– Слушай, пацан… – начала она, положив руку ему на плечо и глядя прямо в глаза так, что парень съежился еще сильнее. – Я много чего о тебе знаю. Хватит, чтобы и на кичу укатать, и просто так авторитетным людям отдать, они сами определят, какой срок жизни тебе оставить. Но я не сделаю этого. Знаешь, почему не сделаю? Только потому, что твой отец и мой первый муж – братья. Только потому, что Егор бы мне не простил. Хотя, ясное дело, тебе таких подробностей обо мне никто не рассказывал.
– Я… я… не понимаю…
– А тебе не надо понимать. Тут много непонятного, я сама порой путаюсь. Ты просто подумай – тебе надо ли с таких лет по лагерным баракам ошиваться? А то и хуже – ямка два метра да ящик деревянный. Мать твоя разве такой тебе жизни хотела?
Интуитивно она ударила в самое больное место. Глеб до сих пор не мог себе простить тех слов, что сказала мать, умирая. Каждую ночь ему снился один и тот же сон – умирающая в больнице мама со скорбно сжатыми губами, ее прожигающий насквозь взгляд и ее последние слова: «Подавишься ведь чужим добром-то, Глебка… отца… отца родного… своей рукой… грех…» И это слово «грех», произносимое тихим, угасающим голосом, до сих пор резало его хуже ножа. Действительно, грех.
Глеб поднял глаза на красивую блондинку, державшую его за плечо, и прошептал:
– Мама… мама меня… она… – и неожиданно для себя разрыдался.
Это было одновременно стыдно и очень легко – плакать вот так, наедине с этой женщиной, потому что он чувствовал – она поймет его слезы и не осудит, не засмеется.
«Я не могу заставить его убить Зелю, просто не могу, – тоскливо думала Коваль, глядя на то, как рыдает этот горе-киллер, растирая по лицу слезы. – Он же совсем больной, сломанный внутри. Так нельзя… Он еще совсем ребенок – двадцать с небольшим. Я просто не могу повесить на него такое дело».
– Слушай, Глеб, – решилась она, взвесив все, – хватит тут… Ты ж не ребенок. У меня сын девятилетний, и то не рыдает. Успокаивайся, разговор деловой есть.
Глеб рукавами куртки вытирал мокрое от слез лицо, долго еще всхлипывал, хватая ртом воздух. Марина терпеливо ждала, хотя и понимала, что за дверью Хохол и Леон наверняка уже вне себя от злости и беспокойства. Наконец парень успокоился почти окончательно, и она продолжила, дернув к себе стул и усаживаясь на него:
– В общем, предлагаю я тебе следующее. У меня есть завещание твоего отца – такое, что он не сможет его оспорить. Я тебе его отдам, и ты волен поступать с ним как захочешь. Можешь папашку своего поискать – я дам наводку, где он может скрываться. Но при этом выдвину тебе два обязательных условия. Во-первых, ты никогда – слышишь, никогда – не станешь вредить жене и сыну твоего папеньки, понял? Никогда, ни при каких условиях – иначе я тебя найду, и будет не смешно. И второе… ты поможешь мне подобраться к твоему любимому хозяину.
Глеб вытаращил глаза и мгновенно сделался похож на Гришку – тот тоже делал такое лицо, когда объем информации превышал тот, что он мог освоить разово.
– То есть как это – помогу подобраться? – переспросил он, и Коваль удовлетворенно отметила про себя, что первую часть ее речи парень воспринял как должное.
– А вот не знаю. Он ведь не местный, так? И не появляется здесь, верно? – Глеб кивнул. – Значит, выход один – мы дружно поедем… куда, кстати, поедем?
– На Север, за Полярный круг, – вздохнул Глеб.
