— Хорошо, давайте так: пусть она останется здесь. Если надо оформить какие-то бумаги, только скажите…
— Где здесь? — обалдел Док.
— Здесь. В этом доме. Со мной.
— Вы с ума сошли? Как вы себе это представляете?
— Я вас спросил: обязательно ли ей жить в психушке, вы ответили, что она не может жить одна. Так вот: она не будет одна, она будет со мной, а вы врач и можете приходить каждый день и наблюдать за девчонкой. Я заплачу.
— Подождите, — попросил Док, снял очки и потер лицо ладонью. — Владимир Иванович, мне понятны ваши чувства… но, поймите и вы, она живой человек, к тому же с больной психикой, это не собака… это большая ответственность.
— Мне не двадцать лет, чтобы я ваши глупости выслушивал, я все понимаю не хуже вас. Месяц она на моих глазах была, и ничего я в ней… дурного, ну… никакого сумасшествия то есть, не усмотрел. Хорошая девчонка, улыбчивая, добрая и поумнее многих умников будет. Ну… есть странность, вот предчувствия эти, к примеру, но ведь такое бывает, я знаю, бывает, у меня у самого было… Что ж, за это в психушку?
— Придется мне вам кое-что рассказать, — сказал Док. — Хотя это и не в моих правилах, но в данном случае… Владимир Иванович, Варя была совершенно нормальной девушкой, окончила институт, год проработала в школе. На День учителя пошла в ресторан, там познакомилась с молодым человеком. Да вы слышали эту историю, о ней в городе долго говорили. Теперь у Вари другая фамилия, — Док коротко поведал предысторию моей встречи с тремя придурками, а потом очень красочно и подробно об увечьях, с которыми я поступила в больницу. — В общем, ей досталось… Не знаю, чей мозг бы выдержал, а тут девушка, воспитанная в строгости, скромная, приличная… С большим трудом ее вытащили, но психике был нанесен страшный удар. Ее мучили кошмары, постоянный страх, она несколько раз пыталась покончить с собой (тут Док малость загнул, но я на него не в обиде). Потом умерла ее мать, и девушка осталась совершенно одна. Два с половиной года больниц, кропотливой работы, и мы могли радоваться: дела ее явно пошли на поправку. Несколько месяцев она лежала в одной из московских клиник, после выписки случайно познакомилась с молодым человеком. Вы правильно сказали: Варя красавица… Я считал, что они любят друг друга, ее будущий муж человек состоятельный и сможет обеспечить ей необходимый уход… Они поженились. И… мне неловко говорить вам об этом, в общем, начались трудности сексуального характера. Варя… Мне пришлось все рассказать ее мужу, я рассчитывал, что он поймет, любовь и терпение в конце концов сделают свое дело… Он уехал за границу без Вари, правда, оставил денег. Внешне она восприняла это спокойно, просто затихла как-то, практически не разговаривала. Когда мы уже жили здесь, однажды вернулась с прогулки очень веселая, возбужденная, рассказала, что шла с рынка и встретилась с молодым человеком, он привез ее на машине. Я не знал, радоваться или тревожиться, но Варя так ждала его звонка, выглядела такой счастливой… Он позвонил и назначил ей встречу на пять часов. Она уехала раньше, очень волновалась, а вернулась поздно вечером, на нее было страшно смотреть. Немного придя в себя, она твердила одно: «Он его убил». С большим трудом ее удалось успокоить. Утром она ничего не помнила о прошедшем дне, заговаривалась, плакала, пыталась перерезать вены. Труд двух с половиной лет насмарку. Теперь вы понимаете?
— Конечно, — кивнул Владимир Иванович, который в продолжение длинной речи Дока сидел не шевельнувшись, со следами душевных страданий на лице. — Вернемся к моему вопросу. Ей обязательно в психушку?
— Я…
— Обязательно?
