А театр?
Театр мне нравится безумно: я обожаю его атмосферу, репетиции, запах дерева, когда устанавливают декорации, актеров, входящих в роль, истерики… Это целый мир, замкнутый и слегка безумный. А потом, на премьере, публика за три часа решает, как в партии в баккара, судьбу пьесы. Месяцы труда, труда автора, труда актеров, зависят от этих трех часов. За все это я люблю актеров, их чувствительность, их восприимчивость к тексту, их нарциссизм, который есть сама суть творчества.
Когда пьеса проваливается – что иногда бывает, – для всех людей, погруженных в нее много недель, это как если бы на них упала атомная бомба.
Вам понравилось писать для театра?
Это упоение для автора – видеть, как его текст воплощается в игре актеров. Ты больше не один с чистым листом бумаги. А когда в вечер премьеры поднимается занавес, ни в чем нельзя быть уверенным. Каждый раз – пан или пропал.
В отличие от ваших романов, которые часто написаны на полутонах, в ваших пьесах всегда творятся черные дела, почему?
Я думаю, что в романе должны действовать люди более или менее обычные, чьи чувства будут приемлемы и узнаваемы для всех. Как в жизни. А вот в театре, где есть четкие правила единства, можно выводить на сцену людей исключительных, безумцев. В силу избытка ограничений и избытка свободы пьеса уравновешивается сама собой.
Что вы думаете о телевидении?
Раньше, когда семья собиралась вечером дома, люди разговаривали. Теперь этому пришел конец. Они ужинают, глядя в телевизор, и не считают нужным переброситься парой слов. Думаю, даже если бы сын вошел и сказал: «Папа, я убил няню», отец бы не услышал! В Лоте – и то заразились этой болезнью. В моей деревне был один-единственный телевизор, в кафе, и все находили программы дурацкими. В восемь вечера прогуливались по городку, говорили о том о сем – об урожае орехов, каштанов, винограда… А какие байки травили весельчаки! Теперь с восьми вечера в домах закрыты ставни: все сидят у телевизора, ставшего большим иглу, а вернее, большой помойкой, в которой можно забыть о своих проблемах. Даже молодежь погрязает в этом мало-помалу… Скажу вам прямо, это просто бедствие.
Случается ли вам тем не менее его смотреть?
Редко.
Вы работали на телевидении, какие воспоминания у вас от него остались?
Была одна попытка, «Борджиа», довольно неудачная из-за каких-то безумных продюсерских дел. В последний момент пришлось заменять сцены сражений рассказами о сражениях. Предпочитаю об этом не вспоминать, это был ужас.
Вы работали и в кино…
Я сняла короткометражку за три дня со съемочной группой из трех человек, и она получила первую премию на фестивале в Нью-Йорке. И еще я сняла фильм, это было полное фиаско, никто его не видел. Он вышел в Париже во время Каннского фестиваля. Критика была скверная, зрителям не понравилось… короче, с кино я завязала. Короткометражка – это, наверное, мой потолок. И все же, если бы нашелся безумец, готовый дать мне денег на фильм, я согласилась бы без колебаний.
Что бы вы хотели снять?
Историю, которая происходила бы не за столом. Потому что ими я сыта по горло, во всех фильмах, которые я смотрю, люди сидят в кафе и едят. Меня это убивает.
Хотелось бы вам поработать с режиссерами?
Да, очень. Но, странное дело, у меня такое впечатление, что все режиссеры сами пишут свои истории, а не ищут авторов. Во всяком случае, обо мне они не вспоминают.
А мне бы очень хотелось. Я сделала один фильм с Клодом Шабролем, «Ландрю», и немного работала с Аленом Кавалье над одной из моих книг, «Сигнал к капитуляции». Но лучше, на мой взгляд, работать над чужими текстами.
Вас разочаровали экранизации ваших книг?
Были просто ужасные, «Смутная улыбка» – это кошмар. Но были и неплохие.
Вы считаете фильм своим детищем, когда роман уже был опубликован?
Да, и когда я его смотрю, это порой ошеломляет. Если книгу продают американцам, это значит, что дитя полностью отдано новым родителям, и вы, как правило, не имеете к этому никакого отношения. Такими вещами занимается издатель.
У вас не возникает чувства, что вас предали?
Само собой, это предательство. Если вас предают талантливые люди, это не так плохо. Куда хуже, если вас предают бездари.
