Кроме того, у меня было несколько увлечений, которым я отдавался всей душой и которые скрашивали мне некоторые неудобства в семейной жизни и неурядицы в работе. Я страстно любил различные пиротехнические спецэффекты, применяемые на съемках, изучал их, разрабатывал сам, покупал всякие дымовые шашки, кровавые накладки с капсулами и прочее. Некоторые вещички, признаюсь честно, воровал в киномастерских. Вообще любил всевозможные технические новинки. И часть из них захватил с собой сюда, в Полынью. На всякий случай. Для смеха. Но смеяться здесь, по-видимому, нам доведется не скоро… Унылое местечко.
Когда мы в Москве пару месяцев назад получили эту идиотскую телеграмму, то вначале ничего не поняли. Белиберда какая-то. «ПОХОРОНЫ ДОМА. НАСЛЕДСТВО. ДЕД АРСЕНИЙ». Чьи похороны, и почему они состоятся дома, а не на кладбище, и какое наследство имеет в виду наш чудаковатый дедуля, приславший эту телеграмму? Мы гадали целый вечер, но так ничего и не сообразили.
А еще через две недели пришло письмо от Лидии Гавриловны Краб, жившей в соседнем от дедули доме и с которой он более-менее дружил. Между ними было что-то даже вроде пасторального романа. Она с неподдельной горечью писала: «Он утонул еще два месяца назад, но никто этому не верил, поскольку тело не было найдено, хотя одежда осталась на берегу. И только теперь, недавно, утопленника прибило к камышам, страшно разбухшего и изъеденного раками, и тогда самые худшие наши опасения подтвердились, а похороны уже состоялись на местном кладбище…»
То, что письмо было буквально пропитано искренними слезами, не вызывало сомнений. Позже поселковый совет прислал нам справку о его смерти, а из уездной нотариальной конторы последовало официальное извещение, что наследником всего движимого и недвижимого имущества Арсения Прохоровича Свирнадского являюсь я – Вадим Евгеньевич Свиридов…
Таким образом, все окончательно прояснилось лишь к июлю этого года. Делать нечего – надо было собираться и ехать в Полынью, чтобы поклониться праху моего деда и вступить во владение недвижимостью. Мама с отцом отбывали в зарубежную командировку, Милена согласилась приехать лишь через неделю, и я отправился в этот неведомый край один.
Теперь надо бы объяснить, что представляет собой этот поселок – Полынья. Расположен он где-то посередине между Москвой и Брянском, в достаточно глухом и уединенном месте. Чтобы добраться до него, надо вначале проехать на поезде, затем пересесть на рейсовый автобус, который довезет вас до небольшого уездного городка, и лишь потом своим ходом по проселочной ухабистой дороге протопать километров десять.
Слева будут не слишком высокие, но достаточно крутые скалистые горы, справа – болотистая непроходимая топь. Другого пути нет. Так вы попадете в Полынью, а если пройдете поселок насквозь, то упретесь в широкое озеро, которое как бы замыкает его с третьей стороны. Вот и получается, что та дорога, по которой вы шли, является единственной ниточкой, соединяющей Полынью с внешним миром. Да, забыл сказать, что мобильная связь тут не работала.
Можно, конечно, переплыть озеро (где, кстати, и утонул мой дед) на лодке, но далее идут вообще нехоженые партизанские леса, к тому же еще и сильно заболоченные. Фашистам не пожелаешь здесь очутиться. Да они сюда и не совались. Вот такое не слишком-то веселенькое местечко оставил мне в наследство дедуля. А еще – меня все время не покидало чувство неосознанной тревоги.
Я стоял на пустынной центральной улице поселка и с интересом озирался по сторонам. Мне казалось, что за всеми оконными шторами домов меня самого с подозрением разглядывают притаившиеся там жители. Гадают, наверное, что это за турист в бейсболке и камуфляже хочет смутить их сельский покой? И не следует ли его тотчас же, без лишних разговоров, связать и бросить в болото. Чтобы не шлялись тут всякие…
Но потом Полынья показалась мне не такой уж и богом забытой и подозрительной. Я узнал, что в поселке есть и телефонная связь, и продуктовый магазинчик, в котором можно было купить все, что угодно (продукты туда поставлялись раз в неделю), и своя пекарня. А также кузница, медпункт с единственным доктором и медсестрой, начальная школа с таким же единственным учителем, ведущим все предметы, газетный киоск со старыми журналами, местный милиционер и даже свой, выбранный сельским сходом староста – глава самоуправления. В общем, все как у людей в любой другой российской провинции, только в очень маленьких масштабах.
Жилых домов в Полынье было около пятидесяти, не считая заброшенных построек и сараев, а все население составляло сто сорок – сто шестьдесят человек. Многие из них имели старенькие внедорожники, на которых ездили по надобности в уездный городок N. Да особой надобности-то и не было. Жизнь тут текла лениво и сонно, и нарушать ее патриархальный покой никому из местных жителей не хотелось.
