За обедом он расспросил соседей по столу, что надо брать с собой на процедуры, и в половине третьего отправился должным образом экипированный, прихватив с собой чистое белье, мочалку и мыло. Зайдя в корпус, он встал в хвост длинной мужской очереди. Все были, как говорится, "в возрасте", и на лице каждого были написаны тоска и ожидание.
А мимо пропархивали оживленные стайки девушек в белых халатах, бродили, тяжело переваливаясь и шаркая шлепанцами, сурового вида старухи персонал ванного корпуса. К трем часам принесли почтовый ящик, высыпали на стол горку медяков, и очередь бойко задвигалась. Каждый проходивший брал из горстки медяк и бросал в ящик, отмечая свое прохождение веселым звоном. Смысла этой системы учета Сейран так и не понял, потому что когда очередь дошла до него, медяки уже кончились. Внутри зала были расположены двери в кабины, возле которых также выстроились большие очереди. Обнаружив свободную кабину, Сейран зашел и стал раздеваться возле пожилого жирного мужчины. В предбанник заглянула смуглая старуха в засаленном переднике, Мужчина отдал ей курортную книжку. То же сделал и Сейран. Развернув его книжку, старуха вперилась в него сердитым взглядом.
- Слышь, - Сейран легонько толкнул в бок соседа, - чего она на меня уставилась?
- Ты что? В первый раз?
- В первый.
- Ну, рубчик ей дай, она и отстанет.
Сейран полез в брючный карман и с неприятным удивлением обнаружил, что забыл деньги в номере.
- Нет денег, понимаешь? Не-е-ту! - объяснил он старухе, с требовательным видом стоящей рядом. - Дома деньги, понимаешь? Завтра принесу.
С достоинством повернувшись, старуха вышла.
Ванна оказалась холодной. Его напарник оказался предусмотрительнее. Поэтому он блаженствовал в теплой, тягучей жиже. Затем старуха обтерла его скребочком и бумагой. На Сейрана же она обратила внимание только раз, когда надо было вставать.
- Вот так и будет, - сказал сосед, моясь под душем, - никакой пользы от твоей ванны, если она холодная. А назавтра еще хуже будет. Она тебя вообще не пустит.
- А куда она денется? - набычился Сейран. Иногда на него находило необъяснимое упрямство. - Вот, шиш ей, а не деньги... Этак каждая в день по сотне заработает, а то и больше.
- А ты, сынок, в чужих карманах деньги не считай, - резонно возразил сосед. - Ты свое здоровье считай.
"Ничего я больше никому давать не буду", - решил про себя Сейран, выходя в предбанник, где раздевались очередные двое пациентов. Они безропотно передали старухе деньги и прошли к ваннам с сознанием исполненного долга.
И напрасно он пытался втолковать ИМ, что же все-таки заставляет "человека разумного" терять разум, честь и совесть ради никчемных, потрепанных и смятых бумажек, эквивалента еще более никчемного и грязного металла. Напрасно он пытался представить себе, как в погоне за прибылью человечество открывало новые страны, возносилось на вершины современной техники и технологии, все глубже и глубже проникало в тайны Природы.
ИМ было неведомо чувство корысти.
Погруженный в свои мысли и споры, Сейран вышел в вестибюль и лицом к лицу столкнулся с женщиной, которую давеча ушиб чемоданом. Очнулся он только, услышав ее возмущенный возглас, и вдруг раскрыл глаза. И увидел ее. И сказал:
- Здравствуйте.
- Здрасьте, - ответила она, смерив его возмущенным взглядом. - Вы что, не можете не толкаться?
- Вы еще сердитесь? Я же нечаянно.
- Нечаянно? - возмутилась она. - Поглядите, какой вы мне синячище наставили! - она подтянула подол и показала багровое пятно, проступившее на бедре, чуть выше колена.
- Простите, - прошептал он. - Я не знал... я... Ну, пожалуйста, простите, - на лице его отразились отчаяние и искренняя мука.