— Вы готовы взять на себя ответственность за жизнь человека? Послушайте, даже я не знаю, что может спровоцировать рецидив: какое-то воспоминание, слово, фраза, прочитанная в газете…
— Она вела себя как совершенно нормальный человек. Совершенно.
— Да, потому что все это время жила практически изолированно. Дом, сад, котенок, я, вы и еще несколько человек, настроенных к ней доброжелательно. Она успокоилась, повеселела, но сегодняшняя ее выходка говорит о многом.
— Это не выходка, а предчувствие, — обиделся Владимир Иванович, но вовремя заткнулся. — Она будет жить в этом доме, в покое и в окружении людей, способных о ней позаботиться. Вы можете приходить ежедневно и наблюдать ее состояние. С Божьей помощью мы ее вытащим. Что скажете? — помедлив, спросил он. Я ж говорю, Папа человек по-своему замечательный, я бы даже сказала, редкой доброты человек.
— Жалость не всегда хороший советчик, — усмехнулся Док. — Изо дня в день ухаживать за больным человеком довольно утомительное занятие. И неблагодарное.
— Это уж моя забота, — проворчал Владимир Иванович и еще раз спросил:
— Какие бумаги нужны?
— Да никаких, — пожал плечами Док. — Государство только избавится от лишней заботы.
— Вот и отлично! — Бог знает чему обрадовался Владимир Иванович, а Док поднялся и искренне сказал:
— Смотрите не пожалейте об этом. — Делать такие заявления я его, кстати, не просила.
Утро было солнечным, а настроение прекрасным. В дверь осторожно постучали, и на пороге возник Владимир Иванович. Вид он имел слегка растерянный и слова мысленно подбирал: как бы мне потолковее и попроще объяснить, что я у него остаюсь. За ночь он не только не передумал, а еще больше утвердился в своем желании. Как я уже сказала, Владимир Иванович не был лишен сентиментальности. Эгоизм, черта в человеческой натуре далеко не последняя, свою роль тоже сыграл: Папа решил, что не худо на старости лет о душе подумать, грехов на нем много, а доброе дело всегда зачтется, авось что-нибудь и выгадает.
Рассуждал он как человек разумный, и я его мысленно похвалила. Одеяльце натянула до подбородка и спросила испуганно:
— Почему я у вас?
— Варя, — в комнату он войти не решился, стоял на пороге. Мужчина с понятием. — Ты оденься, я тебя в гостиной подожду. Поговорить мне с тобой надо.
Он скрылся за дверью, я вскочила, натянула сарафан, умылась, расчесалась, заплела две осточертевшие мне косы и пошла в гостиную беседовать с дорогим другом.
Он сидел в кресле и явно нервничал. Я пристроилась на диване, ножки поджала, ручки на коленочках сложила и уставилась на него, сирота казанская, да и только.
— Варя, — проронил он со вздохом. — Мы тут вчера с Леонидом Андреевичем посоветовались и решили: не стоит тебе торопиться уезжать. Поживи у меня, отдохни, если понравится, то и вовсе оставайся, а Леонид Андреевич тебя каждый день навещать будет.
Я отвела глазки, затуманенные слезами, собралась с силами и произнесла:
— Спасибо, Владимир Иванович, я знаю, вы добрый и… спасибо, только я лучше поеду.
— Почему, Варя? — удивился он. — Тебе же здесь нравилось, и мы с тобой характерами вроде сошлись.
— Конечно, — слабо улыбнулась я. — Но… зачем я вам? — Вышло жутко жалостливо, даже меня проняло.
