– Многое спасло. «Крыша» Родиона Щедрина в первую очередь. Роман проходил в «Новом мире» три года. На каком-то этапе было решено, что необходим отзыв авторитетного человека. Поскольку герой – музыкант, обратились к Щедрину: лауреат Ленинской премии, секретарь союза композиторов. Начались семь месяцев ожидания, он никак не мог выкроить время. А когда прочитал, захотел написать предисловие.
И еще немаловажное обстоятельство. «Новый мир» должен был служить в глазах цивилизованного мира как бы витриной либеральности советского строя. Но как раз в то время журнал публиковал «бессмертные» произведения Брежнева – «Целину», «Малую землю» и т. п. И не случайно в интервалах между этими «полотнами» появились «Картина» Гранина, «Уже написан Вертер» Катаева, «Буранный полустанок» Айтматова, «Самшитовый лес» Анчарова и «Альтист».
– Слушая этот перечень, трудно удержаться от восклицания: «Какие книги были! Почему сейчас нет вещей подобного уровня?»
– Каков бы ни был ответ, бессмысленно искать его только в особенностях нынешнего времени. Да, на прилавках лежат тонны макулатуры, и есть соблазн легких денег. Но я вижу и то, что публика уже устает от такого чтива. И еще вижу, хотя бы по своим студентам, что есть талантливая молодежь. У меня все же теплится надежда на то, что толстые журналы возродятся, и будет там и серьезная литература, и публицистика.
– Выходит, публицистика вам все-таки нужна? Кстати, как вы относитесь к определению журналистской профессии, которое звучит все чаще и настойчивее – вторая древнейшая?
– К сожалению, журналистика стала более бессовестной. Молодым газетчиком, я имел романтическую иллюзию, что мы помогаем обществу исправлять его недостатки. Верят ли хоть во что-нибудь сегодняшние бойкие «акулы пера»?.. Хотя надо сказать, что в последние годы произошло и нечто позитивное – умерла старая журналистика, в том числе так называемая моралистика, которая совершенно справедливо называлась у нас «сопли-вопли». Газетчик излагал ситуацию, разбирал позиции действующих лиц, выносил приговор. Кто ты такой, чтобы судить?
– Однако на таких материалах – при вечном дефиците хорошей литературы – воспитывались целые поколения.
– Может быть. При прежних гигантских тиражах и щепетильном отношении авторов к героям. Но все же – журналистское дело – по возможности точная информация. А мне постоянно что-то вкручивают в мозги. Вот телепоучитель с Первого канала. Для меня вторично, говорит он правду или нет, поскольку я вижу его весьма относительный интеллектуальный и культурный уровень, а он еще что-то пытается мне внушить. Из-за этого и в театр Любимова не мог ходить, там мне с жаром объясняли то, что я прекрасно понимал и сам.
– Приходится ли общаться с молодыми журналистами?
– Время от времени звонит какой-нибудь начинающий репортер с просьбой об интервью. О чем будем говорить? Оказывается, он и представления не имеет. Так, обо всем. Читал ли автора, с которым хочет встретиться? Нет. Очевидно, это считается излишним. Понятно, что общаться с такими «профессионалами» интереса не возникает. Журналистика в их представлении – нечто легковесно-шутовское, такие труженики пера, конечно, авторитета профессии не прибавляют.
– И нет журналистов, которым вы доверяете?
– Почему же, такие еще сохранились. Юрий Рост, например, Василий Песков, Ярослав Голованов. Эти люди никогда не лгали в своих сочинениях. Всегда ждал статей Селюнина, Шмелева, Черниченко, то есть честную социальную и политическую публицистику. Она мне и сейчас нужна.2000
Светлана Телятникова Увидеть Париж и … влюбиться в Москву [3]
Владимира Орлова представлять довольно просто. Он – автор нашумевшего в начале 80-х романа «Альтист Данилов». В середине 90-х получил премию Москвы в области литературы и искусства за роман «Шеврикука, или Любовь к привидению», в котором читатели повстречались с некоторыми персонами из «Альтиста» и «Аптекаря». Соответственно это останкинский триптих с единой кровеносной системой. Далее последовал роман «Бубновый валет». Затем – собрание сочинений в 6-ти томах.
Владимир Орлов – москвич в четвертом поколении. Его герои чаще всего живут в Москве.
...– Владимир Викторович, если перефразировать известную поговорку, то получим: «Скажи мне, кто твой учитель, и скажу, кто ты». Так кто ваши учителя?
