Более того, "Радио-мозг" читается и сейчас. При этом он весь - дитя своей эпохи, которая чувствуется во всем: в языке (все эти "наркомздравовец", "лекпом", "самоук"...), в героях (весьма типичный для тех лет энергичный и преданный коллективному делу инженер Гэз, интеллигентный, а значит не всегда готовый к конкретным действиям доктор Тах, весьма решительный, все понимающий, умеющий разрешить любой конфликт главный начальник химической промышленности Союза Глаголев, наконец,Мишутка, рубаха-парень, самоучка, самостоятельно написавший пролетарскую симфонию для домр...)., в интонации, в тональности, в каждой фразе.
"Тах смотрел на залу, заполненную рабочими и работницами.
Перед ним колыхался цветущий луг живой рабочей массы".
Доктор Тах, которому посчастливилось совершить великое открытие, не торопился сообщать о нем людям. Ему хотелось все досконально обдумать, ведь, в конце концов, его открытие было не таким уж безопасным, его открытием вполне могли воспользоваться враги.
"И тогда... проснувшись, он (радио-мозг, - Г.П.) начнет думать... Он начнет прислушиваться к Парижу, Берлину, Копенгагену, все складывать в себе, все, что жалкие дипломаты пытаются утаивать друг от друга. И потом радио-мозг величественно по всему земному шару даст очередную порцию це-волн, которые вопьются в мозги людей, заразят их мыслями... и люди сойдут с ума, истребляя друг друга в последней войне."
Истребляя друг друга в последней войне...
Даже сейчас, перелистывая хрупкие, пожелтевшие от времени газеты и журналы, отчетливо ощущаешь жгучий интерес людей того времени ко всему, что было хоть как-то связано с войной.
"Советская литература, - писал Н.Тихонов в предисловии к своей известной повести "Война", - почему-то избегает разработки таких тем, как наука и война, техника и военное искусство, а между тем в дни усилившейся военной опасности, в дни, когда буржуазные государства вооружаются, обгоняя друг друга в лихорадочном желании увеличить свою боевую мощь, об этом следует вспомнить в литературе..."
Вспомнили...
П.Павленко, Н.Шпанов, А.Горелов, С.Буданцев, Н.Бобров, С.Диковский, В.Курочкин, Б.Лавренев...
Картины масштабных воздушных сражений рисовал в своих фантазиях Георгий Байдуков - Герой Советского Союза, участник перелета через Северный полюс в Америку, совершенный вместе с В.Чкаловым и А.Беляковым. Сами названия его фантазий достаточно откровенны - "Разгром фашистской эскадры", "Последний прорыв"... Николай Автократов в повести "Тайна профессора Макшеева" описывал особые лучи, способные на расстоянии взрывать чужие боеприпасы... Николай Шпанов в "Первом ударе" за несколько часов заставлял фашистскую Германию сложить оружие...
И так далее.
Можно собрать специальный том фантастики, посвященной только войне.
Талантливый, жаждавший известности Сергей Беляев тоже не отмахнулся от горячей темы. В 1939 году он выпустил в свет фантастическую повесть "Истребитель 2Z". Один из ее героев - Лебедев, очень патриотически настроенный летчик, так объяснял:
"Давно ли Блерио перелетел через Ламанш? Тогда весь мир взволнованно говорил об этом "чуде". А теперь ни дальние расстояния, ни высокий стратосферный потолок, ни крейсерская скорость порядка 500 километров в час, ни полеты в неблагоприятных метеорологических условиях не удивляют и не смущают советских пилотов и штурманов. Еще в 1934 году советские летчики Громов, Филин и Спирин покрыли без посадки по замкнутой кривой 12711 километров. Летом 1936 года Чкалов, Байдуков и Беляков по Сталинскому маршруту пролетели, в труднейших арктических условиях, без посадки 9374 километра. Эти же трое Героев Советского Союза через год продолжили Сталинский маршрут, открыв кратчайший путь из Москвы в США через Северный полюс. Вскоре Герои Советского Союза Громов, Юмашов и Данилин по той же трассе - через Северный полюс, Канаду и США - пролетели из Москвы до границы Мексики, покрыв по прямой свыше 11000 километров. А замечательный полет Коккинаки?.. С тех пор все важнейшие рекорды авиации, особенно по дальности, высотности и полетам с полезной нагрузкой, крепко держатся в руках советских летчиков..."
С карандашом в руке летчик Лебедев, обводя маршрут своего планируемого необыкновенного полета, заявлял:
"Серьезное предприятие! Но у каждого из нас - своя мечта. Водопьянов мечтал о Северном полюсе, Георгий Байдуков - о кругосветном путешествии через два полюса, а я... Тридцать тысяч четыреста пятьдесят километров без посадки - прямо к антиподам... Сначала через всю нашу страну, затем Тихий океан пересечь наискось..."