Женщина рассмеялась.
- Да ладно вам. Не переживайте. Мне совсем не больно. Это после ванн всегда такие синяки бывают. Сосуды, говорят, от этой грязи очень хрупкими становятся. Я на лекции слышала. Ну, пока! - сказала она, собираясь идти дальше.
- Вы так босиком и пойдете по холоду? - спросил Сейран, заметив, что она в одних шлепанцах на босу ногу.
- Какой вы чудной! - усмехнулась она. - Что я вам, психованная? У подруги моей сапоги и колготки,
- Извините, - смутился он.
- Да чего уж там... пока! - и она заспешила по коридору. А он поглядел ей вслед и подумал, что ножки у нее хоть и маленькие, но стройные и красивые. Правда, совершенно белые. Какого-то неестественного белого цвета. И лицо такое же - белое, чистое, словно прозрачное, с легким румянцем на впалых щеках...
Разбудил его Вовка.
- Ты чего? Дрыхнешь? После ванны разморило? Ну-ну, давай! Этак ты все на свете продрыхнешь...
За окнами стояла ночь. В темноте поблескивали уличные фонари, похожие на унылые, тусклые лимоны, привязанные к палкам. Тело было каким-то чужим, будто налившимся тяжестью маслянистой грязи. Сейран с трудом возвращался в себя после долгого, утомительного сна, во время которого тщетно пытался объяснить ИМ сложности взаимоотношений между сильной и прекрасной половинами человечества. И хоть недавно ему исполнилось двадцать шесть лет, он не был достаточно искушен в этом вопросе. Вероятно, он несколько задержался в своем развитии. Возможно, потому, что был слишком поглощен изучением собственного подсознания и процессов, совершающихся в нем. Порою его посещали мысли и желания, вполне естественные для возраста, но он стремился поскорее от них отделаться, так как стыдился незримого наблюдателя, который постоянно присутствовал внутри его естества.
- Видел я кралю, которую ты в корпусе кадрил, - бубнил Вовка. - Ты бы на чужой-то каравай... Зубы целее будут.
- Какой каравай? - Сейран с удивлением взглянул на соседа. - Какие зубы?
- Да твои, твои. Шишарь один из местной шпаны ее облюбовал. Он уже трех кавалеров ейных на моей памяти отделал, - заявил Вовка, позевывая и хрустя пальцами. - Знатно отделал...
- Время-то сколько?
- Полвосьмого.
Резко поднявшись, Сейран принялся одеваться.
- Это ж надо, какой нетерпеливый, - усмехнулся Вовка. - Куда это ты так засобирался? Если на ужин, то уже поздно. Ужин в полседьмого.
Неожиданно Сейран почувствовал, что очень голоден. Он давно уже не испытывал такого здорового и приятного чувства волчьего голода.
- А что, кафе здесь нет?
- Насчет кафе не слыхал, чайные тут на каждом углу, только там не кормят. А кабаки - те есть.
- Ну, в кабак пойду, - сказал Сейран, продолжая одеваться.
- Обдерут, - убежденно сказал Вовка. - Как липку обдерут. У них на приезжих глаз наметанный. Особенно на тех, кто в первый день. Рублей на сорок тебя распотрошат, а уйдешь - голодный.
- Ну, в магазин пойду.
- Окстись, браток! - иронизировал Вовка с видом старожила. - В семь здесь все закрывается. Есть, правда, дежурная будочка на горке, да только там ничем, кроме килек, не отоваришься... - Неожиданно его осенило: Слышь, Серега, - жарко зашептал он, заговорщически стреляя глазами, - а может, в гости свалим? Тут за стеной бабцы есть. Роскошные бабочки! Расколись на пузырь - я тебя и познакомлю, и ужин сотворю, заодно и погреешься, - хитро подмигнул он.
- Да ладно тебе...
- Правда! - с жаром воскликнул Вовка. - Ну чего ты? В монахи записался? Или тебе червяка жалко для дружбы и за знакомство? А может, ты верный муж? - иронически сощурился он.
