Стало тошно.
Меня провели к центральному входу и передали горничной, пухлой хохлушке лет сорока и довольно приятной внешности. Она открыла передо мной массивную дверь, и я оказался в большом, ярко освещенном зале.
На стенах располагались живописные полотна. В живописи я особенно не разбираюсь, однако манера исполнения похожа на итальянское Возрождение. Интересно, это оригиналы? В глаза бросалось обилие в интерьере лепнины и завитушек: казалось, каждый предмет обстановки и декорума был облеплен ими сверху донизу – и кованая решетка потрескивающего «английского» камина, и рамы на картинах, и подлокотники массивных кожаных кресел. В одном из таких кресел и сидел мой злой гений, безо всякого спроса навязанный мне судьбой.
Это лицо я уже видел. Причем практически в упор. И совсем недавно. А точнее – на фотографиях и в видеоматериалах, присланных мне полковником. Третьяченко оказался моложавым, крепким парнем, лет сорока пяти на вид. Увидев меня, он широко улыбнулся и указал на кресло напротив.
Улыбаться, надо признать, он умеет превосходно. Спокойное обаяние уверенного в себе, небедного, привыкшего к власти мужчины. Неудивительно, что молоденькая девчонка из рабочего района купилась на такого гуся со всеми потрохами.
Несмотря на столь уверенное обаяние, от предложения рукопожатий Третьяченко дальновидно воздержался. Психолог, что сказать. Твердо знает – не пожму. А может, и сам не планировал.
– Ну, вот и встретились, – совершенно безо всякой агрессии проговорил он. – Располагайтесь, молодой человек. Может, коньячку?
– А вы не боитесь со мной наедине оставаться? – я мотнул головой в сторону закрывшейся за горничной двери.
– Даже не думай, – уголок рта его чуть презрительно дернулся вбок. – Я тебе не твои приятели-алкаши, а полковник разведки, хоть и в запасе. Дернешься – искалечу. И скажу, шо так и було.
Он снова обворожительно улыбнулся, но было совершенно ясно – не блефует. Искалечит. И глазом не моргнет.
– Я где-то читал, что у каждого человека есть свой демон, – продолжил он.
– Что, простите? – от неожиданности я вытаращил глаза.
– Да. Только никакого отношения к нечистой силе это не имеет. Знаешь, как в физике, частицы плюс и минус. Большинство людей друг с другом уживаются вполне сносно. Но встречаются и абсолютные э-мм... Вот как мы с тобой. Словно из ниоткуда... возникает какой-то левый хрен, который ломает привычный ход твоей жизни, а при этом ты понимаешь, что, как ни удивительно, не можешь ему противостоять. Причем, как правило, эта сволочь является твоей полной противоположностью. Жил вот себе великий поэт Пушкин, писал гениальные стихи. И вдруг, откуда ни возьмись, появился ничтожный жиголо Дантес...
Чертов извращенец какой-то, подумал я. Нашел время пургу гнать.
– А давайте перейдем к делу? – предложил я. – Мы, я думаю, встретились не для того, чтобы рассуждать о поэзии? К тому же мне не очень нравятся такого рода аллегории, я никакой не жиголо...
– Та мне насрать, шо тебе нравится, – взгляд магната мгновенно налился свинцом, в голосе вдруг звякнул сдерживаемый металл. – Ты веди себя ровнее, я все-таки не железный. Конечно же, поэзия в наших с тобой делах совершенно ни при чем. Но несколько лет назад ты своей идиотской заметкой прихлопнул мой российский бизнес. Врагов-то у меня валом, и не таких ничтожеств, как ты. Но никто из них не сумел нанести мне такого вреда. Хотя они для этого вовсю рвали задницу, а у тебя получилось само собой. Тогда, после той стройки, у меня возник закономерный вопрос: да что ж это за говно такое ко мне привязалось? Шо это за Репин сраный? Он кто? Пристукнуть его, да и дело с концом. И я стал выяснять, на кого ты работаешь.