– Я продолжатель мифологической традиции Апулея, Гоголя, Гофмана, Булгакова. Мои романы, в частности, населены и домовыми. Шеврикука – один из них. От родителей я знаю, что наши родственники, жившие в деревне, непременно оставляли на ночь кусочек хлеба для домового. Домовых много: овинные, банные… Подробно об этом можно найти у Афанасьева, Максимова. Они обладают разными характерами, но в основном домовые добрые. Правда, если хозяева ведут разгульный образ жизни, то те пакостят. Домовые – фантомы человека. В современных многоэтажках домовые гуляют по всему дому.
– А вы чувствуете домового, когда впервые приходите в дом?
– Не хочу на себя брать какие-то сверхспособности, но кое-что, по-видимому, чувствую. Иначе бы не писал…
– Благодаря «Альтисту Данилову» в 80-е годы вы пережили взлет. А что было до того?
– С 1969 по 1976 год меня почти не печатали. Вероятно, по цензурным соображениям. «Булгаков для бедных», – сказал обо мне Чаковский, главный редактор «Литературной газеты». А позднее прочитавший роман Сергей Ермолинский, друг Булгакова, написал: «Сравнение Орлова с Булгаковым может быть чисто поверхностным. Но их объединяет мужественность поступка и раскованность писательского воображения.»
– Сейчас вы являетесь членом Комиссии по присуждению премии Москвы в области литературы и искусства, основанной в 1992 году. Расскажите, пожалуйста, кто может ее получить?
– Премия Москвы в отличие от Букеровской или «Триумфа» – государственная. Она вручается мэром в День города. Принимать участие в конкурсе могут только москвичи по представлению организаций: театра, издательства, оркестра и т. д. В среднем награждаются от 10 до 30 человек. Например, среди лауреатов премии студент Литературного института Игорь Кочергин, молодой писатель Сергей Жебрунов, актер Малого театра Виталий Баринов, артист Большого театра Михаил Лавровский.
– Вы преподаете в Литературном институте. Какая там обстановка?
– Во-первых, в Литинститут перестали поступать графоманы, ибо эта профессия перестала казаться престижной и прибыльной. Приходят люди, у которых есть способности, и которые не могут не писать. Во-вторых, под крышей Литинститута собрались преподаватели разных убеждений, но никто не давит на студентов, не пытается обратить в свою веру. За пять лет наши студенты получают прекрасное филологическое образование.
Среди последнего моего выпуска есть сложившиеся писатели, своеобразные мастера – Василий Логинов, Самид Агаев, Макс Борисов, Олег Лебедев, Ольга Митина, Ирина Полищук.
– Вам не грустно, что имидж писателя претерпел изменения в худшую сторону?
– Существует настоящая литература, и существует чтиво. К сожалению, сегодня становятся популярными те, кто издает чтиво. Настоящих писателей всегда мало. Себя я считаю сочинителем, поскольку для меня имя «писатель» чрезвычайно высоко.
– А кто по профессии ваша жена?
– Журналистка. Много лет возглавляла журнал моды «Московский стиль». Недавно выпустила роман «Подиум». Сын и невестка – тележурналисты. Если учесть, что мой отец до войны был заместителем главного редактора «Вечерней Москвы», то получается журналистская династия из трех поколений. Ведь я тоже начинал в «Комсомольской правде».
– И последнее. По Москве прошел слух, что вы получили премию от партии любителей пива.
– И последнее. По Москве прошел слух, что вы получили премию от партии любителей пива.
– И это правда. Вместе с Андреем Битовым и Юзом Олешковским. За мистическое освоение русской пивной мысли. В романе «Аптекарь» события происходят в пивной.
2004
Елена Алексеева Останкино – место грозовое [4]
Автор «Альтиста Данилова» сегодня сочиняет еще один мистический роман о Москве
В 80-м в «Новом мире» вышел роман Владимира Орлова «Альтист Данилов». В нем рассказывалось о том, как в Москве, в Останкине, поселился полудемон-получеловек Владимир Алексеевич Данилов. В потусторонних сферах – демон на договоре. На Земле – альтист, позволивший себе запретную для демона любовь к земной женщине и навлекший на себя гнев небес. Фантастический сюжет развивался на останкинском пространстве. Романом зачитывались. Изучали как магическое послание. Особенно восприимчивые читатели общались друг с другом языком «Альтиста». Такая популярность в то время была только у «Мастера и Маргариты». И все гадали, кто такой Орлов, решившийся на магический реализм в эпоху расцвета иного реализма – социалистического. Он оказался журналистом из «Комсомолки», ушедшим на вольные писательские хлеба. Сегодня Орлов по-прежнему популярный писатель. В книжном магазине увидела, что его издают уже собраниями сочинений. Пишет сейчас новый московский роман «Камергерский переулок». Снова с приемами фантасмагории. На интервью я приехала к нему домой в Газетный переулок, что недалеко от Кремля. Когда-то же он жил в Останкине. И написал останкинский триптих, куда и вошел «Альтист Данилов». А родился и вырос Владимир Орлов в районе Мещанских улиц, недалеко от Рижского вокзала.