Есть ли «сагановская» актриса в современном кино?
Мерил Стрип. Она могла бы сыграть все роли во всех моих книгах и пьесах. Она может все, никогда не впадая в вульгарность. Феноменальная актриса.
Если бы вашу жизнь решили экранизировать в Голливуде, вам это было бы неприятно?
Пока я жива, ее не экранизируют… И потом, кто может ее рассказать? Иные моменты, целые периоды я сама совершенно забыла. Но пока я жива – нет, не экранизируют. После – боже мой, если найдется кто-то достаточно безумный, чтобы пуститься в такую авантюру… Представляю себе лицо Бернара Франка, когда он увидит в роли себя американского актера.
Есть ли в вашей жизни периоды, как, например, у художников бывает розовый период или кубистский период?
Да. Было отрочество и юность. А потом был период нескончаемого праздника, довольно долгий. Очень долгий. Теперь наступил период более рабочий, поспокойнее. Вообще-то, бывают периоды спокойствия посреди праздника и периоды праздника посреди спокойствия. Все всегда немного вперемешку.
Помимо Франции, есть страны, которые вас вдохновили?
Страны, которые меня удивили, – да. Я влюбилась в Кашмир, где провела три недели на корабле-отеле. Это место я полюбила больше всех на свете. Я жила на озере. Смотрела на озеро, и озеро смотрело на меня. Мы с братом ходили охотиться на медведя. Карабкались на горы вслед за проводниками-шерпа. Но я уже через триста метров просила пощады. Садилась под деревом и говорила себе: «Рано или поздно я увижу медведя». А потом я вдруг подумала: «Но если придет медведь, что я буду делать?» И бегом-бегом взобралась на дерево со своим ружьем. Потом, когда я уже сидела на дереве, мне вдруг пришло в голову: «Но ведь медведи лазают по деревьям». И я бегом-бегом спустилась вниз. И так – хоп-хоп – два часа я лазила вверх-вниз, а приклад бил меня по спине и ногам. Слава богу, медведь так и не пришел.
А Япония?
Я ездила туда читать какие-то дурацкие лекции и, увы, ничего не видела, кроме японской Франсуазы Саган. Она весила вдвое больше меня и ростом была вдвое выше. Это выглядело довольно комично, потому что мы все сидели на полу, и она сказала мне тоненьким дребезжащим голоском: «Знаете, я могла бы быть вашей дочерью».
Я ответила ей: «Ну уж нет! Это невозможно!» Уж очень она была страшная. Ну, потом я спохватилась и забормотала в свое оправдание что-то вроде «Вообще-то у меня сын» и «Я не знала ни одного японца, когда вы родились». Она была очень обижена.
Какие моральные качества важны для вас?
Уважение к людям. Не выношу, когда людей унижают. Терпимость, снисходительность, скажу даже, душевность я ставлю превыше всего. Как и вежливость.
Что такое для вас вежливость?
Быть вежливым значит предвосхищать, думать про себя: «Не трудно ли ему надеть пальто?», «Могу ли я сесть, пока она стоит?», «Не проще ли будет придержать дверь, чтобы она прошла?» В общем, вот такие глупости.
Вежливость – это еще и вопрос времени. Нужно время, чтобы сказать «Огромное спасибо», время, чтобы спросить: «Будьте любезны, скажите, пожалуйста, как пройти на такую-то улицу?», да просто-напросто время, чтобы обратить внимание на человека, кем бы он ни был.
Вам кажется, что вежливость исчезает из обихода?
Прежде она была чем-то само собой разумеющимся, она даже была признаком мужественности у мужчин и женственности у женщин. Теперь же она совершенно исчезла. Встретив каким-то чудом вежливого человека, я падаю в обморок от изумления.
Как ни странно, учтивость – понятие очень демократическое, ведь она предполагает равенство: человек не должен пользоваться чем бы то ни было, не разделив это с другим. А ведь делятся не только с равными или людьми из той же среды. Вообще-то, учтивость – это чужое воображение… Со смутной мыслью о взаимности.
А что вы думаете о грубости водителей?
Я думаю, что пресловутая распущенность иных людей за рулем и стычки на дорогах объясняются во многом тем фактом, что машина стала их одиночной камерой, материнской утробой.
Передвижение на четырех резиновых колесах не отсекает вас от остального человечества, нет, хоть резина и вправду изоляционный материал… Машины стали клетками Фарадея для всех и вся.