– Ни на кого, – буркнул я. – Я просто написал статью.
– Отож, – кивнул Третьяченко. – Ты оказался просто бессмысленным дураком, вонючим журналюгой. Именно поэтому, – заключил он, – ты до сих пор жив.
Я нервно усмехнулся, смолчал. Что мне ему ответить? Он не врет.
– Вы, вроде, выпить предлагали? – сглотнул я комок в горле.
Черт с ним. Хуже не будет.
– Вон бар, стаканы там же, – кивком головы указал он направление. – Мне тоже налей виски, вон из той бутылки. Да, из этой, которая в бархатном чехле.
– Вы курите? – поинтересовался я. Мне очень хотелось закурить.
– Нет.
– А почему? – неожиданно вырвалось у меня.
– Потому что у меня много денег, – ответил он словно что-то само собой разумеющееся. – И мне хочется подольше их тратить. Впрочем, кури, здесь хорошая вентиляция. Пепельница рядом с баром.
– Тогда я просто плюнул и забыл о тебе, – продолжил он. – Я не думал, что ты когда-нибудь снова попадешься мне на глаза. Но потом мне в деталях рассказали про ваши приключения с Марией.
Стакан с виски застыл у меня в руке. Я похолодел. По хребту побежали мурашки, а на лбу выступил пот.
– Что, ссышь? – Третьяченко довольно ухмыльнулся, наслаждаясь произведенным и, очевидно, ожидаемым эффектом. – В кресло мне только не напруди, оно денег стоит.
Не уверен, что сейчас испугался. Скорее, это эффект неожиданности, помноженный на страх за Машу. Но лицо мое все равно горело стыдом. Чертов Третьяченко издевался надо мной, как хотел, хамил, ерничал, а я? Я ничего не мог поделать. В этом случае правда была на его стороне. Эх, Маша, Маша. Сколько я уже из-за тебя натерпелся, любовь моя.
– Скрывать не стану, когда тебя избили в гостинице, я сначала даже позлорадствовал...
– Я думал, что это ваши проделки.
– Вот еще, – презрительно скривился Третьяченко. – Не мой масштаб.
– Да кто вас знает? Может, в состоянии аффекта. Все-таки я ваш враг, и измены тут еще...
– Да попустись, какой из тебя враг? Какие, блядь, измены, господи? К моей жене у меня требования совершенно другие, и ты, ничтожный нищий задрот, даже не представляешь, насколько четко она их исполняет... исполняла, – поправился Третьяченко и поморщился, будто у него заболел зуб. – Тьфу. Аффект, эмоции, вся эта лабуда... По логике, узнав о вас с Машкой, я, конечно, должен был оторвать тебе яйца. Но зачем? Смысл-то какой? Ты мне не соперник. Так, обычный хуй резиновый.
– Позвольте! Это уж совсем ни в...
– Заткни жало, – рявкнул он. – И слушай сюда. Да ты просто служил самотыком моей жене. Она-то многое может себе позволить, потому что она моя жена, а я вот с фаллопротезами как-то не воюю. Я не настолько эмоционален. Эмоции – это для быдла, то есть для тебя. Машка-то все равно никуда от меня не денется.
– Не стану с вами спорить, – сквозь зубы процедил я, – но...
– Вот тебе и но. Ты посмотри на себя! Ты хто такой? Но давай не будем углубляться, нервы и так на пределе от катавасии всей этой. Я, как тебе уже известно, занимаюсь политикой.
– Да, наслышан.
– Большой, заметь, – он поднял указательный палец. – Большой политикой. У меня президент выбирается! Бабло на кону несусветное стоит! У меня здесь враг на враге сидит и врагом погоняет! И стал бы я так по-идиотски подставляться из-за какого-то комара, которого и так могу в любой момент прихлопнуть?