— Варя, — растерялся он. — Как зачем? Зачем один человек другому? У тебя никого, и я один, у тебя родители померли, а у меня дочка. Ты плохого не думай, привязался я к тебе за это время… Человек я небедный, ты мне не в тягость, только рад буду. Соглашайся…
Ну вот, теперь он меня разжалобил. Вот ведь люди: знаю, что редкий гад, бандюга и при случае такое звериное нутро покажет, что только «караул» кричать, а смотри как заливает, самое главное, вполне искренне, хоть вскакивай и со слезами ему на шею бросайся, чтобы поплакать вместе, а потом сквозь слезы счастливой улыбкой улыбнуться и пойти встречать рассвет. Я вздохнула и тихо сказала:
— Я согласна, я очень рада, только… вдруг вы потом пожалеете.
— Я не пожалею, — серьезно произнес он, а я подумала: «Ой, дядя, не зарекайся».
Далее последовала пауза: немного неловкая, кидаться к нему на шею я все-таки не стала, а он и вовсе не знал, что делать: на колени меня не посадишь, барышня я взрослая, и конфеткой не угостишь — это уж вовсе глупо, поэтому я заревела тихо, но обильно, а он подошел и принялся меня по головке наглаживать и, ей-Богу, сам чуть не плакал. Я прильнула к нему, не к груди, врать не буду, а к животу, потому что он стоял, а я сидела, и мы на некоторое время затихли, поглощенные избытком переживаний. Потом я отстранилась, вытерла глазки, улыбнулась не без робости и спросила:
— Леонид Андреевич когда приедет?
— К вечеру обещал. А мы с тобой пойдем-ка чай пить.
Мое водворение в доме ознаменовалось двумя событиями: пропажей кота и смертью собаки. Жилец пропал в первый же день после переезда и, несмотря на активные поиски, так и не нашелся. Я подозревала, что в его исчезновении повинен доберман, и сверлила ненавистного пса свирепым взором. По этой причине или по другой, но пес сдох. В одно прекрасное утро его обнаружили возле крыльца. И хоть останки свозили в ветеринарку и обследовали на предмет обнаружения в организме яда, никто достоверно назвать причину смерти не смог. Думаю, животное скончалось от разрыва сердца, не пережив моей стойкой неприязни.
Наша совместная с Папой жизнь наладилась быстро. Владимир Иванович страдал ревматизмом, к тому же по натуре был человек осторожный, родные стены покидать не любил и делами заправлял по-паучьи — сидел в своем уголке и ловко плел паутину.
Со мной у него вовсе хлопот не было. Я вела себя тихо, манерами сильно напоминая дрессированную болонку: сижу-посиживаю в своей комнате, никому не мешаю, позвали — вот она я. Мы гуляли в саду и вели долгие беседы. О моей прежней жизни Владимир Иванович никогда не расспрашивал, а о своей говорил охотно. Получалось у него складно.
Я водворилась на кухне и занялась хозяйством, потихоньку вытеснив приходящую кухарку. Незаметно шныряла с пылесосом и наводила порядок. Владимир Иванович, застав меня в заботах, сказал, что делать это мне вовсе необязательно, на что я ответила, что хлопоты по дому мне приятны, и с того самого дня он начал относиться ко мне как к хозяйке. К Папиным вкусам я проявила большое внимание и старалась его порадовать. Узнать, что он, к примеру, пожелает на ужин, было плевым делом, конечно, сам Владимир Иванович не догадывался, что для меня это дело плевое, и неизменно удивлялся:
— Ну, Варвара, угодила, только-только подумал, хорошо бы блинов, знаешь ли, и вот тебе блины. Словно мысли читаешь… — довольно хихикал он.
«Только этим и заняты», — хихикала и я, конечно, не вслух.
Сама я с едой осторожничала. Моя худоба Папу удручала, и он без конца потчевал меня деликатесами, но я не усердствовала: раздобреешь на хозяйских харчах, начнешь колыхать бюстом перед носом у дорогого дядечки, и Бог знает, какие мысли придут ему в голову, мужик он еще нестарый, а я давно совершеннолетняя. Поэтому, с тоской поглядывая на провиант, я по большей части голодала, решив, что хозяин должен видеть во мне безвременно ушедшую дочь и никого больше, оттого и старалась, как могла. С удовольствием ловила бабочек, читала ему стихи (он очень любил Некрасова) и со счастливым взором летела за шахматами, когда Владимир Иванович говорил:
— А не сыграть ли нам, Варя?