Понятно, что поддерживает героического летчика:
"Крупными шагами Лебедев прошелся по кабинету, распахнул дверь и вышел на балкон. С высоты десятого этажа ему открылась панорама громадного города, окутанного теплым величием весенней ночи. Рубиновые звезды на башнях Кремля красиво выделялись, как путеводные маяки. Лебедев долго смотрел на них, чувствуя, как постепенно приходит к нему удивительная внутренняя успокоенность..."
Проблема хладотехники в повести была хорошо поставлена.
6
Помните "Фанданго" А.Грина?
"Посмотрев влево, я увидел, что картина Горшкова на месте. Это был болотный пейзаж с дымом, снегом, обязательным безотрадным огоньком между елей и парой ворон, летящих от зрителя... С легкой руки Левитана в картинах такого рода предполагается умышленная "идея". Издавно боялся я этих изображений, цель которых, естественно, не могла быть другой, как вызвать мертвящее ощущение пустоты, покорности, бездействия, - в чем предполагался, однако, порыв."
Тенденция, искусственно взращенная критиками, поощряемыми главными идеологами страны, - говорить только о возможном, только о том, что мы можем создать уже чуть ли не сегодня и только своими руками, эта тенденция и привела, в итоге, к такому понятию, как фантастика ближнего прицела.
В самом деле, зачем нам какие-то грядущие миры? Дел хватает и в мире сегодняшнем. Зачем нам безумно дорогие и опасные космические корабли? Зачем нам мертвые, пустые, пронизанные неизвестными излучениями пространства космоса? Не проще ли, не полезнее ли описать новейший сверхсильный, управляемый по радио трактор или нового типа комбайн? Так сказать, машины полей коммунизма... Зачем вообще улетать мечтой в какое-то неопределенное будущее?
В 1958 году, когда над Землей уже описывал круги первый искусственный спутник, на одном из писательских совещаний Георгий Гуревич так отозвался о пресловутой теории фантастики ближнего прицела:
"Сторонники ее призывали держаться ближе к жизни. Ближе понималось не идейно, а формально: ближе во времени, ближе территориально. Призывали фантазировать в пределах пятилетнего плана, держаться на грани возможного, твердо стоять на Земле и не улетать в Космос. С гордостью говорилось о том, что количество космических фантазий у нас сокращается."
И далее:
"По существу, это было литературное самоубийство. У фантастики отбиралось самое сильное ее оружие - удивительность. Понятно, что жизнь опередила таких писателей. Пока мы ползали на грани возможного, создавая рассказы о многолемешных плугах и немнущихся брюках, ученые проектировали атомные электростанции и искусственные спутники..."
Понятно, что и Чернобыль...
Социалистический реализм.
Не метод, не метод... Образ жизни, скорее, образ мышления... Когда человек долго что-то твердит про себя, он и поступать начинает соответственно...
Один мой старший товарищ (назовем его Саша), с юности вхожий в весьма высокие кабинеты, как-то рассказал мне сценку, разыгравшуюся на его глазах.
Он, Саша, сидел в просторном кабинете генсека комсомола (если не ошибаюсь, в конце шестидесятых комсомолом управляли генсеки), курил отличные американские сигареты генсека, слушал острые, очень смешные, хотя и циничные, анекдоты генсека, - прекрасное времяпрепровождение, которое, к сожалению, было прервано секретаршей.
Из солнечного Узбекистана, сообщила секретарша, прибыл некто Хаким, комсомолец-ударник, определенный на учебу в Москву. Есть мнение: данного Хакима обустроить в Москве, чтобы он хорошо изучил жизнь большого комсомола, чтобы он большой опыт привез в родную республику.
- Минут через десять, - кивнул генсек. Он еще не закончил захватывающую серию анекдотов.
Наконец анекдоты были рассказаны, генсек и Саша отсмеялись. Эти придурки едут один за другим, добродущно пожаловался генсек, закуривая хорошую американскую сигарету. Всех в Москву тянет. Но придется Хакима определять - кадры...
Когда Хаким вошел и подобострастно, как и подобает скромному узбекскому комсомольцу-ударнику, скинул скромную бухарскую тюбетейку, генсек работал. На столе перед ним лежали бумаги, в пепельнице дымила отложенная сигарета... Увидев это, Хаким пал духом: он у генсека, а генсек занят, а генсек думает о судьбах демократической молодежи, а он, Хаким, отнимает у товарища генсека время! Как найти верный правильный подход? Как правильно и верно повести беседу, чтобы Москва не оказалась городом на две недели?..
