Погомонив, «незалэжники» стали расходиться. А я подошел поближе и поймал одноклассника за рукав.
– Здоров, революционер! – насмешливую иронию в моем взгляде скрыть было сложно. – Воюешь?
– Я тороплюсь, – заметался он.
– Да подожди ты, – успокоил я. – Давай вот пивка попьем. Расскажешь, как дошел до жизни такой.
– До какой? – нервничал одноклассник.
– В камуфляже вот ходишь, – усмехнулся я. – Как он тебе достался?
– Да обычно. Ветераны выделили. Им охрана была нужна. Ну, для митинга, от хулиганов всяких... Я и вызвался. Мне просто не хотелось с младшими товарищами в общей толпе стоять...
Я вспомнил физиономии сочувствующих ботаников. Мне тоже, пожалуй, не захотелось бы стоять рядом с такими. Но из Шлюпкина охранник тоже малоубедительный.
– А что, служивших там у вас совсем нет?
– Почти нет, – покачал головой Шлюпкин, и вдруг пристально уставился на меня, словно ему пришла в голову какая-то мысль. – Слушай, а ведь ты только что из армии?
– Ну да...
– Так айда к нам! У тебя ведь и работы, наверное, нет. А ветераны говорили, что нам надо найти побольше крепких парней. Давай к нам!
– Ветераны чего именно? Кухонных баталий?
– Ну что ты. Великой отечественной!
– Ветеран Великой отечественной не станет всерьез говорить о возможных соглашениях с Гитлером.
– Да какая разница, чего он там несет? – пожал плечами Шлюпкин. – Главное, деньги платят.
– И что, много тебе платят?
– Ну... мне пока не платят, – признался Шлюпкин. – Заслуженным товарищем надо стать. Тогда это... платить будут. Возможно, что и немало.
– Ты что, хочешь стать у этих заслуженным товарищем?
– Ну, – помялся он, – я бы не возражал.
– Ты же даже не хохол. Что ты среди этих бандеровцев-то забыл?
– Илья, мы живем в такой стране. За ними будущее.
– За бандеровцами? Это кто тебе сказал такую чушь?
– Слушай-ка, Илюх, – с неожиданной твердостью заговорил Шлюпкин. – Ты просто не врубаешься, что происходит в стране. В Украине сейчас заинтересовано чуть ли не все значимое мировое сообщество. Знаешь, сколько денег сюда вбухивают одни только америкосы? Думаешь, Кучма до скончания века будет здесь метаться, как говно в проруби? Скоро придут другие люди. Вон те и придут, – мотнул он головой в сторону Майдана. – И памятников еще тому Гитлеру понаставят... Не надо так на меня смотреть, Илюх. Я тебе говорю – понаставят. Там будет и бабло, и перспективы.
– Хорошо, Геша, – я прикрыл глаза, силясь до времени не выдать свое омерзение. – У тебя ведь родные воевали? Дед под Ржевом погиб, я помню, ты в классе на девятое мая как-то рассказывал.
– Ты меня, кажется, не слышишь. Повторяю: новые времена. Перспективы. Бабло. Перспективы. Бабло. Деда уже не вернуть. А ты парень крепкий, и не дурак к тому же. Тебе и карты в руки. Так что еще раз предлагаю, подумай – и давай к нам.
– На счет три, – сквозь зубы произнес я, не открывая глаз.
– Что на счет три?
– ...ты исчезаешь к едрене матери. А я открываю глаза и удивляюсь. Иначе я тебя, гандон, щас на бутерброд намажу. Раз!
Неспешно закончив счет, я открыл глаза. Шлюпкина не было.
IХ
Ближе к лету на набережной я случайно встретил старого знакомого. Вытянутое лицо этого щуплого паренька я помнил еще по армии, по белоцерковской части. Тихий, но проворный парнишка. Ведра с раствором подавал. Был настолько незаметным, что я не знал даже его фамилии. А может, и знал, да не помнил.