– Артемий Андреевич, – я решительно отставил стакан и загасил сигарету. – Не надо, пожалуйста, перегибать палку. Если вы думаете, что я вас боюсь, то нет, не боюсь. Иначе еще вчера уехал бы в Москву. Зачем вы постоянно оскорбляете меня и третируете? Что вам за удовольствие? Вы для этого меня пригласили? Давайте тогда лучше закончим нашу беседу, в таком ключе я ее вести отказываюсь.
Магнат не без любопытства посмотрел на меня. Злобная пелена в его глазах растаяла, и взгляд снова сделался ироничным и уверенным.
– Ладно, извини. Постарайся понять меня: я, мягко выражаясь, не испытываю к тебе дружеских чувств. Если бы не пропала Маша, этого разговора вообще бы никогда не состоялось. От тебя сейчас зависит судьба моей жены, и я просто вынужден... В общем, пойми – мне нет нужды лупить тебя в гостинице, это смехотворно. Мы сейчас разбираемся, кому это выгодно. Возможно, это какие-то хитрые козни этого грязного пидора Пономаренко. Ты ведь знаешь, что мы с ним враги?
– Слышал, – кивнул я. – Но без подробностей.
– Подробности самые обычные: когда меня нагнули в Москве, он, пользуясь своей структурой, пытался отжать у меня часть местного бизнеса. И у него это почти получилось. Но я вовремя оправился и нажал на нужные рычаги. Разумеется, этот дырявый обломался. Ну, и были еще всякого рода действия с обеих сторон. А недавно я перекрыл ему выход на первое лицо, и он не получил генерала, хотя рвал перед Майданом жопу именно в надежде на следующее звание. Так что он трупом ляжет, но не упустит возможности мне нагадить. Кстати, это его люди подбросили мне материалы про тебя и Машу, – Третьяченко скрипнул зубами.
– Вот козел. А мне говорил...
– Да ты-то для него кто? Что для него можешь значить ты, да хоть миллион таких, как ты? Ты, повторяю, просто муха, которая, благодаря своим мелким размерам, чудом проскочила между двумя жерновами. То есть, – поправился он, – пока проскакивает. Везунчик ты, журналист Репин.
– Вот козел. А мне говорил...
– Да ты-то для него кто? Что для него можешь значить ты, да хоть миллион таких, как ты? Ты, повторяю, просто муха, которая, благодаря своим мелким размерам, чудом проскочила между двумя жерновами. То есть, – поправился он, – пока проскакивает. Везунчик ты, журналист Репин.
Я молчал. Со своей точки зрения Третьяченко кругом прав. Во всей этой большой заварухе я не более, чем винтик. Даже меньше: винтик-то хотя бы несет какую-то конструктивную функцию, а я? Получается, что я болтаюсь под ногами у делового человека, да еще из-за меня ему наставили рога. Это с одной стороны. С другой – Третьяченко преступник. Самый настоящий, по вине которого на стройках гибнут люди, которых потом вышвыривают на помойку, как собак.
Я прошел к бару и налил себе еще. Третьяченко жестом дал понять, что присоединяется.
– Артемий Андреевич, – я снова расположился в кресле и закурил. – А сами-то вот как вы думаете, нормально это? Ну, я имею в виду ту мою заметку, про ваши объекты... Люди ведь гибли!
Третьяченко на это только недоуменно пожал плечами.
– Отстань от меня со всякой ерундой, будь любезен. – Алкоголь подействовал на него как-то очеловечивающе, что ли. Он расслабился, и в глазах промелькнуло что-то вроде тоски. – Меня сейчас куда больше волнует Маша.
Внутри у меня кольнуло. Надо же, какое совпадение.
– Ты даже не представляешь, – продолжал он терзать мне нервы, – сколько она для меня значит. Я ведь ее из такой задницы вытащил... Она вообще была никто!
Он допил стакан залпом, налил еще, и снова выпил. Что-то слишком быстро он пьянеет, для полковника-то разведки, подумалось мне. Собрав волю в кулак, я решил не обращать внимания на его эскапады в адрес Маши. Не драться же мне с ним, в самом деле!