– Черт вас всех дери, – констатировала Марина огорченно. – Ну, почему, почему бы всем не жить на юге, а? Я заколебалась мерзнуть, отвыкла за столько лет-то! Но фиг с ним, на Север так на Север. А там ты, Глебушка, подробненько покажешь моим ребятам, по какой дорожке любит ездить твой хозяин, в каких местах часто бывает, каких телок предпочитает, в каких ресторанах кушает. Понятно? А все остальное – уже наша заботы, а ты вроде и не при делах окажешься. Сделаем дело, вернемся – и через сутки ты счастливый обладатель оригинала папашкиного завещания. Хочешь – на ночь читай, хочешь – на стенку повесь, а хочешь – в камин брось. Как тебе мое предложение?
Глеб молчал. В его душе боролись противоречивые чувства. Он уже не хотел отцовских денег – того, что тот ему оставил в банке на счету, вполне хватило бы на безбедную и необременительную жизнь. Но он понимал и то, что блондинка не шутит. Таким тоном разговаривал только один человек в его жизни – Зеля. Это тон, которому веришь беспрекословно, безоговорочно, от него по спине бегут противные мурашки, а в кончиках пальцев откуда-то вдруг возникают сотни игл и колют так, что хочется визжать. В нем столько уверенности и непоколебимости, что становится ясно – нужно согласиться и не спорить. Так будет лучше.
Но было и другое. Глеб страшно боялся мести со стороны Зели. Хозяин был крут нравом, и человеческая жизнь не представляла для него никакой ценности. В небольшом заполярном городке он держал в своих руках абсолютно все, а трупы неугодных даже не старался спрятать – ночью его охранники просто вывозили их в тундру и там бросали. Волки исправно делали свое дело, подчищая территорию…
И сейчас Глеб стоял перед жутким и мучительным выбором – кого стоит бояться сильнее, Зелю, который далеко, или эту красивую женщину с пронзительным взглядом и какой-то жесткой, хоть и привлекательной, улыбкой. И женщине гораздо проще дотянуться до него, чем Зеле…
– Ну, что же ты молчишь? – тихо спросила Марина, не сводя с парня глаз.
– Мне бы… время… время подумать… – выдавил Глеб, облизывая губы, но Марина прервала его:
– А нет его, времени этого. Понимаешь? Так уж сложилось – или я, или меня, но второе, как ты догадываешься, меня никак не устраивает. В конце концов, ты можешь отказаться, и я доберусь до твоего хозяина сама – да, чуть больше времени потрачу, но доберусь. Но вот ты уже никогда не узнаешь конца этой истории, парень, потому что в этом случае я буду вынуждена поступиться принципами. Улавливаешь ход мысли?
Глеб почувствовал, что по спине течет холодная струйка пота – от ужаса. Уже давно ему не было настолько страшно, и он понимал, что женщина не шутит – два амбала за дверью запросто превратят его в пыль. Нужно было срочно что-то говорить, и вариантов уже не оставалось, что именно.
– Я… согласен… – выдавил он. – Но вы мне должны гарантировать…
Марина встала и крепко ухватила Глеба пальцами за подбородок:
– Малыш, а я не Госстрах, чтобы гарантировать. Я дала тебе слово – этого достаточно. Моему слову верят безоговорочно, потому что я его никогда не нарушаю. Понял? Тогда пошли, нас ребята заждались, нервничают, наверное.
Глеб покорно встал и пошел за ней к двери. В коридоре действительно нервничали Хохол и Леон, мгновенно и как-то синхронно отделившиеся от стены напротив, на которую опирались.
– Ну? – не выдержал Женька.
Марина улыбнулась и, не стесняясь никого, встала на цыпочки и поцеловала мужа в губы:
– Все в порядке, дорогой.
Хохол в очередной раз поразился выдержке и характеру Марины – провести явно непростой разговор один на один со стрелком, уговорить – или запугать – того так, что он согласился сдать собственного хозяина, а потом выйти с легкой улыбкой, как после приятного киносеанса… Так могла только Коваль.
– Я люблю тебя, – пробормотал он ей на ухо, заметив, что Леон отвел Глеба в сторону лестницы.