Сослуживец тоже меня узнал. Тут же пошел на меня, с неожиданной фамильярностью раскрыв объятия:
– Кого я вижу, братан! Сколько лет, сколько зим.
Он тоже запамятовал мое имя, и мы познакомились вновь. Звали моего сослуживца Игорем Ревенко.
Мы сидели в уличном кафе и пили пиво. Выглядел парень неплохо – прилично одетый, очевидно, при деньгах. Игорь быстро выяснил, что я сижу без работы на нуле и, не теряя времени, озвучил очень заманчивое предложение:
– Поехали в Москву? Хрена ты будешь тут на Хохланде висеть? Ты не поверишь, как ты вовремя появился. Я сейчас как раз очередную бригаду работяг формирую.
– А кто тебе в ней нужен?
– Мне все нужны. Каменщики, сварщики, плиточники. Там и объект уже есть, искать не придется, просто одному туда резона ехать нету.
– И каменщиком могу, и сварщиком.
– Тю, а то я не знаю, – всплеснул руками Ревенко. – Я ж рядом с тобой вон сколько проработал. Ну, и шо тут тогда думать? Поехали! В Москве вся сила и все бабло!
В чем было не отказать Ревенко, так это в умении убеждать. Уже через несколько минут я был уверен, что обязательно поеду. К тому же, строго говоря, я ведь потомственный москвич. Самый что ни на есть настоящий.
А Ревенко поддавал и поддавал, называя мне неправдоподобные числительные – московские зарплаты.
– Тут, у нас, хоть лопни, такого бабла не заработаешь. Еще три пацана с нами едут. Все свои. Жилье на объекте есть. Сезона три-четыре повкалываем, и на хату можно заработать. Ты на мою чуйку можешь положиться, я по этому бизнесу уже ас! – уверял Ревенко.
И я положился.
...К вечеру я собрал свой старый рюкзак. Отказался от настойчивых просьб матери запастись консервами – Ревенко уверял, что на объекте кормят вполне пристойно. Укомплектовался я двумя парами старых джинсов, которые было не жалко добить на стройке, а также взял комплект чистой одежды – ходить по музеям и театрам, каковые с Москвой у меня ассоциировались крепко и по моему представлению должны были находиться там едва ли не на каждом перекрестке. Заодно, на всякий случай положил блокнот, пару почтовых конвертов и ручку – писать родителям письма, несколько книг – читать по вечерам. И еще мною был добыт из комода старый пленочный фотоаппарат – как же можно не взять в Москву фотоаппарата? Это ведь лучший город в мире!
– Может, и нас с отцом перетянешь, – говорила мать за последним семейным ужином. По поводу моего отъезда она не возражала.
– Ну, это вряд ли, – скептически махнул рукой отец. – Не верю я Москве этой. Гнилой это город. А столько денег, чтоб нас перевезть, честным путем не заработаешь. Да и не стану я там жить никогда в жизни.
– Город-то, может, и гнилой теперь, – мать с сомнением покачала головой. – Столько слухов ходит, теперь уж и не знаю. Зато сын у нас не гнилой! Да и преувеличила я насчет переезда, конечно. Что мы там делать-то будем? У меня там ничего не осталось, кроме могил родительских. Но вот в гости я бы к Илье приехала. Может, и доведется когда, – вздохнула она.
– Да ладно, мам. Если с зарплатой Ревенко не наврал хотя бы наполовину, то уже все будет хорошо. Сниму квартиру да приглашу вас в гости. Делов-то.
...Мы снова вышли с отцом покурить на лестничную площадку. Второй раз за всю жизнь. Кажется, я начинаю понимать, что такое семейные традиции.
– Что тебе сказать-то? – задумчиво произнес он. – Ничего нового я не скажу. Не будь говном, не трусь, не общайся со всякой сволочью, и будет у тебя все хорошо. Если ты достойный человек, то тебе везде будет хорошо... Человеком оставайся, в общем.
Я молча кивнул.