Передвижение на четырех резиновых колесах не отсекает вас от остального человечества, нет, хоть резина и вправду изоляционный материал… Машины стали клетками Фарадея для всех и вся.
А интеллигентность?
Это роскошь, увы, не всем доступная. В сущности, основополагающей добродетелью мне представляется воображение. Имея воображение, ставишь себя на место других, поэтому понимаешь их, а стало быть, уважаешь. Интеллигентность – прежде всего понимание, именно это означает латинский корень этого слова. И не говорите мне, что в тех, кто нас топчет, кроется нежная и ранимая душа, которую надо щадить: люди суть то, что они делают, и ничего больше.
По-моему, лучше быть глупым и восторженным, чем умным и разочарованным. Может быть, потому, что для меня это моральная ценность, счастье мне всего дороже. В наши дни так много говорят о счастье, твердят, что необходимо быть физически, политически, сексуально счастливыми… Мне, однако, кажется, что это определение несколько дискредитировано, ибо с ним связывают неприятное для меня понятие амбиций. На самом деле люди не очень верят в счастье и изощряются на все лады, приписывая ему такие качества, как легковесность и бесполезность. Для меня все наоборот. Несчастье ничему вас не учит, оно ломает вам крылья. Припирает к стене.
Когда я была несчастна, я всегда стыдилась. Это унизительное состояние, глупо не быть счастливой. Знаешь, что это пройдет, но не проходит. Писать? В такие моменты даже это не помогает. Говорят, испытания закаляют, – что за дурная шутка! Мы куда сильнее, когда счастливы. Когда спокойны, когда любим.
Счастье делает вас свободнее и, главное, добродетельнее. А ведь быть добродетельными – не это ли цель любого общества и всего человечества? Почитайте газеты, учебники истории – все хотят быть добродетельными!
Сегодня каждый человек, выступающий по телевидению, называет себя хорошим гражданином, хорошим отцом, защитником слабых и обездоленных, открытым к общению и т. д., и т. п. А вот вообразите, что кто-нибудь скажет: «Мне плевать на людей, плевать на обездоленных, я ем только спагетти, мне нравится быть толстым, у меня полно денег, а вечерами я высматриваю хорошеньких мальчиков у дверей лицеев!» Найдись такой человек, я пришла бы в восторг, но, само собой разумеется, это шокирует всех смертельно.
Каких чувств вы больше всего боитесь?
Презрения, жалости. Зато я люблю испытывать восхищение.
Что вам нравится в людях?
Смесь обаяния и интеллигентности, доброта. Лично я считаю, что самое главное – симпатия. Ею и проверяется подлинная интеллигентность.
Не люблю, когда человек действует не так, как обещал. Стоит людям попасть под прицел СМИ, они меняются, чтобы всем нравиться, а жаль.
Вы боитесь одиночества?
Нет, нисколько. Я люблю окружающих меня людей, и они меня любят, думаю, безотносительно к моему успеху. Труднее найти одиночество, чем бежать от него. Это как пространство и время… Иметь квадратные метры вокруг и целую ночь впереди – замечательно!
Однако вы часто пишете об одиночестве, почему?
Одиночество – тема, которая всегда была в моде, во всех модных течениях, и представляется мне особенно актуальной сегодня. Мне кажется, что одиночество обратно пропорционально прогрессу средств связи. Всегда можно связаться, есть тысяча технических способов услышать друг друга, поговорить, но мне кажется, что чем дальше шагает наука в этом направлении, тем меньше от этого пользы человеческим отношениям.
Думаете ли вы, что одиночество одинаково во всех кругах?
У снобов считается хорошим тоном утверждать, что, помимо материальных трудностей (что само по себе не сахар!), у людей из народа нет никаких метафизических забот. Послушать их, жизненно важные вопросы – удел избранных. Чушь! Не надо оканчивать Высшую политехническую школу, чтобы задаваться вопросом, что ты делаешь в этом мире… Одной из редких вещей, которую не купишь за деньги, остается моральный комфорт. Под «моральным комфортом» я разумею возможность жить в ладу с самим собой.
Думаете ли вы, что одиночество одинаково у женщин и у мужчин?
Да, безусловно. Мы одиноки, мы умираем в одиночку, а в короткий промежуток времени, отведенный нам в этом мире, отчаянно пытаемся верить, что мы не одни, что кто-то понимает нас, слышит, видит. Это даже не иллюзия, скорее чаяние, желание, которое может сбыться на время.