- Никакой я не муж, - сердито заявил Сейран и полез в карман за деньгами. Увидев плотную рыжеватую пачку, Вовка чуть не повалился на колени.
- Сержик! - взвизгнул он, ломая руки. - Так мало же одного пузыря на четыре-то рыла. Да и закусь-то тоже какая-никакая нужна. Колись на вторую, а?
И столько мольбы было в его голосе, столько неприкрытой тоски в мутных, испитых глазах, что Сейран тяжко вздохнул, сунул ему в ладонь две десятки и снова улегся в постель.
Ленинградка была худенькой и молодой, лет двадцати трех, не старше. Во всей ее щуплой фигуре, короткой мальчишеской стрижке, в том, как она, ссутулясь, сидела в углу кровати, не поднимая лица, в больших ее черных глазах, во всем ее облике сквозила какая-то непередаваемая печаль, какая-то вселенская тоска, отрешенность и черт-те что еще, что может быть на душе у женщины, приезжающей сюда уже третий сезон лечить какую-то специфическую болезнь. Звали ее Марина.
Подруге ее, Светке, было за сорок. Здоровая, с в три обхвата массивной фигурой и жирным, густым голосом, она хохотала визгливым баском, слушая Вовкины анекдоты, один-другого забористее, да и сама порой отпускала соленое словечко.
На столе, построенном из двух составленных табуретов, лежала подозрительного вида колбаса, прозванная зачем-то "докторской" ("врачам от нее работы прибавляется", шутил Вовка), рассыпавшиеся комки желтой, остро-вонючей брынзы и шматок отличного украинского сала, привезенного Светкой с родной Херсонщины. По стаканам бодро гуляли две бутылки "Русской". Вовка неприкрыто хвастался своими достижениями на ниве снабжения.
- Я, братцы мои, вам хоть на северном полюсе в час ночи белогривую сыщу, - гулко сипел он. - Главное в нашем деле - места знать и к людям подход иметь. Меня здесь уже за своего признают. Потому что я не скуплюсь, сколько надо - столько и даю, но не перекармливаю, не то - уважать перестанут...
- Я, братцы мои, вам хоть на северном полюсе в час ночи белогривую сыщу, - гулко сипел он. - Главное в нашем деле - места знать и к людям подход иметь. Меня здесь уже за своего признают. Потому что я не скуплюсь, сколько надо - столько и даю, но не перекармливаю, не то - уважать перестанут...
Откинувшись на кровати, упершись затылком в холодную шершавую поверхность стены, Сейран неожиданно задремал. И в полудреме увидел самого себя. Даже не столько себя, сколько все окружающее взглядом, исходящим откуда-то изнутри него и в то же время со стороны. Будто кто-то, затаившийся в его голове, тихо, точно и скрупулезно фиксировал все, что попало в поле его зрения. Сейран увидел себя как звено одной непрерывной цепи. В начале ее располагались оптические сигналы, которые улавливали тончайшие нервные окончания, расположенные на дне его глаз. Они трансформировались в биоэлектрические импульсы, которые по нервным волокнам поступали в кору головного мозга. А небольшой участок в мозжечке испускал незримые волны, которые неслись в Никуда, проносились сквозь Необозримое и улавливались ИМИ.
Неожиданно Сейран почувствовал себя чем-то ИНЫМ, чем он был доселе. ОН был безмерно грандиозен, но не более, чем прочие. ЕГО породили сложнейшие сочетания взаимоперекрещивающихся гравитационных и магнитных полей. ОН видел и понимал мир, как одно из подобных сочетаний, и для НЕГО не существовало ни длины, ни ширины, ни времени, ни пространства, ни тени, ни света... Вернее даже будет сказать, что свет существовал для НЕГО как нечто изначальное, как первооснова его бытия, ибо родился ОН в потоке квантов, устремлявшихся в исполински-бездонную ТОЧКУ, которая втягивая в себя свет и материю этого мира, выбрасывала ЭТО в мир иной. На стыке этих состояний и появился ОН, вначале в единственном числе, затем размножившийся, но и в этом состоянии не нашедший удовлетворения своим попыткам осмыслить собственное существование. И тогда ОН начал искать, и протянул свои чуткие и тонкие, неосязаемые ощущала сквозь миры, времена и пространства. Сейчас же ОН (ОНИ) пристально вглядывался в накуренный полумрак тесной комнатушки, силясь постичь пьяную болтовню четырех непонятных ему особей другой Вселенной.