Х
Ревенко стоял на перроне в окружении трех дуболомов, тоже членов нашей бригады. Были они с Западной Украины – двое с Волынщины, третий откуда-то из-под Ивано-Франковска. Тоже служили в Белой Церкви, но ушли на дембель до моего появления. Размерами они были огромны, а рожами устрашающи. Таким на стройке самое место.
– Ты, Илюх, не смотри, шо они огромные, – уже изрядно пьяный, Ревенко хлопал меня по плечу и совал в руки бутылку водки, от которой время от времени причащался сам. – Мозгов у них як у динозавров, ге-ге-ге!
– Кстати, первые динозавры появились у нас, на Украине, – тоже треснув из горла теплой сивухи, припомнил я тезис из лекции профессора Пацюка.
– Ну, ничего ж себе! – криво заржал Ревенко. – А я ведь так и знал! Значит, так, бандеровцы. Будете теперь динозаврами!
Полудикие «бандеровцы» лишь смущенно похохатывали.
Проводница велела заходить в вагоны. Ревенко довольно быстро допил водку и до самой Москвы превратился в бесчувственный багаж. Бандеровцы тоже рассредоточились по своим полкам и дружно захрапели.
Мне же не спалось – волновался. Москва ведь действительно не просто город. Для десятков миллионов людей, живших на безграничном постсоветстком пространстве, Москва всегда являлась отдельным огромным миром, кого-то манящим, кого-то пугающим и отталкивающим, но для всех без исключения – великим и загадочным явлением, городом-сказкой, для некоторых – и мечтой. А мне-то, с детства наслушавшемуся рассказов матери, и подавно.
Поэтому мне и не спалось. Всю ночь я ворочался, непрестанно ходил в тамбур курить и дергал проводницу на предмет подварить чайку. Потом еще глубокой ночью по поезду пробежали поочередно украинские и российские таможенники. А как к утру въехали в Московскую область, стало и вовсе не до сна.
Покорители столицы стояли на перроне Киевского вокзала. Ревенко не мог передвигаться, после вчерашнего его мутило. Не проспался, видимо, и организм не успел за ночь пережечь алкоголь.
Покорители столицы стояли на перроне Киевского вокзала. Ревенко не мог передвигаться, после вчерашнего его мутило. Не проспался, видимо, и организм не успел за ночь пережечь алкоголь.
Меня всегда удивляло, как люди позволяют себе допиваться до положения риз, зная наверняка, что потом будет очень плохо? Что за удовольствие такое? Лично я могу выпить довольно много, но у меня никогда не случалось даже похмелья. Максимум, если особо перебрать, утром оставалась сухость в горле, которая без следа исчезала после литра какого-нибудь обыкновенного кефира. Ревенко же плющило и ломало пополам, лицо его имело серо-зеленый оттенок, и он сиплым шепотом умолял о пиве. Алкаш алкашом.
Динозавры боялись заблудиться и двигаться с места без Ревенко отказались наотрез. За пивом пришлось идти мне. Страха перед Москвой я не испытывал, поэтому без проблем нашел обменный пункт, разменял свои невеликие гривны на рубли, купил пива и даже спустился в метро с целью заодно уж купить и карточку на проезд.
– Мне пьять билетов до Бирулева, – бубнил в окошко какой-то потертый дядька, тоже явно сошедший с киевского поезда. Он стоял в очереди, подавленный гомоном и движухой, и прижимал к груди измызганную торбу.
Кассирша швырнула в лоток прямоугольный бумажный талончик с продольной полосой. Мужик в замешательстве повертел его в руках и растерялся.
– Здесь пять поездок! – стали объяснять со всех сторон.
– А до Бирулева-то хватит? – недоумевал мужичок.
– Хватит, не сомневайся, – просипел какой-то стоявший рядом здоровяк в кожаной куртке и плечом брезгливо отжал его от окошка.