Были тут и свои достопримечательности. Например, водонапорная башня, с которой открывались чудесные виды на окрестности. Это и сердцевидное, отливающее серой сталью озеро, и высоченные строгие сосны и ели, и зеленый ковер болот, и отлогие гранитные скалы. Такой картины в столице не увидишь.
Или взять дворец-особняк с мраморными колоннами некоего «нового русского» нувориша, который соригинальничал и решил обосноваться не на Рублевке, а в Полынье и за полгода выстроил настоящий Тадж-Махал. Или местное уютное кладбище с памятниками и склепами, где прохожий, умеющий размышлять, смог бы прочесть всю двухсотлетнюю историю этого поселка. Туда-то я первым делом и отправился…
По дороге меня поразило одно странное обстоятельство: соседство (или соперничество?) двух, казалось бы, несовместимых храмов. Впрочем, если в отношении первого – а это была ветхая, на треть разрушенная церковь – я могу применить это слово с полной уверенностью, то ко второму – какому-то дикому, эклектичному зданию с уродливым куполом, напоминающему то ли католический костел, то ли обезображенную синагогу, то ли вообще языческое капище, – слово «храм» едва ли подходило.
Зато внешне это диковинное строение было в идеальном порядке. Странно, но возле обоих зданий сновали люди, очевидно, прихожане. Значит, тут шли службы. У меня не было никакого желания, даже из простого любопытства, заглядывать внутрь уродливого монстра, а вот в церквушку я зашел. Помолившись у образа Николая-угодника, я огляделся.
Утреннюю литургию вел средних лет священник с усталым, аскетическим и полным какого-то внутреннего горения лицом. Внимали ему человек десять, в основном женщины. Теплились несколько свечей… Лики святых с грустной тревогой и надеждой глядели на нас. Тихо плыл голос священника, наполняя души словами Священного Писания, и я, стоя под самым куполом, ощущал и умиротворение, и радость от сознания того, что и меня вроде бы не покидает благодать божья…
Однако долго здесь задерживаться я не стал. Я ведь человек невоцерковленный, а так, словно бы «погулять вышел». И еще неизвестно, куда приду. Осторожно и смущенно покинув храм, я направился к видневшемуся впереди кладбищу. Его было бы трудно миновать даже при всем желании.
Я долго бродил среди ухоженных могильных холмиков, читал надписи на плитах, разглядывал памятники, останавливался перед низкими склепами, будто бы примеривая их на свой аршин, пока не наткнулся на свежую могилу деда. Земля тут была еще рыхлой, а трава не успела вырасти.
На металлической табличке рядом с крестом было выгравировано: «Арсений Прохорович Свирнадский, 1943–2013». Но меня поначалу остановила не столько эта надпись, которую я не успел прочесть, сколько странное, отлитое из чугуна и железа надгробие: два скрещенных меча и две руки, держащие их, словно вылезающие из земли. И эти мечи были точь-в-точь как те, которые я обнаружил в подвале под лестницей.
Забегая вперед, скажу, что вечером я вспомню об этой странной аллегории и призадумаюсь: а чьи руки держат эти мечи? Сейчас же я просто остановился, пораженный столь чудным памятником. Кто установил его? Была ли это воля моего деда? Или это «тетушка Краб» постаралась? Я уже мысленно «окрестил» ее своей тетушкой, хотя еще и не был с ней знаком.
Пока же я подобающим образом театрально стоял (не привыкать), скорбно наклонив голову, пытаясь вызвать в памяти образ моего предка (или даже выжать из себя слезу), но в голове и на сердце было отчего-то пусто. Душа моя отчаянно противилась жалости.
Я вспоминал нашу последнюю встречу, года три назад, но лицо деда ускользало, расплывалось в какой-то зыбкой дымке, будто у него и вовсе не было лица, лишь контуры тела. Даже его голос не доносился до моей памяти из прошлого.
– Ну вот я и приехал к тебе, дедушка, встречай! – отчетливо, как учили нас на театральных курсах, произнес я. И тотчас же пожалел о своей глупой выходке. Мне почудилось, что земля действительно зашевелилась, стала потрескивать, вспыхивать искорками, словно там, на глубине трех метров, кто-то пытался скинуть крышку гроба.
Мне даже отчетливо послышался тяжелый вздох, – я мог бы поклясться в этом. Попятившись, я споткнулся о другой могильный холмик и чуть не упал. «Нет, – решил я. – Хватит шутить. Полынья – не арена для «Комеди клаба», тут место серьезное. Загадочное».