Думается, любовь – единственное спасение от этого одиночества. Временное. Когда любовь кончается – больно, грубо, – ты не живешь больше для кого-то, под взглядом кого-то, лицом к лицу с кем-то; и одиночество становится тем ужаснее, что его чувствуешь постоянно.
Меня поразила одна фраза Шатобриана: «Больно не столько потерять человека, ибо, в сущности, без его существования можно и обойтись, больно похоронить свои воспоминания, те воспоминания, что связаны с этим человеком». Похоронить свои воспоминания – не думаю, что это делается осознанно. Мне кажется, воспоминания выветриваются и исчезают сами собой.
Близкий человек помогает вам делить минуты, мгновения. То, что называют любовью, – это прежде всего желание высказаться, поговорить с кем-то, увидеть себя в глазах кого-то, существующего рядом, и существующего пленительно. Это, кстати, и объясняет, на мой взгляд, истории большой любви, непостижимой для посторонних, между очень умным мужчиной и глупой женщиной или, наоборот, между выдающейся женщиной и дурачком. Просто кто-то вдруг слушает вас, видит вас, и вся ваша жизнь – пусть даже заурядная – рассказанная ему, становится богатой событиями, интересной, блестящей. Любовь – это когда, что бы с вами ни приключилось, вы говорите себе: об этом надо ему рассказать, сюда надо с ним прийти. К несчастью, люди имеют злополучную и инстинктивную склонность привносить в чувства силовые отношения. Люди боятся жизни, ее ударов и поэтому сразу занимают позицию, в которой победителем выйдет тот, кто любит меньше, а тот, кто любит больше, останется в проигрыше. Это, однако, ложный вывод.
Вы думаете, что существует счастливая любовь?
Счастливая любовь – это когда вы работали, устали, вымотались и, возвращаясь после тяжелого дня домой, видите кого-то, кто так на вас смотрит, что хочется рассказать ему о своем дне. И в вашем рассказе день этот становится совсем иным, потому что ваше отражение в глазах этого человека так романтично, интересно, блестяще, что рассказ о самом обычном дне будет в ваших устах увлекательной повестью.
Не подумайте, что, приходя домой, надо паясничать, чтобы развлечь близкого человека, – это катастрофа. Это не любовь. Это плохо сбалансированная форма совместной жизни.
А в тот день, когда человек сочтет, что ваш рассказ совсем не интересен, – что это будет означать?
Это будет означать либо что вы прониклись нездоровым самолюбованием, и тогда реакция совершенно оправдана, либо что вас больше не любят. Потому что рассказывать – это еще не все.
Для вас есть разница между любовью и страстью?
Испытывая любовь, себя понимаешь. Испытывая страсть, себя упрекаешь.
Вы верите в любовь с первого взгляда?
Да. Вернее сказать, в немедленную и неодолимую тягу. Но не думаю, что это может быть надолго. Потому что это основано прежде всего на физических началах. Включается воображение тела, что, на мой взгляд, не абсурд, а составляющая любви. Физическая тяга необходима, но недостаточна.
Люди могут жить вместе и по иным причинам. Они любят друг друга, уважают друг друга, им вместе весело, интересно, а физическая сторона, собственно, и не задействована… Но в выигрыше скоро окажется кто-то третий.
Говорят, любовь-страсть длится не больше семи лет. Дело в обновлении клеток. После вальса и головокружения можно и споткнуться. Это не обязательно разлука, может быть и так: «Они поженились, и было у них много детей». Что означает конец любовного романа. Любовь – единственное средство от одиночества.
Не кажется ли вам, что любовные отношения длятся меньше, чем прежде?
Воображение в наше время больше не задействуется. Теперь, если вам хочется с кем-то поговорить, вы беретесь за телефон.
Что еще изменилось – в мое время физическая любовь для юных девушек была под запретом; теперь же она обязательна. Это даже хуже. Сегодняшняя девушка, сохранившая невинность до девятнадцати лет, почти смешна. Но обязательная любовь – это так скучно! Есть много людей, не имеющих никакой охоты предаваться любовным игрищам, но вынужденных это делать, потому что этого требует мода. Вот вам новый конформизм! И как при всяком конформизме, достаточно пойти против течения, чтобы шокировать…