Дни шли, похожие друг на друга, спокойные и даже счастливые.
Однажды Владимир Иванович взял меня с собой на кладбище, мы долго сидели на скамейке и беседовали, пока парни на жаре ждали нас поодаль и томились. С тех пор неизменно стали ездить вместе. Я всегда с цветами, лишних слов не произнося, а те, что произносила, — весьма к месту. В общем, к середине лета Владимир Иванович уже с трудом мог представить, как раньше жил без сироты. Конечно, меня проверяли. История, рассказанная Доком, в принципе подтвердилась, если бы хозяин желал, кое-какие несоответствия смог бы углядеть, но он всерьез не желал этого, и все сошло гладко.
В доме за мной тоже присматривали. По телефону я не звонила, убираясь в доме, к двери хозяйского кабинета близко подходить не смела, большую часть времени проводила в своей комнате да на веранде. Вопросов не задавала, а пред светлые хозяйские очи являлась, только если звали.
Дока тоже проверили: он, как мы заранее договорились, вернулся на работу в родную психушку, где его приняли с радостью. Сведения, которыми разжились Папины ребята, вполне соответствовали рассказанной истории.
Однако Папа простачком не был, потому хоть и полюбил меня всей душой, но бдительности не терял: приглядывал. Несколько раз проверили, о чем мы с Доком болтаем. Комнату обыскали, прослушивали телефон. В конце концов потихоньку угомонились.
Как-то мы играли в шахматы, и я спросила:
— Владимир Иванович, а почему вас ребята Папой зовут?
— Почему? — малость растерялся он, пытаясь отгадать, что за козел брякнул при мне такое. — Ну… человек я пожилой, а они ребята молодые. Наверное, поэтому.
— А мне можно вас так звать? — помедлив, спросила я. На правах дурочки могла себе позволить…
— Что ж, зови, если хочешь, — кивнул он. — Я не против.
Так я стала называть Папу папой, не с большой буквы, а с маленькой и почти на законном основании.
От Папиных ребятишек я держалась в сторонке и неизменно опустив глазки. Несколько раз вспоминала Ваню, Владимир Иванович отвечал, что у него дела. К этому времени Ваня уже сорок дней, как лежал на кладбище, сложив буйную головушку в неравной схватке, но Папа об этом помалкивал, боясь нанести моей психике очередной урон. Чтобы сделать ему приятное, я перестала вспоминать про Ваню. Так уж сразу вышло, что присматривать за мной поручили Резо, поэтому мы проводили с ним довольно много времени. В первый же день, покопавшись в его извилине, я составила о нем представление и думать забыла, что он есть на белом свете. Но Резо ожиданий не оправдал и даже удивлял, а иногда просто ставил в тупик.
Сначала оказалось, что он вовсе не молчун и совсем не прочь поговорить, потом, что извилина у него хоть и одна, но до того замысловато закручена, что запутаешься. К моему водворению в доме он отнесся с пониманием. Бродил вокруг, улыбался и иногда подмигивал. Нормальный придурок.
Как-то вечером Резо решил посвятить меня в секрет своего постоянного присутствия рядом.
— Папа поручил тебя охранять. Как зеницу ока. Чтоб никакой неприятности не произошло. Может, тебе не очень удобно, что я всегда по соседству, но у меня работа такая. Ты понимаешь, о чем я?
— Конечно, — кивнула я.
— Вот, — кивнул и он. — Я постараюсь быть незаметным, но, когда человек всегда рядом, это обычно раздражает. Ты улавливаешь? — всполошился он, видимо, вспомнив, что я чокнутая.
— Улавливаю, — опять кивнула я.