И теперь мне почему-то расхотелось уезжать отсюда раньше времени. С какой стати? Будь что будет. Я проживу здесь две недели, а потом уеду в Москву вместе с Миленой и моими гостями. В нечистую силу я не верил, к мистике относился снисходительно, а на всякого колдуна у меня был заготовлен фирменный удар в печень.
Но я знал, что есть на земле такие места, которые являются как бы энергетическими скоплениями зла. Дурные территории, среда обитания скверных материализовавшихся мыслей. В таких точках человек всегда испытывает тревогу, страх, вплоть до патологического ужаса, потому что предчувствует беду. Она витает в воздухе, заполняет жилища людей, ею дышат, она приходит во снах и наяву, ее едят и пьют, отравляя себе жизнь. И Полынья наверняка была одним из таких мест. Это стало ясно мне с первого часа пребывания здесь.
Но зачем же дед поселился именно в Полынье, с какого такого бодуна? Или он надеялся на свою природную силу, свой сакральный дух, способный предотвратить и одолеть зло? Хотел изменить мир, хотя бы в рамках одного поселка? Но человек в подобной схватке почти всегда обречен на поражение. И дед тоже проиграл… Он опустился в Полынью, и она поглотила его, как то озеро, в котором он утонул.
Но я твердо решил: нет, я не уеду отсюда. Я буду хитрее, чем дед, я принимаю вызов. Еще поглядим – кто кого. Только вот кто этот мой неведомый противник, я еще не догадывался. А затем, положив на могилу деда собранный мной по дороге сюда букетик ромашек, я быстро пошел назад, к выходу. Путь мой лежал теперь к домику Лидии Гавриловны Краб.
Глава 3. Сплетни и сказки тетушки Краб
На пороге низенького дома стояла, словно поджидая меня, полная, ширококостная женщина, вглядываясь в даль из-под приставленной ко лбу ладони. Когда она пошла мне навстречу, двигаясь как-то боком, я подумал: «Вот уж действительно, лучшей фамилии ей и придумать нельзя». Сходство с крабом увеличивал и блестящий кожаный жакет, стягивающий ее туловище, словно панцирь. Я усмехнулся, почувствовав, что сейчас она начнет меня обнимать. Так оно и вышло.
– Как похож!.. Как похож! – запричитала Лидия Гавриловна, облобызав мои щеки. – Ведь ты Вадим, внучек Арсения?
Пришлось сознаться, хотя из озорства мне хотелось назваться Ваней Ургантом, но я тотчас же понял, что такую женщину обманывать – грех. Она просто светилась редкостной простотой и добродушием, располагая к себе сразу же. Не прошло и минуты, как мы стали родственными душами.
– Зови меня тетушкой, – сказала она.
– А иначе и не представляю, – отозвался я.
Было ей около шестидесяти пяти. Наверное, деду на старости лет нужна была именно такая подружка жизни. И если они действительно жили вместе, то я рад за его последние счастливые дни. Ведя меня в дом, тетушка болтала без умолку, то смеясь, то пуская слезу – в зависимости от темы.
– Меня Арсений звал знаешь как? – тут она вдруг стала густо краснеть: – Пышка.
– Очень мило, – согласился я.
Второй раз она покраснела, когда сказала, что у нее хранятся и запасные ключи от дома деда. Я смекнул, что посторонней женщине дед вряд ли стал бы так доверять: все сходилось на том, что они жили в гражданском браке.
– Оставьте их у себя, – попросил я. – Я думаю, это будет приятно деду, который, несомненно, смотрит сейчас на нас из заоблачной синевы.
– Истинно так! – воскликнула она. – Он на небесах! – И залилась слезами. Это были уже четвертые слезы за время нашей короткой встречи, и я уже не утешал ее, зная, что они быстро иссякнут. Тетушка все время порывалась меня накормить, но я не был голоден. Лишь выпил стакан чая с ежевичным вареньем.
– О, это был святой человек! – повторяла между тем Краб-Пышка. – Если б ты только знал! Как он тебя ждал, негодник! – И она, проворно перегнувшись через стол, ударила меня ладонью (клешней?) по лбу. – Ведь это он избавил меня от болей в позвоночнике. А сколько людей к нему приезжало, скольких он вылечил! Да дело даже не в этом… Он был как… как солнечный луч, пробивший грозовую тучу!
Я вновь поперхнулся, никак не ожидая от нее столь поэтичной метафоры. Но, очевидно, в детстве она писала стихи, а может быть, баловалась ими и теперь. Грустно вздохнув, тетушка Краб взяла с меня слово, что я непременно явлюсь к ужину.
… Разгребать хлам в доме дедули я закончил лишь к семи часам вечера. Завтра я планировал заняться стиркой и сушкой белья, а также разными мелкими столярными работами. Сев перекурить на крыльцо, я вспомнил о своем обещании. Кроме того, чувство голода подсказало мне мои дальнейшие действия.
