал он.
На этот счет Николя был другого мнения, но высказывать его не спешил.
— Бегите за нашим секретным доктором, пусть осмотрит Женечку на предмет нервного срыва.
— А вы куда? — ляпнул Гривцов.
— Займусь осмотром другой валькирии… — Он снял ружье с плеча и протянул Николя. — Неудобно идти в гости с оружием. Пристройте этот спортивный снаряд где-нибудь поглубже. А лучше спите на нем.
Николя принял ружье с нежностью мальчишки, которому впервые доверили настоящее оружие. Даже стволы погладил. Но тут же дал честное и благородное слово глаз с него не спускать. Или не слезать с него другой частью тела.
2
Липа спряталась в кокон: обхватив колени, закуталась одеялом по самую шею. В купе было тепло, но согреться не получалось. Порванное ухо саднило, кровь на щеке, но все это были пустяки. Мерзкий холодок полз по коже, колол в сердце и проворачивал гвоздик в груди. Она уговаривала его, чтобы отстал, не мучил ее, оставил в покое и сгинул. Ей так тяжело, так гадко, что не хочется жить. Вот сейчас открыть бы окно и сигануть в пустоту. Она представила, как раскинет руки и сделает шаг, ее подхватит набежавший поток, закружит, швырнет о камни насыпи. Может быть, затащит под колеса и ее тело, такое здоровое и прекрасное, от которого не могли оторвать взгляд мужчины. Колеса будут рвать его на части и кромсать так, что никто не узнает ее. А если упасть под откос, то она не умрет сразу, будет замерзать в пустом поле, и только птицы прилетят, чтобы дождаться, когда испустит дух. Она не сможет шевельнуться и будет смотреть в мертвые глаза птиц, моля о скором конце, чтобы их клювы добили ее. Это все так мучительно и некрасиво. И кто сказал, что все закончится в одну секунду, а не превратится в долгую пытку? Вдруг ее найдут, какой-нибудь обходчик на дрезине заметит лежащее тело, подберет и притащит на полустанок. Пьяный сельский врач грязными лапищами будет тискать ее, чтобы спасти, и чего доброго спасет. И жить ей тогда будет совсем незачем, раз у нее не будет того великолепного тела. От него ведь останутся жалкие обрубки. Как все это мерзко и глупо! Нечем себя убить так, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Теперь все кончилось, и нет никакой разницы: жить ей или умереть. Все одно будет тоска и серость, как этот день за вагонным окном.
Она так глубоко ушла в свои мысли, что не сразу заметила, как рядом с ней появился кто-то. Она покосилась и обнаружила, что ее рассматривают откровенно и цинично. Неизвестно, сколько он тут сидел. Может быть, она говорила вслух, а он все слышал. Как это мерзко так себя вести и пользоваться ее слабостью! Неужели он не понимает? Тут Липа вспомнила, как ее распотрошили, не хуже капустного кочана. Этот не сделает случайного или необдуманного шага. Все у него заранее спланировано, и это тоже так гадко, что выть хочется. Как же эти мужчины могут так жить: без сердца, без жалости и прощения?!
— Не желаете обработать рану? В вагоне есть хороший специалист. Боевые шрамы украшают только мужчин.
Если бы он знал, как глубока ее рана. Никому ее не залечить.
— Что вам еще надо, — сказала она, чтобы избавиться от сверлящего взгляда. — Я сегодня не совсем готова к светским беседам. Пусть мои раны вас не беспокоят. А в утешениях не нуждаюсь тем более.
— Мне нет интереса вас утешать, — ответил Ванзаров.
Отчего-то Липе стало так обидно и больно, будто вороны уже начали клевать ее. При этом ухо саднило и напомнило о себе.
— Тогда убирайтесь… Отправляйтесь к этой змее, а то у нее мало утешителей.