– Владимир Викторович, на ваших глазах ведь проспект Мира прокладывали…
– А его никто и не прокладывал. Это Никита Сергеевич Хрущев к открытию фестиваля молодежи и студентов в 1957 году распорядился несколько наших улиц назвать проспектами. Обыкновенные улицы переименовали в проспекты. Возвели в фельдмаршальское звание.
В Москве ведь проспектов не было. Проспект – прямая линия. А Первопрестольная, слава богу, кривая. С появлением проспекта Мира исчезли почти все Мещанские улицы, на которых прошло мое детство. Осталась только одна Мещанская улица, где жил Женя Евтушенко.
– В какой школе учились?
– В 273-й на 1-й Мещанской. Ее же окончила режиссер Татьяна Лиознова, снявшая «Семнадцать мгновений весны». А в соседней 609-й учился Высоцкий. Жил он напротив Рижского вокзала в доме военных (у него отец был офицером). Рижский вокзал был тогда настоящей окраиной. А на самом деле до Кремля было всего-то четыре километра. Но нам казалось, что он где-то очень далеко находится. И мы жили не центром, а от Рижского вокзала до Останкина. Нашим парком был Останкинский парк, куда нас еще родители водили. В школьные годы мы там катались на лыжах. А летом наши уроки физкультуры проходили на самом первом стадионе Москвы (ныне не существующем) в Самарском переулке. На его месте построен спорткомплекс «Олимпийский». Ходили в детский парк в Марьиной Роще смотреть, как на 30-метровом ледовом клочке тренируются будущие олимпийские чемпионы Белоусова с Протопоповым. Потом, уже будучи корреспондентом «Комсомольской правды», я общался с ними и писал о них. Еще мы любили ездить на трамвае на ВСХВ (ныне ВВЦ). Мы смотрели довоенные фильмы и знали, что существует Всесоюзная сельскохозяйственная выставка. И родители нам о ней рассказывали. И она нас манила. В фильмах-то показывалось, какое движение народа происходило на выставке. После войны же это был мертвый город, особенно зимой. Как известно, с 41-го по 54-й год ВСХВ не работала. И мы проникали через заборы на территорию выставки, играли среди пустовавших зданий. Тогда их никто особо не охранял. И нам казалось это место какой-то фантастической страной. Гигантские павильоны с колоннами мы воспринимали как замки.
– Когда вы перебрались жить в Останкино?
– Когда стал работать в «Комсомолке», получил квартиру в Комсомольской деревне в Останкине. Она тянулась от улицы Королева до Звездного бульвара. Здесь строило свои дома издательство «Молодая гвардия».
В Комсомольской деревне жили младшие чины ЦК комсомола и сотрудники «Комсомольской правды», «Техники молодежи», «Пионерской правды». Обитал я здесь лет десять, до 78-го. Пока Союз писателей не дал мне эту квартиру в Газетном переулке. Веселая молодая жизнь проходила в Останкине. Я бы сказал, богемная. Актеры, художники, журналисты… Нам всем было по тридцать с небольшим. Тогда ночных заведений не существовало, и мы собирались по квартирам. Другим нашим местом общения, этаким клубом, был пивной автомат на улице Королева. И в «Альтисте», и в «Аптекаре», он у меня описан. Там сходилась вся мужская публика. В Англии есть пабы, а у нас был этот автомат.
– Вы были журналистом, писали на злободневные темы. Как вдруг пророс фантастический сюжет «Альтиста»?
– Это все необъяснимо. До этого я писал роман «Происшествие в Никольском», который был основан на совершенно реальных и трагических событиях. Схожую историю потом использовали в фильме «Ворошиловский стрелок». Роман был написан в 72-м, а в 74-м цензура его сняла из «Нового мира» и приостановила издание в «Советском писателе». Антисоветчины в нем не было. Шокировала история изнасилования.