— Вот… Ты старайся не обращать на меня внимания. Просто делай что хочешь, будто меня нет, а я буду выполнять свою работу.
«Откуда ты такой взялся?» — мысленно подивилась я, а вслух спросила:
— Резо, а мне обязательно делать вид, что тебя нет рядом, а можно, к примеру, заговорить с тобой? Ну… мне иногда бывает скучно, Папа занят, а поговорить с кем-то хочется… Это не повредит работе?
— Не повредит, — не сразу ответил он. Вообще он был парень обстоятельный, неторопливый и всегда думал, прежде чем ответить.
В воскресное утро я выбралась из постели и тихо выскользнула из дома с большим желанием проверить чужую бдительность. Вышла к троллейбусной остановке и далее по пятому маршруту троллейбуса отправилась в Ильинскую церковь, то и дело поглядывая в окно. Возле церкви повязала беленький платочек и, перекрестившись, вошла. Народу было немного, и Резо я бы точно не проглядела. В церкви следует вести себя скромно, поэтому я особенно головой не вертела, но по сторонам все же посматривала: никого. Служба закончилась, я пошла к выходу и вот тут-то его и увидела: мой страж стоял в сторонке, неподалеку от дверей, и с постным видом рассматривал свои ботинки. Поняв, что его заметили, мило мне улыбнулся и по обыкновению подмигнул.
Из церкви мы вышли вместе. Я заметила черный джип «Опель», на котором обычно ездил Резо, машина стояла возле церковной ограды, радуя взор прихожан.
— Я не знала, что ты ходишь в церковь, — сказала я. Резо хитро прищурился.
— Вообще-то я не хожу в церковь, — ответил он, как всегда, немного подумав.
— А где мы встретились? — спросила я.
— А… На самом-то деле я ехал за тобой, — сообщил он мне с умным видом. Я с ним не очень-то церемонилась и сейчас подивилась:
— Да неужто?
Он кивнул, открыл двери машины, подождал, когда я устроюсь на сиденье, и с выражением величайшей хитрости на физиономии заявил:
— Должен тебе сказать, ты поступила не правильно.
— Когда?
— Утром. Уходить одной тебе нельзя.
— Почему? — спросила я, хмуря брови. Теперь он размышлял минуту, не меньше.
— Думаю, это не мое дело, — наконец проронил он.
— Что не твое? — растерялась я.
— Ну… ты спросила «почему?», а я ответил: думаю, не мое это дело. Папа велел быть рядом, и я тебе об этом говорил. А ты потихоньку сбежала.
— Не сбежала, — перебила я. — Я ушла. Это разные вещи, ты улавливаешь?
— Да, — кивнул он. — Ты ушла, но вроде выходит так, будто сбежала. Потому что ты ушла не правильно.
— А как правильно? — заинтересовалась я.
— Правильно значит зайти ко мне и сказать: «Резо, мы идем в церковь». Лучше всего предупредить накануне, тогда мы не будем задерживать друг друга. Ты поспеваешь за моей мыслью? — озаботился он.
— Поспеваю, — кивнула я, и он продолжил:
— Так вот, ты говоришь: «Мы идем в церковь», то есть ты идешь, это в общем-то одно и то же, потому что я должен быть рядом. Мы бы поехали на машине или прогулялись пешком. Если тебя раздражает, что я рядом, я бы держался в стороне,
Если нет — шли бы вместе. Если ты захочешь поговорить, то можешь просто сказать об этом.
— Ага… — обрадовалась я. — А как быть, если я хочу отправиться на машине, но не хочу, чтобы ты был рядом? Своей машины у меня нет.
Он задумался, нахмурился и даже почесал затылок.
— Можно попросить машину у Папы, — наконец заявил он. — Но скажу честно, вряд ли он разрешит тебе сесть за руль. Не потому, что не доверяет, ничего подобного, просто в городе большое движение, а ты неопытный водитель. Но попросить, конечно, можно.