По дороге наш организатор дохлебал пиво и ожил. Мы доехали на метро до станции Алтуфьево и подошли к автостоянке у ресторанчика «Макдоналдс». Ревенко указал на широкоплечего жлоба абсолютно гопарского фасона, в спортивном костюме и грязноватых белых кроссовках, габаритами вполне сопоставимого с нашими бандеровцами. Тот нервно топтался у замызганной полугрузовой «Газели», утробно матерясь и поминутно сплевывая сквозь зубы.
– А от и Кеша-экспедитор, – сообщил Игорь. – Товарыщ мой, шо нас сюда пригласил. Здорово, Кеша!
Он с распростертыми объятиями направился было к здоровяку, но вдруг получил затрещину.
– Ты де, бисова залупа, два часа шлялся? – заревел гопник. – Стою, чекаю, де треба. Я те шо, найнятый? Або я тебе таксыст?
– Ну, – мямлил Ревенко, – подзадержалысь мы трохы.
– Два часа, по-твоему, трохы? Та до Полтавы ж можно доихаты!
Игорь затруднялся с ответом. Глаза его бегали из стороны в сторону. Сообщать причину задержки он явно не желал.
– Он вечером что-то съел, – сказал я. – И, в общем, разболелся сейчас...
– Угу, – мрачно насупился Кеша. – За версту вон чую, шо вин там зъил. Сидайте у машину швыдко, а то Богданыч зараз нам усим яйця пооткручивает.
Он сел за руль, мы разместились в салоне. «Газель» взвыла, заскрипела, тяжко хрустнула коробкой передач и тронулась. Москвы я так и не увидел – очень скоро колымага пересекла Кольцевую автодорогу и устремилась куда-то в Подмосковье.
Рядом со мной благоухал невыносимым перегаром Ревенко. «Газель» притормозила на повороте, он вдруг тронул меня за руку и тихо сказал:
– Спасибо.
Я брезгливо отвернулся.
ХI
Подмосковный объект оказался строящимся жилым поселком, целиком обнесенным высоченным каменным забором. Поселок, очевидно, строился не для обычных дачников – в возводимых за забором постройках, помимо жилых домов, угадывалась развитая инфраструктура. Нас поставили на один из коттеджей. Был он огромным, в четыре полноценных этажа плюс мансарда размером со средних размеров ресторан, плюс три этажа под землю – спортзал с бассейном, кладовая и гараж на полдесятка автомобилей. На Украине он показался бы мне дворцом запредельной роскоши – таких я не видывал даже в суперэлитной киевской Конче-Заспе. Но здесь, в небольшом подмосковном поселке, возводимые вокруг постройки были приблизительно равноценными, потому дом казался до обыкновения скучным. Именем заказчика никто не интересовался, о названии фирмы-застройщика мы и понятия не имели, да и ни к чему нам это было. Меньше знаешь, крепче спишь.
Нас сразу же представили Богданычу – хрестоматийного фасона хохлу за сорок, обладателю хитрых глаз, наметившейся плеши, здоровенной красной морды и немалого пуза.
– Я буду вашим прорабом, – сказал Богданыч. – Хлопцы вы, я бачу, крепкие. За официальные договора даже не будемо базарить, их нет, не будет, та и не нужны они вам, толку от них никакого, пенсию в Украйне вам за это все равно не заплатят. Работы много, хватит надолго. Если будете хорошо робить, то будете и хорошо получать. За жратву и проживание будемо трохы вычитывать из зарплаты, еще за каждого из вас мы заносим в местную мусарню. А будете робить плохо или бухать в рабочее время – выкину за ворота на хер, и весь базар. По рукам?
Мы молча кивнули. Богданыч повел нас ознакамливаться с объектом и размещать по вагончикам.
– Як у таракана за пазухой жить будете, – балагурил он.
– Хороший мужик, – счастливо вздыхал Ревенко. – Говорил же я, шо чуйка у меня.