«Альтиста» же начал писать неожиданно. У меня был знакомый альтист в Большом театре. Демонической внешности. Его демоном и называли. В компаниях ему всегда подавали блюда, которых мы не удостаивались. Я ему сказал как-то, что вставлю про это в комедию. Написал первых шесть страниц и бросил. Но у меня жена попала в больницу, и я, чтобы ее отвлечь от грустных мыслей, стал дальше писать. Когда дошел до ста страниц, понял, что это не просто развлечение жены, а получается вещь.
– Быстро ее написали?
– Нет. Я ничего быстро не пищу. Быстро пишут Донцова, Устинова. Я всего-то пока семь романов сочинил.
– Как же «Альтиста» напечатали?
– Очень сложно. Три года лежал в редакции журнала. Потом редактор отдела прозы «Новою мира» Диана Варткесовна Тевекелян, которая в свое время опубликовала «Мастера и Маргариту» в журнале «Москва», нашла тонкий ход – послала мой текст на рецензию композитору Родиону Щедрину. Тот прочитал и дал восторженную рецензию. А он в то время был в фаворе, лауреатом Ленинской премии. И его отзыв стал защитой от цензуры. Потом выяснилась главная причина, благодаря которой «Альтиста» напечатали. «Новый мир» в ту пору считался самым либеральным журналом. К тому времени Брежнев стал автором литературных сочинений. Напечатать их собирались в «Новом мире». И они там наверху сообразили, чтобы брежневские опусы воспринимались и поддерживались читателями, между ними надо напечатать все то, что цензура пропустить не может. Так, между «Целиной» и «Возрождением» Леонида Ильича опубликовали «Картину» Гранина, моего «Альтиста», «Уже написан Вертер» Катаева, «Живую воду» Крупина, «Самшитовый лес» Миши Анчарова, «Буранный Полустанок» Айтматова.
– Вам было важно, чтобы действие «Альтиста» проходило в Останкине?
– В таком романтическом жанре литературы есть писатели, которым все равно, где происходит действие. У того же Грина сюжет развивается в условной среде. Я же воспитан на Гоголе, Гофмане. Как писал Николай Васильевич, необходимо «сочетание фантазии с дрязгом жизни». С дрязгом жизни, то есть с совершенно реальными приметами существования человека. Мне очень важно было существование моих персонажей в реалиях московского быта. И поскольку этот столичный район я хорошо знал, то и переселил альтиста Данилова из дома напротив Новодевичьего монастыря (где он в реальности и жил) в кооперативный дом ансамбля Моисеева на Цандера. Потом выяснилось, что Останкино – самое грозовое место в Москве.
– Это научно подтверждается?
– Да-да. Известно еще, что в ледниковый период ледники шли, шли и в Останкине остановились. Здесь произошло соединение равнинного и горного. Этот район оказался климатическим и горно-геологическим эпицентром.
– И телебашню поэтому здесь установили …
– Нет, не поэтому. Башня здесь появилась, потому что это самая высшая точка Москвы по уровню моря, как и Воробьевы горы. Но там уже построили университет. Хотя Воробьевы горы все-таки ниже, чем Останкино. А Тамара Глоба как-то написала, что у астрологов (хотя я не верю во все эти дела) Останкино считается мистическим местом в Москве. Так что оказывается, все не так уж случайно.
– Сегодня вы преподаете в Литературном институте. Как ваши студенты относятся к «Альтисту»?
– Скорее всего, они его не читали. Большинству из них – 18–20 лет. В основном девицы. Потому что военной кафедры у нас нет, и ребята не особенно к нам идут. Да и вроде бы не престижная сейчас профессия. То, что они не знают, кто я такой и чего написал, для меня не имеет никакого значения. Когда на предыдущем курсе студенты меня читали, я запрещал вести на занятиях разговоры о моих сочинениях. Я понял, что мои нынешние студенты смотрят на меня, как на какого-нибудь Писемского, то есть на человека из XIX века, даже не из XX-го. Они не знали, кто такой Трифонов, кто такой Юрий Казаков. Главным для них кумиром был Довлатов. Легко читается, говорят. Высшее достижение – Вика Токарева. Поначалу не могли написать сочинение больше пяти страниц. А на той неделе одна из студенток принесла на двести страниц роман, другая – повесть. Я просто завел в них игру. На первом курсе сказал, что не поставлю им зачеты, если они не напишут сочинение меньше пятнадцати страниц. Дал им тему: «Три дня из жизни грузового лифта». Написали. И все по-разному. У всех чего-то сыграло. Сейчас они у меня пишут детектив «Вход и выход». Две студентки уже сдали свои тексты. Это те самые романы.