– Ну, вот что? – он пьяно качнулся вперед и вперил в меня мутнеющий взор. – Что им, блядь, еще надо? А особенно в ситуации, когда и так всё дают. И даже больше, чем они способны переварить. Когда решают все их проблемы на подлете. Когда они их даже заметить не всегда успевают. Когда из них на ровном месте делают конфетку, мадонну, божество, да просто любимую – нужное подчеркнуть. Суки тупые. Ты ведь, тупая сука, еще вчера мерзла по утрам на автобусных остановках. А сегодня уже орешь матом на моего водителя. Который теперь живет в машине – моей, у подъезда – твоего. Ты ведь только вчера радовалась унылому огрызку из магазина бижутерии, который подарил тебе тот мудак, сокурсник этот сраный... Потому что ты в принципе-то так, хуйня с района, просто я нарисовал тебя себе сам. И не только себе, кстати... А сегодня ты воротишь морду от жемчужного ошейника «Микимото» и наставляешь мне рога с каким-то нищим уродом! Ведь завтра, когда мне надоест твое блядство и я тебя выкину, ты снова начнешь радоваться огрызку!
Третьяченку несло. Я молча сидел, не отрывая взгляда от его лица. Правая щека его дергалась, на виске пульсировала вена.
– Почему, – в его голосе звучало неподдельное отчаяние, – почему мужчины всегда меряют мир по себе? Почему они все равно держат женщин за равных? Кончится ли это когда-нибудь вообще? И чем, кстати? А я становлюсь старым. И скольким же, блядь, достойным женщинам я еще испорчу жизнь и поломаю психику! Просто потому, что ты охуела. Замкнутый круг, блядь!.. Что ты на меня вылупился?
– Артемий Андреевич, – изо всех сил сдерживая ехидные интонации, осторожно начал я, – а что же вам мешало найти достойную женщину своего круга?
– Да потому, – он снова потянулся к бутылке, – что нынче каждый хрен с бугра – Пигмалион, блядь, не меньше! Примитивные комплексы. Вчера жрал говно и жил в хрущевке, а сегодня, блядь, пупок невпиздный, всех нагну и раскурочу, и любая девка будет моя. А в конце-то концов всё равно выбираешь себе такое же говно, как и сам. Потом еще, блядь, на что-то жалуешься. А с чего бы вдруг? Ведь ты говно. Почему ты уверен, что выбранная тобой, говном, баба вдруг окажется не говном? Как ты, блядь, смеешь на это надеяться?
Фантасмагория какая-то, подумал я. Кажется, главред все же изрядно преувеличивал одиозность Третьяченко.
– Ну, – без пауз продолжал он, – чего ты снова на меня вылупился? Думаешь, я дурнее тебя и не различаю плохое и хорошее? Ты думаешь, я считаю себя безгрешным ангелом? Ни хера, – он пьяно помотал головой. – Просто живу в другом измерении. И мыслю другими категориями. А ты мне тут про чернорабочий скот чего-то... В политике и большом бизнесе нет места общечеловеческим ценностям. Там нет плохих и хороших. Там есть только свои и чужие.
Да уж, подумал я. Мужской ум, помноженный на комплексы, в такой ситуации всегда дает ужасающий результат. И чем больше ум, тем страшнее выхлоп. А Третьяченко совсем не дурак. Бедная Маша. С каким же чудищем ты живешь.
– Иногда даже жаль, что женщины столь ограниченны, – голос Третьяченко сделался глуше. Видимо, ему было нужно выговориться. – Иначе они все были бы несколько более... сдержанны, что ли. Хотя бы из инстинкта самосохранения. Или из простой человеческой, женской жалости. Хотя бы к тем, что будут после них. А я, видишь, все равно ее люблю. И всегда прощаю. Потому что она единственный близкий мне человек.
Я не знал, как реагировать. С одной стороны, я никогда не прощу себе, если не опубликую то, что должен. Но если с Машей что-нибудь случится...
Третьяченко словно читал мои мысли.