Сейран открыл глаза. Время шло к полуночи. Вовка травил анекдоты и "правдивые истории" из своей бурной жизни. Включили сетевое радио. Но вечером, как и утром, и днем, оно передавало только заунывные восточные мелодии. Светка с Вовкой еще некоторое время мололи языками, потом затихли. Он обнял ее за место, которое трудно было назвать талией, и что-то гундел под ухо. Она хихикала и отмахивалась. Потом шутливо двинула его плечом. Вовка, ерничая, повалился на пол, едва не своротив табуретки с остатками закусок, вскочил и потащил ее из комнаты. Светка притворно упиралась, визгливо постанывала, а Вовка, раззадорясь, хватал ее за бока и подталкивал к двери.
Сейран и Марина остались одни. Она курила, глубоко, по-мужски затягиваясь, и думала о чем-то. Потом скучающим взглядом посмотрела на него.
Он взял ее за руку. Ладонь девушки была влажной и холодной.
- Ну? Как выспались? - спросила она с едва уловимой иронией.
- Ничего, спасибо, - улыбнулся он.
- Тогда... скажите что-нибудь.
- Что?
- Ну... - она сделала неопределенный жест руками, - что я красивая. Что у вас плохая жена. Что вас никто не понимает. И что вы оч-чень одиноки.
- Насчет жены вы промахнулись, а вот про все остальное... - Сейран пожал плечами. - Наверное, каждый человек одинок по-своему. Вот вам, наверное, тоже несладко в жизни. И вы тоже одиноки. И оттого такая грустная.
Она резко обернулась. И в отблеске лунного луча он увидел каплю, сверкнувшую на ее щеке. В следующее мгновение она, зло стиснув кулачки и вся дрожа, зашептала:
- А твое какое дело, сладко мне или тошно? Разве тебе не наплевать, веселая я или грустная? Холодно мне или жарко? Что у меня на душе? А может, ее и вовсе нет у меня, а яма одна помойная?! - неожиданно схватив его за ворот рубахи, она почти закричала: - Тебе же плевать на меня хотелось с высокой колокольни! Ты у нас - герой дня! - водку купил и теперь думаешь, что любая на тебя кинется? Или я не знаю, зачем ты сюда пришел? Не знаю?! Ну и катись отсюда! Живо! Ненавижу вас! Ненавижу! Сволочи! - закрыв лицо руками, она уткнулась лицом в подушку и зарыдала.
В какое-то мгновение он хотел вернуться, подойти к ее жалкой, скрюченной в углу фигуре, сказать что-то доброе, по-человечески простое, но смешался и вышел. Толкнул дверь в свою комнату и резко отшатнулся прп виде двух копошащихся обнаженных тел.
Он захлопнул дверь, провожаемый Вовкиной руганью, вышел в холл и упал в скрипучее кресло, съежившись в комок, весь терзаемый невыносимой, лающей Болью...
И вновь к нему вернулись самые сокровенные, самые заветные и сладостные сны...
Он остался наедине с самим собою, отрешился от своего бренного естества и воспарил духом в необозримую высь.
Обдавая лицо его моросящим туманом, расступились перед ним облака. И разреженный воздух стратосферы морозно пробежал по легким его, и ледяная чернота Космоса, искрясь мириадами холодных звезд, открылась ему во всем своем великолепии.