И я снова отправился к своей доброй соседке. Она стала бранить меня за столь долгое ожидание, поскольку уже несколько раз подогревала то борщ, то котлеты, то солянку. На столе я углядел бутылочку наливки, которая оказалась очень кстати после трудового дня.
– Это хорошо, что у тебя отменный аппетит! – радовалась тетушка Краб. – Арсений тоже любил вкусно поесть… А все не толстел, ты тоже худющий. Но он был очень силен. Уж какая силища в руках! Жуть.
Ожидаемых слез на сей раз не последовало. Тетушка Краб переключилась на другую тему – стала рассказывать о жителях Полыньи. Несмотря на свое добродушие, она оказалась отменной сплетницей. Я слушал вполуха, подливая себе рябиновку. Хозяйка только пригубила.
– Наш поселковый староста, Илья Ильич Горемыжный – тьфу! Мямля, тюфяк, настоящий мыльный пузырь! Его и выбрали-то только за огромный рост, а так от него никакого толку. Вся власть здесь принадлежит одному человеку, прохиндею этому, Намцевичу, который особняк с колоннами отгрохал. Видел небось? А ведь в детстве бегал тут с голой попой, гусей с хворостиной пас. – Она вдруг понизила голос, оглянувшись на дверь. – Ты с ним не связывайся… Нехороший он человек, темный, и с гориллами его тоже не вяжись. Они все в такой пятнистой одежде шляются…
– В камуфляже, – подсказал я.
– Не знаю, в каком таком муфляже, но все они – как звери дикие, без души, без совести. Сказывают, – и тетушка Краб стала говорить совсем шепотом, – в особняке какие-то безобразия происходят, пакости. Ну их к бесу! А полицейского нашего, Петра Громыхайлова, они совсем споили, он у них заместо ширмы. Что велят – то и сделает. Это он вам в Москву телеграмму послал, ну, насчет Арсения… Небось перепутал все с похмелья.
– Точно, – подтвердил я.
– А Намцевич нам какое-то чудище возле церкви выстроил, хочет нас всех в новую веру обратить. – Тут тетушка Краб истово перекрестилась. – Там какой-то отец Монк проповедует. И вместо распятия у них – голая девка изображена, с головой песьей.
– Ну уж! – усмехнулся я.
– Сама не была, врать не буду, а сказывают… И ведь многие уже соблазнились… Монк им деньги за посещение приплачивает. Сначала деньги, а потом душу-то и заберет… Ты туда тоже не ходи.
– Да я, тетушка, православный.
– Вот и хорошо! Жалко мне батюшку нашего, отца Владимира. Совсем они его затуркали. А ведь раньше цветущий мужчина был, кровь с молоком. Понятное дело, почитай, один против них всех и борется. С божьей, конечно, помощью… Эх, горюшко наше! – И тетушка Краб лихо махнула рюмку наливки. Потом продолжила: – Про доктора нашего, Мендлева, ничего сказать не могу. Скользкий он какой-то, не ухватишь. И рожа всегда кисло-сладкая. Да борода козлиная. И, поди, медсестру свою украдкой тискает, Жанну. Нет, не знаю я, что он за человек…
– Разберемся, – выдохнул я. – И с Жанной тоже.
– А вот учитель, Клемент Морисович, настоящий двурушник. Иуда. Днем он в школе преподает, сеет разумное, а глядь, через час уже у Намцевича, сына его репетирует.
– У нас многие этим занимаются, – вступился я за учителя. – Жить-то надо, а деньги не пахнут.
– Э-э, не скажи, милый! Деньги-то как раз больше всего и воняют. И есть, есть люди, которые на них плюют! – Тут тетушка Краб и сама от души сплюнула на пол. – Возьми кузнеца нашего, Потапа Ермольника. Ты ему хоть сколько предлагай, а за дурной заказ не возьмется. Не тот человек. Потому как душа для него важнее.
– Тетушка, не он ли смастерил это надгробие на могиле деда? – насторожился я.
– Он, он, милый! Они с Арсением шибко дружны были.
– А что означают эти мечи? И руки из земли?
– Да откуда ж мне знать! Это ты у него спроси, у Потапа. Может, сам придумал, а может, и Арсений когда-то намек дал. Нет, не знаю…
– Спросим, – согласился я. – Со всех спросим, по всей строгости закона.
– А еще есть у нас местный дурачок, Мишкой-Стрельцом звать, – продолжала старая сплетница, хотя мне хотелось расспросить ее поподробнее о кузнеце Ермольнике. – Он к водонапорной башне приставлен, сторожем. Ты его по рыжей шевелюре узнаешь. Так ведь тоже додумался – деньги брать за вид сверху. А как же, бизнес! Но балагур, смех!..