– Я это чувствую, – серьезно сказала Марина, – и мне это очень важно, Женя…
– Узнала что?
– Узнала. Но легче не сделалось, скорее – сложнее, – со вздохом призналась Марина. – Зелю можно зацепить только на его исторической родине, а это такие, прости, пердя, что даже думать не хочется.
– Мы сами! – решительно произнес Хохол. – Сами – я и Леон, вдвоем. Ты останешься здесь. И не спорь! Я не позволю больше, я, в конце концов, мужик!
– О-о, как тебя проняло-то, – насмешливо проговорила она, беря его под руку и направляясь к выходу. – Не надорвешься?
– Прекрати, Марина, я серьезно.
Женька уперся и не двигался с места, заставив и Марину остановиться.
– Ну, серьезно – так серьезно, я ж вроде и не спорю, – вздохнула она, поняв, что и не выйдет у нее спорить сейчас.
– И ты сделаешь так, как я скажу?
– А у меня что – выбор вдруг появился после твоего категорического заявления?
– Нет.
– Тогда не занимайся словоблудием. Я останусь, если ты так хочешь.
Хохол смотрел подозрительно, и она понимала – не верит, но не обижалась. Слишком часто она врала ему, слишком часто делала по-своему, чтобы вот так, враз, он взял и поверил ее словам. Но Марина уже решила – хватит, она устала везти все на себе. И если Женька предложил ей остаться, она останется. В конце концов, это не ее личные проблемы.
– Ты обещаешь мне, что будешь осторожен? – спросила она, заглядывая ему в глаза, и Хохол понял, что выиграл, и сегодня все пойдет так, как он решил.
– Буду, котенок. Я уже мало на что гожусь – руки-то, сама знаешь. Но пока ты там разговоры разговаривала, Леон намекнул, что мы и сами справимся, без этого сопливого разрядника, даже если он согласится.
– Буду, котенок. Я уже мало на что гожусь – руки-то, сама знаешь. Но пока ты там разговоры разговаривала, Леон намекнул, что мы и сами справимся, без этого сопливого разрядника, даже если он согласится.
– Женя, я его пожалела, – призналась Марина. – Пожалела, как пожалела бы сына. Ему и так всю жизнь изломали этой ненавистью, он же совершенно душевно больной, у него все черное внутри. Гришка все-таки сволочь, в который раз убеждаюсь.
– Шлепнуть бы родственника твоего, да ты ж запретила, – скрипнул зубами Хохол, представляя, с каким удовольствием собственноручно отвернул бы Бесу голову.
– Не надо, Женя… ты ведь знаешь… я сто раз имела шанс его убрать, но всегда помнила, кто он. Я не хочу такой вины перед Малышом.
– Малыш твой за такое сам бы на свои мажорские понятия плюнул, уж я-то это помню. Он за тебя вообще берега терял.
– Он мужчина.
– А ты? Ты сама за него сколько народа уложила, не помнишь?
– Помню. Но поверь – и за тебя я сделала бы точно то же самое. Но Бес… Женя, я не могу. Наверное, впервые в жизни чего-то не могу, понимаешь?
Она уткнулась лбом ему в грудь и часто задышала, давя в себе непрошеные слезы. Имея тысячи возможностей навсегда избавиться от ставшего невыносимым Беса, она так и не решилась сделать это, не смогла переступить через то, что не являлось препятствием для него самого, – через его родство с Егором Малышевым. Злилась на себя, ненавидела за слабость – но не могла. Марине всегда казалось, что Егор даже мертвый не простит ей подобного. И сколько бы Женька ни уверял ее в обратном, ни приводил сотни примеров, ни убеждал, что сам Малыш не посмотрел бы на родство в таких обстоятельствах, это не казалось ей правильным.
– Ну, все-все, котенок, ты не плачь только, – почти испуганно попросил Хохол, крепко прижимая Марину к себе, – не хочешь – не будет, ты ведь знаешь. Я все понимаю, у тебя свои понятия, свой кодекс. Но Бес, сука, мне ответит когда-нибудь. Идем, родная, там, поди, Леон на нервах.
