Макданлоп, который был не в состоянии протянуть руку еще выше, взял рукопись.
— Нет,— повторил он.
— Почему бы, черт вас раздери, вам не прочитать его? — спросил Грэм.
— Прямо сейчас?
— Хотя бы начните.
— Послушайте, а что, если я прочитаю его завтра или даже послезавтра? Сейчас мне нужно принять сироп от кашля.
— За все время, что я здесь, вы ни разу не кашлянули.
— Я немедленно свяжусь с вами...
— Вот, — сказал Грэм, — первая страница. Почему бы вам не начать читать? Мой роман захватит вас в одно мгновение.
Макданлоп пробежал глазами два абзаца и спросил:
— Действие что, происходит в шахтерском городке?
— Да.
— Тогда мне нельзя это читать. У меня аллергия на угольную пыль.
— Но это же не настоящая угольная пыль, Макостолоп.
— То же самое, — напомнил ему издатель, — вы говорили и о де Мейстере.
Знаменитый сыщик осторожно постучал сигаретой по тыльной стороне ладони тем особым жестом, который выдавал внезапную решимость.
— Все эти ваши разговоры — скука смертная. Ходите вокруг да около, как вы выражаетесь. Давайте, мистер Макданлоп, сейчас не время для полумер.
Макданлоп перепоясал воображаемые чресла и произнес:
— Ну ладно, мистер Дорн. Я вижу, вы не цените доброго отношения. Вместо де Мейстера я получаю угольную пыль. Вместо самой широкой известности за последние пятьдесят лет я получаю общественную значимость. Ладно, мистер Умник Дорн. Если через неделю вы не придете со мной к соглашению — замечу, к выгодному соглашению, — то окажетесь в черном списке во всех приличных издательских фирмах Соединенных Штатов и зарубежных стран. — Он погрозил пальцем и зачем-то добавил, сорвавшись на крик: — Включая скандинавские!
Грэм Дорн пренебрежительно рассмеялся.
— Ба! — сказал он.— Напугали! Я состою в Союзе писателей, и если вы только попробуете мной командовать, вы сами у меня в два счета угодите в черный список. Ну, как вам такая перспектива?
— Мне — прекрасно! А вот как запоете вы, когда я докажу, что вы плагиатор?
— Я? — выдохнул Грэм, когда закончил давиться хохотом. — Это я-то, самый оригинальный писатель десятилетия?
— Да неужели? Тогда, может быть, вы припомните, что в каждом вашем романе вы вскользь упоминаете о записных книжках де Мейстера, в которых хранятся его записи по предыдущим делам?
— И что?
— А то, что они у него есть. Реджинальд, мальчик мой, покажите мистеру Дорну вашу записную книжку по вашему последнему делу. Видите? Это «Загадка дорожных столбов», и в ней досконально, во всех подробностях, описано каждое событие вашего романа — и датированы эти записи годом раньше, чем вышла книга. Весьма убедительно.
— Опять-таки, и что?
— Может быть, вы получили право воспроизводить его записную книжку и издавать ее под видом оригинального детективного романа?
— Вы, жертва полиомиелита мозга, эта записная книжка — плод моего воображения.
— Кто это вам сказал? Почерк принадлежит де Мейстеру, это вам любой эксперт подтвердит. Может быть, у вас есть какая-нибудь бумажка, какой-нибудь договор или соглашение, ну, понимаете, что-нибудь, что давало бы вам право пользоваться его записными книжками?
— Как я, по вашему мнению, должен был заключить договор с вымышленным персонажем?
— С каким вымышленным персонажем?
— Мы с вами оба отлично знаем, что никакого де Мейстера не существует.
— Да, но знают ли об этом присяжные? Когда я дам показания, что принял три сильнодействующие печеночные пилюли, а он все равно не исчез, по-вашему, двенадцать человек скажут, что его не существует?
— Это шантаж.
— Несомненно. Даю вам неделю сроку. Или, иными словами, семь дней.
Грэм Дорн в отчаянии обратился к де Мейстеру:
— Ты с ним заодно! Я создал тебя человеком кристальной честности. Это, по-твоему, честно?
Де Мейстер пожал плечами.
— Мой дорогой мальчик. Все это — и вдобавок еще ваша жизнь, превращенная в кошмар.
Грэм поднялся.
— Куда вы?
— Домой, писать вам письмо. — Брови Дорна вызывающе сошлись на переносице. — И на этот раз я его отправлю, будьте уверены. Я не сдамся. Я буду сражаться до последнего человека. А ты, де Мейстер, только попробуй сунуться ко мне со своими привидениями, и я оторву тебе башку и залью кровью весь новый костюм Макданлопа.
Он решительно зашагал к выходу и исчез за дверью, а де Мейстер исчез просто так.
Макданлоп негромко хрюкнул, потом принял печеночную пилюлю, почечную пилюлю и столовую ложку сиропа от кашля — и все это единым духом.
Грэм Дорн сидел в гостиной у Джун; ногти на руках он давным-давно сгрыз и теперь подбирался к костяшкам пальцев.