Когда Хаким вошел и подобострастно, как и подобает скромному узбекскому комсомольцу-ударнику, скинул скромную бухарскую тюбетейку, генсек работал. На столе перед ним лежали бумаги, в пепельнице дымила отложенная сигарета... Увидев это, Хаким пал духом: он у генсека, а генсек занят, а генсек думает о судьбах демократической молодежи, а он, Хаким, отнимает у товарища генсека время! Как найти верный правильный подход? Как правильно и верно повести беседу, чтобы Москва не оказалась городом на две недели?..
Наконец, генсек поднял усталые глаза.
Саша видел, он знал - генсеку нечего сказать, вся эта встреча пустая формальность, Хакима определил бы в Москве любой второстепенный секретарь. Но кем-то было дано указание - комсомольцев из республик пропускать через генсека, это указание механически выполнялось.
В усталых глазах генсека роилось безмыслие. Он сказал, подумав: надо много работать, Хаким. У нас много работают. Мы, комосомольцы, должны служить примером в труде и в быту. Вот ты будешь некоторое время работать в Москве, Хаким. Ты отдаешь себе отчет, как много тебе придется работать?
Словосочетание "некоторое время", неопределенное, а потому и опасное, не понравилось Хакиму. К тому же, по восточной своей мудрости Хаким вообще не воспринял прямого смысла произнесенных вслух слов, он искал внутреннего, он искал затаенного смысла, некоей партийной эзотерии, партийной тайны. Он с ума сходил от желания угодить генсеку, гармонично вписаться в строй его мудрых мыслей. Он судорожно искал выигрышный ход.
Мы в солнечном Узбекистане много работаем, ответил он как можно более скромно. У нас славный солнечный комсомол, но нам нужен опыт. Я хочу много работать, много готов я работать тут!
"Тут..."
Некоторое время генсек с сомнением рассматривал Хакима - его круглое доверчивое лицо, его черные широко открытые глаза, по самый верх полные веры в великолепные коммунистические идеалы. Сам дьявол столкнул генсека в тот день с тысячу раз пройденного, тысячу раз опробованного пути. Ни с того, ни с сего, сам себе дивясь, видимо, день выдался такой, генсек вдруг спросил, с трудом подавляя зевоту и понимая, что разговор, собственно, уже кончен:
- Это хорошо, Хаким. Это отлично, что ты будешь работать много. Я верю тебе, так и должно быть.
Обычно после таких слов генсек отдавал надоедавших ему хакимов в руки опытной секретарши, но в этот день, точно, сам дьявол дернул его за язык:
- А над чем, Хаким, ты сейчас работаешь?
Хаким сломался.
Он ждал, чего угодно, только не такого вопроса в лоб. Он держал в голове всю фальшивую статистику солнечного комсомола, какие-то цитаты классиков, интересные яркие факты из богатой и содержательной жизни узбекского солнечного комсомола, но так... Работаешь?.. Какая работа?.. Он в Москве даже выпить еще не успел!.. Но всем комсомольским открытым сердцем Хаким почувствовал - ответить необходимо. От правильного ответа зависела сейчас вся его судьба. Ведь если он неправильно ответит, его могут вернуть в солнечный Узбекистан, а там его могут отправить убирать хлопок, ну и так далее...
Но - работа!.. Что могло означать это слово?..
Терзаясь, Хаким припомнил, что в гостиничном номере на его столе валяется забытая кем-то книга Пришвина - собрание сочинений, том второй, что-то про зайчиков, про солнечные блики, про капель, ничего антисоветского, запрещенного, легкое все такое... Хаким видел: брови генсека удивленно сдвигаются, взгляд темнеет, молчать было нельзя. Жизнь человеку дается один раз, успел подумать он, и выпалил:
- А сейчас я работаю над вторым томом сочинений товарища Пришвина!
Я же говорил, сам дьявол смешал в тот день карты...
Теперь сломался генсек.
Он ожидал чего угодно. Фальшивой статистики, вранья, жалоб, просьб, ссылок на классику... Но - Пришвин!
У генсека нехорошо заледенела спина.
Полгода назад завом отдела в большом комсомольском хозяйстве генсека работал некий Пришвин. Он, генсек, сам изгнал этого Пришвина из хозяйства - за плохие организационные способности. Это что ж получается? Всего за полгода изгнанный Пришвин сделал карьеру, издал уже второй том сочинений, а ребята генсека все проморгали?.. Что же там вошло во второй том? - не без ревности подумал генсек. Наверное, речи, выступления на активах...