Бригада была немаленькая. Помимо нас на объекте трудились еще полтора десятка таджикских чернорабочих, выполнявших самые тяжелые и грязные работы. Жили они в соседнем вагончике, и мы с ними практически не общались. Во-первых, русским языком из них владел только их старшой, да и то через пень-колоду, а во-вторых, никто особенной тяги к общению с ними и не испытывал. Они даже питались отдельно от нас, какой-то зловонной жижей из своего собственного казана. Утром и вечером таджики обязательно дружно вставали раком на молитву, которую жутковато-заунывно декламировал их старшой, и отвлечь их от этого занятия не могло ничто и никто. Богданыч как-то обронил, что вообще-то они должны молиться не два, а пять раз в день, но кто ж им тут даст-то.
Нам пришлось немногим легче, чем этим таджикам. Ушлый прораб выжимал из нас все соки, постоянно подгоняя и подстегивая. Работать мы начинали почти с рассветом, а заканчивали, лишь когда спускались сумерки. В сезон ведь ценен каждый рабочий день. Тем более что Подмосковье по погодным условиям от Украины все же отличается заметно: например, в любой день мог совершенно неожиданно пролиться дождь, парализуя деятельность всей бригады. Тогда Богданыч ходил мрачный и, поглядывая в небеса, непрестанно матерился.
Зато дожди были в радость нам. Ведь кроме работы мы не занимались вообще ничем – просто не оставалось сил, и после ужина мы чуть ли не вповалку срубались спать. А в дождь можно было почитать книжки, газеты, да и вообще просто отдохнуть. Хотя, откровенно говоря, книжки с газетами интересовали в бригаде только одного человека – меня самого. Остальные во время нечастых перерывов тупо спали или, собравшись под навесом, играли на какую-нибудь мелочь в карты или домино. А от таджикского вагончика раздавался грохот бьющихся о доску костей и непонятные выкрики, какие-то «шеш-ек» и «пендж-гоша». Там играли в нарды.
В общем, особо не жаловались. Разве что вагон, в котором мы жили, был тесноват. Но я не успел еще толком отвыкнуть от казармы, так что это тоже не парило.
Москвы за первый месяц работы я, разумеется, так и не увидел. Словно и не выезжал никуда из дома. Даже по поселку шататься возбранялось и было чревато проблемами. К тому же практически ни у кого не было денег.
XII
Бригада заканчивала один из циклов объекта, и тогда мы получили первую зарплату. Пересчитав сумму на гривны, я понял, что разбогатеть здесь не получится. Но я особо не расстраивался – в любом случае получалось куда больше, чем за это время я мог бы заработать на Украине.
Нам позволили немного расслабиться, и Богданыч даже выставил водки. Погода стояла прекрасная. Водка же, напротив, была теплой и противной, вязко и глухо давала по мозгам. Хуже теплой водки только глупая женщина... Поэтому пил я мало, поднимая пластиковый стаканчик больше для вида.
Кто-то вспомнил, что у меня есть фотоаппарат, попросили щелкнуть на память. Рабочие позировали охотно, и даже сам Богданыч покряхтывал: «Ну шо, папарацци, давай што ли пару щелчков, потом в Киеве напечатаешь». – И снимался в обнимку с Гешей-экспедитором, ну и со всей бригадой до кучи.
Один из бандеровцев на правах старого знакомца попросил меня щелкнуть его разок на рабочем месте – в корзине подъемника, с которой он шпаклевал фасад здания. Пьяно пошатываясь, он забрался на платформу, ткнул в кнопку пульта и уехал на самую верхотуру. Я подошел ближе, направил фотоаппарат линзой вверх. Бандеровец раскинул руки, довольно улыбнулся. Я сделал снимок. Правой рукой он схватил ведро из-под раствора и торжествующе, как трофей, вскинул вверх. Корзина качнулась. Бандеровец уронил ведро и зашатался, пытаясь удержать равновесие.
Платформа качнулась еще сильнее, дернулись стальные тросы, и бандеровец с воплем вылетел из корзины головой вперед. Через пару секунд раздался тяжелый удар, сопровождаемый глухим хрустом. Парень лицом вниз без движения лежал на куче кирпича. Я рефлекторно нажал на спуск и замер в оцепенении.