– Да-да, конечно, идем, – пробормотала она, пряча глаза под темными очками.
– Жить пока тут будешь, – Ворон полусидел в постели и внимательно разглядывал стоявшего перед ним Глеба в окружении Леона и Хохла, – комнату тебе приготовят, но уж извини – свободного перемещения не гарантирую. С тобой всегда кто-то будет до тех пор, пока не уедете. Ты ж понимаешь, у меня нет никаких гарантий и нет возможностей доверять тебе полностью.
– Я… я понимаю, – пробормотал Глеб. – Я бы тоже… на вашем месте…
– Да ты на своем-то усиди сперва, – вздохнул Ворон, – потому как, если что пойдет не по плану, эти два молодца от тебя даже зубов не оставят – порвут, как обезьяны газету.
– Я все сделаю так, как обещал, – вдруг вскинул голову Глеб, и Ворон с любопытством протянул:
– Ты гляди… гонор попер, прям как у бати твоего. Ну, посмотрим. Если что – я тебя вроде как предупредил, ты уж не обижайся. Леон, уведи его, пусть Лена ему пожрать чего в комнату принесет, и у двери посади кого-нибудь. Имей в виду, пацан – окно в решетках, пробовать на прочность не советую, – это было последнее, что он сказал, мгновенно теряя интерес к Глебу.
Леон взял того за плечо и вывел из комнаты. Хохол тоже развернулся, чтобы уйти, но Ворон вдруг окликнул его:
– Жека, задержись.
– Ну, чего? – Он остановился в дверях, сложив на груди руки.
– Как Наковальня? Чего не пришла-то?
– Голова у нее разболелась, я ее в комнате запер. Нервничать ей нельзя совсем, а тут еще и сотрясение. Если у тебя все, то я пойду – ее одну нельзя в таком состоянии оставлять.
– Может, все-таки доктору позвонить?
– Не надо, я сам, – и Хохол вышел, проигнорировав кривую ухмылку Ворона.
Марине на самом деле стало нехорошо по дороге обратно, она корчилась на переднем сиденье, потому что Женька с Глебом сидел сзади, и от Хохла, разумеется, не укрылось ни ее побледневшее лицо, ни страдальческая гримаса, застывшая на нем, ни прикушенная почти до крови губа. Когда машина остановилась во дворе Мишкиного дома, Женька, враз забыв про Глеба и Леона, выскочил на улицу и рванул дверку с Марининой стороны:
– Котенок, что? Голова? – Она кивнула еле заметно, не разжимая зубов, и Хохол, подхватив ее на руки, понес в комнату. – Сейчас шторы задерну, будет потемнее, – бормотал он, укладывая ее на постель и стягивая сапоги. – Вот так… давай раздену тебя, и под одеяло. Может, уснешь пока?
Марина не ответила, даже не пошевелилась – настолько разрывала виски нестерпимая боль. Когда вошел Леон с сообщением, что Ворон зовет на разговор, Женька чуть не в тычки выпихал его обратно в коридор и вышел следом:
– Не трогай ее, только задремала. Пошли вдвоем.
– Но…
– А вот без «но»! – чуть повысил голос Хохол. – Ей там все равно нечего делать – мы с тобой вдвоем и поедем, а она тут останется. Мне так будет проще. А ей – безопаснее. Все, идем, а то Мишка орать будет.
Леон только плечами пожал. Он уже перестал делать попытки понять, кем доводятся друг другу эти двое. Вроде как муж и жена, но в какие-то моменты он чувствовал, что не все так просто. Порой Джек вел себя как обычный охранник, да не такой, как принято, а из «тех», из «синих», о чем, собственно, свидетельствовали и его татуировки. И исходило от него что-то такое… звериное, что ли, когда речь заходила о его жене. Удивляло еще и то, с каким вниманием Ворон прислушивался к словам женщины – вот это как раз Леона очень сильно занимало. Но вдаваться в подробности означало наживать себе врагов, а это совершенно ни к чему.