Но в панику генсек не впал. Нет крепостей, которых бы не взяли большевики. Он поднял на Хакима еще более усталый взгляд, дохнул на него ароматным дымом хорошей американской сигареты и, как бы незаинтересованно, как бы давно находясь в курсе дела, понимающе заметил:
- Ну да, второй том... Это хорошо, что ты много работаешь, Хаким... Это хорошо, что ты работаешь уже над вторым томом... - Генсек шел вброд, наощупь, пытаясь проникнуть в темную тайну. - У тебя верный взгляд на вещи, Хаким... Но ведь у товарища Пришвина... Но ведь у товарища Пришвина... Ну да, у него, в общем, плохие организационные способности...
Слово было сказано.
Хаким покрылся испариной. В его смуглой голове сгорела последняя пробка, но спасительную тропу под ногами он нащупал. Он решил погибнуть в этом кабинете, но не сдаться. Наверное, не зря в моем номере оказался том товарища Пришвина, решил он. Подкинули, проверяли бдительность... Мало ли что там зайчики да капель... Это как посмотреть... И за апрельской капелью можно рассмотреть затаенное что-то, страшное... Он, Хаким, теперь много будет работать над классовыми произведениями товарища Пришвина... Правда, и замечание генсека следовало учесть...
- Да! - выдохнул, чуть не падая в обморок Хаким, - организационные способности у товарища Пришвина плохие, но природу пишет хорошо!
Теперь последняя пробка сгорела у генсека.
- Ты прав, Хаким, - с трудом выдавил он, - природу он хорошо пишет... - Генсек в толк не мог взять, при чем тут природа. - Это верно, Хаким, товарищ Пришвин хорошо пишет природу, но вот организационные способности... Вот организационные способности у него плохие...
- Плохие, плохие! - восторженно подтвердил спасенный Хаким.
- Но природу хорошо пишет! - потрясенно согласился спасенный генсек.
Это и есть соцреализм, сказал я, когда мы заговорили с Гацунаевым о методе. Дыхание соцреализма, его глубинные соки глубоко пропитали советскую фантастику. Так глубоко, что сама Антология автоматически получалась Антологией советской соцреалистической фантастики.
"Истребитель 2Z" Сергея Беляева - лучший тому пример.
Первый вариант романа, опубликованный еще в 1928 году ("Истребитель 17-Y") был, на мой взгляд, динамичнее. В том первом варианте ощущалась экспрессия, вполне еще здоровый соревновательный дух. Молодость чувствовалась в том варианте! Молодость страны, молодость автора...
Переписывая роман через десять лет (каждый сейчас представляет, что это были за годы), Беляев переписал его именно в духе времени - черные, как ночь, враги, светлые, как майское утро, друзья. Из текста будто специально (вспомним жалобы другого Беляева - Александра) вычеркивались все живые характеристики, образы последовательно заменялись на схемы.
Некто Урландо, изобретатель чудовищных лучей смерти, которыми угрожает молодой Советской стране международный фашизм, ни с того, ни с сего отправляется вдруг прямо в логово врагов, то есть в молодую Советскую страну. Нелегально, конечно. До него дошли слухи, что советские ученые в своих исследованиях пошли вроде бы его путем и добились больших успехов. Претерпев массу безумных приключений, иногда просто нелепых, Урландо выясняет, что советские ученые и впрямь получили удивительные результаты, правда, не в сфере вооружения, а в сельском хозяйстве. Ну, скажем, они построили машину, которая, выйдя в поле, удобряя, выхаживая, засеивая его, сокращает время от посева зерна до жатвы до одних суток!
Даже для 1939 года это звучало несколько вызывающе.
Критик А.Ивич писал: "Доводить замечательные труды Лысенко до такого абсурда, как созревание пшеницы через двадцать четыре часа после посева значит, невыносимо опошлять серьезное дело!"
Попутно указывалась легко угадываемая зависимость С.Беляева от А.Толстого, иногда даже в мелочах: Урландо - Штопаный нос... В "Гипрболоиде инженера Гарина": Гастон - Утиный нос...
В финале романа советские бойцы лихо разделывались с ужасной и смертноносной машиной Урландо.
Наука в романе тоже давалась лихо.
"-Что обозначала буква "зет" в ваших формулах?
Урландо на мгновение запнулся, смолчал, потом быстро ответил:
- Обычно, как принято, "зет" имеет несколько, то есть, я хотел сказать, два значения. В ядерной модели атома, предложенной Резерфордом, знаком "зет" принято обозначать число отрицательных электронов в электронной оболочке вне ядра атома.
- Это известно, - сухо ответил Груздев. - Принято считать, что ядра всех элементов состоят из протонов и нейтронов, масса ядра обозначается буквой M, а его заряд - буквой Z. Здесь "зет" обозначает количество заряда. Эти два значения мне известны, как и всем. Нас здесь интересует третье значение. Интересует ваше значение "зета" в формулах, начиная с номера шестьдесят семь и дальше.