– Не публикуй этого, будь любезен. Пономаренку об этом просить бесполезно, проще его убить. Но и это уже не поможет. Денег тебе тоже не предлагаю. Знаю, что не возьмешь. Или... – он с какой-то надеждой заглянул мне в глаза.
– Не возьму, – отрезал я. – И хватит меня оскорблять.
– Ну, вот. Признаюсь, почтовый ящик твой, конечно, мы давно вскрыли и изучили вдоль и поперек, но ничего не тронули: ясно же, что ты наверняка озаботился более надежной сохранностью такого материала.
– Пфф, обижаете, – я удивленно пожал плечами. – Само собой. Вся почта, даже личная, сразу дублируется мной на корпоративный адрес, а взломать сервер одного из центральных СМИ России вам однозначно слабо.
– Да я и не стал бы, – Третьяченко встал, покачнулся. – Какой от этого прок? Это же не советское время, когда были всякие там микропленки и прочая осязаемая фигня. Сейчас любой школьник может передать информацию со скоростью света и безо всяких проводов... к сожалению. Ну что, договорились мы с тобой?
– Нет, Артемий Андреевич.
Он немного удивленно приподнял бровь.
– Ни о чем мы с вами не договорились. Информация будет придержана ровно до той минуты, пока не найдется Маша. Потом я ее обязательно опубликую.
– Ну, хоть что-то. – Третьяченко тяжело вздохнул и потер руками виски. – Что вот с тобой делать? Может, правда грохнуть, к чертовой матери?
– Бесполезно, – я развел руками. – Сами понимаете, что приняты все меры, и о том, что я нахожусь сейчас у вас, знает даже главред моей газеты.
– Да шучу я, – он кривовато усмехнулся. – Хорошо. А теперь давай по делу.
– Простите, что?
– Репин, а ты глуп все-таки. Даже удивительно, как тебя взяли в твою газетенку.
Третьяченко встал и пошел к бару. Абсолютно твердой походкой. Алкогольного опьянения как и не бывало, хотя еще минуту назад я готов был поклясться, что он синий, как изолента.
– Ты что, всерьез решил, что я позвал тебя сюда, чтоб поплакаться в жилетку и о чем-то попросить?
Я уже и не знал, что подумать. Просто сидел и растерянно смотрел, как твердой рукой он налил себе еще стакан чиваса, совершенно спокойно выпил и, не поморщившись, с хрустом откусил большой кусок от лежавшего в вазе с фруктами яблока.
– Иди сюда, – он сделал приглашающий жест в сторону встроенного в стену сейфа. – Смотри.
Он достал из сейфа красивую кожаную папку и развернул передо мной. Разглядев первую же бумагу, лежавшую сверху, я обмер. Не веря глазам, я выхватил документы из рук Третьяченко и начал судорожно перелистывать один за другим. Фотографии, расшифровки телефонных прослушек, какие-то банковские счета – все смешалось у меня в глазах в одну сплошную массу. Распечатанная раскадровка слайдов, поэтапно и очень разборчиво отражающих прием и передачу огромных сумм наличных денег. Посольство и Госдеп США, российский теневой бизнес, российские спецслужбы; телефонные переговоры с участием лиц такого калибра, что у меня по хребту пробежали мурашки; кандидаты в президенты; все смешалось в этом околомайданном дурдоме Облонских. И даже снимки Пономаренко в интимной обстановке с каким-то толстым гомиком.
В общем, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы отчеливо понимать, что у меня в руках сейчас находится убойный компромат на всю верхушку СБУ.
Я с трудом оторвался от папки, поднял вопросительный взгляд на Третьяченко.
– Ну что, шакал ротационных машин? – Третьяченко хмуро улыбнулся. – Впечатляет?
Я судорожно сглотнул комок в горле и молча кивнул. Журналистам такое не показывают. Во всяком случае, без последствий. Я четко понимал, что, даже просто заглянув в эту папку, уже подвесил свою жизнь на тонкий волосок.