Женька вернулся как раз в тот момент, когда Марина, уже проснувшись, села в кровати и схватилась пальцами за виски. Хохол с порога бросился к ней:
– Ну, зачем ты села? Ложись, я тебе массажик сделаю.
Она послушно легла головой ему на колени и закрыла глаза. Женькины пальцы всегда успокаивали ее, как будто от них шли мягкие приятные токи, заставлявшие головную боль куда-то уходить.
– Я не хочу, чтобы ты ехал, – вдруг сказала она.
– Что? – не сразу понял Женька, занятый своими мыслями, и она повторила чуть громче:
– Не хочу, чтобы ты ехал.
– Перестань, котенок, это глупости какие-то. Что сложного – на пару-то дней? Тихо уберем, кого надо, вернемся – и айда домой, – целуя ее закрытые глаза, проговорил он.
– Ты не слышишь меня, что ли? Я сказала – не хочу, чтобы ты ехал.
– Слушай, Марина, хватит веревки из меня вить! – вдруг взбрыкнул Хохол. – Хочешь власть надо мной продемонстрировать, мстишь за то, что тебе запретил?
– Дурак ты, – не открывая глаз, констатировала Коваль, – кому демонстрировать-то? Тебе? Так ты и без демонстраций все знаешь. Я просто не хочу, чтобы ты туда ехал – и все.
– Но запретить не можешь, – огрызнулся он.
– Хочешь – вены порежу? – поинтересовалась она, и Женька отшатнулся – прекрасно знал, что она не шутит и запросто полоснет по венам бритвой в качестве последнего аргумента.
– Сдурела совсем?!
– Что мне сделать, чтобы ты остался?
Он замолчал, осторожно переместил ее голову со своих колен на кровать и отошел к окну. Он понимал, что неспроста Марина затеяла этот разговор, когда все уже было решено, что-то такое у нее имелось.
– Я задала тебе вопрос, – раздалось за спиной, и Хохол вынужден был повернуться:
– Я пока не придумал ответа.
– Думай быстрее, – процедила она, – иначе я сама отвечу, и тебе, скорее всего, не понравится.
Он вернулся к кровати, опустился на колени и взял Маринину руку в свои:
– Котенок, родная моя… ну, зачем ты говоришь это? Просто скажи – останься, и все… Но ты ведь понимаешь, что я должен. Я должен убедиться, что все в порядке, понимаешь? Потому что это на Ворона мне положить, но угрожают ведь и тебе! Ты же понимаешь, что даже записи разговоров, что велись камерой в картине, сливались коммерсом не в ментуру – а этому Зеле. И там явно есть и телефонные звонки тебе. Да сто раз уже он вычислил, кто ты такая, как же ты не хочешь понять? Бес же первый тебя и продал!
– Я в этом не сомневаюсь.
– Ну, а раз не сомневаешься, так не мешай мне сделать все так, чтоб хвостов не торчало! – взмолился он, целуя ее пальцы. – Я же не за себя – мне тебя нужно оградить!
Марина молчала, по-прежнему не открывая глаз. Хохол был прав, но что-то заставляло ее вновь и вновь повторять эту фразу – «я не хочу, чтобы ты ехал». И вертелась в голове Веткина фраза: «Но будет горе», смысла которой Марина пока так и не могла разгадать. Она чувствовала – нельзя отпускать его, надо сделать все, чтобы он остался. Но в упрямстве Хохла она видела столько решимости, что боялась даже думать об этом. Он все равно не послушает и поедет – это Марина вдруг четко уяснила. Даже если сейчас она подожжет дом, это не убедит Женьку отказаться от поездки. Он наконец чувствовал себя хозяином, принимающим решения, и теперь ни за что не отступится. Ни за что.
– Женя… я прошу тебя, – все же предприняла она последнюю попытку, не особенно надеясь на результат, – пожалуйста…