И взглянул он на Землю, такую большую, круглую я прекрасную, и на кипящее огненное марево Солнца, и на печальную пустую Луну.
В какое-то мгновение ему захотелось вновь побродить по ее каменистым кратерам, поиграть в ловитки с собственной тенью, легко прыгая по верхушкам головокружительных скал. Но, повинуясь чужой, неодолимой воле, он двинулся дальше.
И, разделившись на мельчайшие частицы, слившись с потоками Солнечного ветра, устремился он в черную даль. И перед ним разноцветными яркими конусами распускались хризантемы звезд. Пронесся он и мимо огромного, тускло-багрового шара, остывшей звезды Немезиды, таинственной и суровой спутницы нашего светила. Вращаясь вокруг него по вытянутой эллиптической орбите, она скоро, очень скоро, буквально в следующем тысячелетии должна была ворваться в Солнечную систему, осыпав беззащитные планеты шквалом комет и метеоров. Такие визиты она повторяла неоднократно. В свое время, не выдержав этой атаки, вымерли рептилии, уступив место теплокровным. На корню погибла удивительная пра-цивилизация атлантов, и человечеству пришлось начинать свое развитие с нуля. И что сможет оно противопоставить слепой, всеразрушающей стихии спустя всего сотню-другую лет? И позволят ли ему дожить до этих времен господа, свято уверенные в своем праве навязывать народам свой образ жизни? Не ту же ли участь готовят они нам, торопливо снаряжая к старту космические эскадры? И что противопоставим мы стихии ненависти, злобы, недоверия, захлестнувшей мир?
Об этом думал он на обратном пути, прогуливаясь по ноздреватой, грязно-серой поверхности ядра небольшой кометы, поигрывая случайно пойманным по пути метеоритом и глядя на приближающуюся голубую звездочку, родную, встревоженную Землю.
И вернулся в себя спокойный, чуточку уставший, сладко опустошенный и донельзя счастливый, сбросив с плеч и с души своей бремя тоски и безысходности. Поглядел на потрескавшийся потолок с обвалившейся в углу штукатуркой, на выкрашенные в болотный цвет стены, на печальный, запыленный фикус в углу холла, закрыл глаза и прошептал про себя:
- Спасибо вам!..
В ответ в его сознании мягко полыхнуло нежно-салатовым отсветом...
ИМ было неведомо чувство благодарности.
Следующий день у него был заполнен хождениями по процедурам. Сейрана хорошо погоняли на лечебной физкультуре. Потом он вовремя успел на токи. Эта процедура ему неожиданно понравилась. Зудящие и назойливые невидимые иголочки как будто пронизали его насквозь, вливая движение и жизнь в застоявшуюся кровь, тормоша и взвинчивая каждую клеточку, заставляя напрягаться все мышцы его большого, жилистого тела. Он щедро дал служительнице трояк, рассчитывая и в дальнейшем на ее услуги. Она обещала за десять сеансов сделать из него богатыря.
Во время обеда он повздорил с официанткой из-за гречки с мясом (та норовила ему подсунуть мутноватого вида пюре с крошечной обугленной котлеткой). Своего он добился, но мясо оказалось жилистым, а в каше скрипели песчинки.
После обеда были вновь предписаны ванны. Он отсидел полтора часа, пропуская многих, кто своей щедростью запомнился бойким старушкам. Видно, о его скупости было уже известно. Но когда давешняя бабка пригласила в кабину юнца, пришедшего намного позже его. Сейран встал и решительно направился в предбанник, не обращая внимания на ворчание старухи.
- Да! - огрызнулся он. - Стану я тебе платить, как же! Вы здесь миллионы гребете, а я должен за двести рублей как ишак спину гнуть? Совсем обнаглели! Сюда - рубль, туда - рубль!..
Но зайдя в комнату, в которой стояли наполненные ванны и бросив взгляд на старуху, недвижимо стоявшую у окна, он вдруг замер, поняв, что знает о ней абсолютно все.