Джун куда-то вышла, и Грэм был этому рад. Чудесная девушка, просто замечательная, прекрасная девушка. Но в данный момент ему было не до нее.
Сейчас его мысли занимали дурнопахнущие события последних шести дней.
«Слушай, Грэм, я туг вчера столкнулся в клубе с твоим корешем. Ну с этим, де Мейстером. Меня чуть удар не хватил. Я-то всегда считал, что он — выдумка вроде Шерлока Холмса и на самом деле не существует. Один-ноль в твою пользу. Не знал, что... Эй, куда ты?»
«Эй, Дорн, слышал, ваш босс де Мейстер вернулся? Что, скоро можно ждать новых книг? Повезло вам, что есть откуда черпать готовые сюжеты... Э-э... Ладно, до свидания».
«Грэм, дорогой, куда вы запропастились вчера вечером? Вечеринка у Энн забуксовала — вернее, забуксовала бы, если бы не Реджи де Мейстер. Он справлялся о вас; впрочем, думаю, ему было неуютно без своего Ватсона. Наверное, это замечательно — быть Ватсоном при таком... мистер Дорн! И вам всего доброго, сэр!»
«Да, провел ты меня. Я-то думал, ты сам все это выдумал. Что ж, правда иной раз удивительней всякого вымысла, ха-ха!»
«Полицейские чиновники отказываются подтвердить слухи о том, что знаменитый криминолог-любитель Реджинальд де Мейстер заинтересовался этим делом. Связаться с самим де Мейстером, чтобы получить какие-либо комментарии, нашим журналистам не удалось. Мистер де Мейстер стал известен широкой публике, блестяще раскрыв более десятка преступлений, хронику которых запечатлел в виде детективных романов его личный доктор Ватсон, мистер Грэйл Дун».
Грэм содрогнулся; кулаки у него чесались расквасить кому- нибудь нос. Де Мейстер превратил его жизнь в кошмар, и еще в какой! Грэм Дорн потихоньку оказывался в тени своего собственного детища, в точности как тот и пообещал.
Постепенно до Грэма дошло, что настойчивый звон, который он слышит, раздается не у него в голове, а, совсем наоборот, от входной двери. Судя по всему, точно такого же мнения придерживалась и мисс Джун Биллингс, поскольку откуда-то сверху донесся ее пронзительный окрик, больно ударивший Грэма по ушам.
— Эй, бестолочь, открой дверь, пока от этого трезвона не рухнули стены! Я спущусь через полчаса.
— Хорошо, милая!
Грэм прошаркал к двери и открыл ее.
— А, вот ты где. Приветствую,— сказал де Мейстер и протиснулся в переднюю.
Погасшие глаза Грэма зажглись огнем, с губ сорвался звериный рык. Он принял позу гориллы, столь успокоительную для горячих американских мужчин в подобные минуты, и принялся кружить перед слегка озадаченным сыщиком.
— Мой мальчик, ты не заболел?
— Я, — пояснил Грэм, — не заболел, а вот от тебя скоро останутся одни воспоминания, потому что я намерен омыть руки в твоей крови!
— Только не забудь потом хорошенько помыть их с мылом. Иначе они выдадут тебя с головой, верно?
— Хватит острить. Хочешь сказать последнее слово?
— Не особенно.
— Тем лучше. Твое последнее слово меня не интересует.
С этими словами он набросился на злополучного де Мейстера, точно впавший в буйство слон. Де Мейстер плавно переместился влево, выставил вперед руку и ногу, и Грэм описал параболическую дугу, которая завершилась полным разгромом столика, вазы с цветами, аквариума и пятифутового участка стены.
Грэм захлопал глазами и стряхнул с левой брови чересчур любопытную золотую рыбку.
— Мой мальчик, — пробормотал де Мейстер, — ох, мой дорогой мальчик.
Грэм запоздало вспомнил один эпизод из «Парада пистолетов».
«Руки де Мейстера замелькали с головокружительной быстротой, и двумя уверенными молниеносными ударами он сшиб обоих головорезов с ног. Он уложил их наземь благодаря не грубой силе, а своему непревзойденному знанию дзюдо, с такой легкостью, что его дыхание даже не стало ни на йоту чаще. Головорезы застонали от боли».
Грэм застонал от боли.
Он чуть приподнял правое колено, чтобы бедренная кость вернулась на место.
— Может, лучше поднимешься, старина?
— Я останусь здесь, — с достоинством проговорил Грэм, — и буду рассматривать пол с близкого расстояния до тех пор, пока не сочту нужным встать, или до тех пор, пока не буду в состоянии шевельнуть хотя бы одним мускулом. В зависимости от того, что будет раньше. А теперь, пока я не принял к тебе дальнейшие меры, какого дьявола тебе здесь нужно?
Реджинальд де Мейстер отточенным движением поправил монокль.
— Полагаю, тебе известно, что срок ультиматума Макданлопа истекает завтра?
— Надеюсь, и ваш с Макданлопом срок тоже.
— Ты не передумаешь?
— Ха!
— Право, — вздохнул де Мейстер, — все это скучища смертная. Ты позаботился о том, чтобы мне в этом мире было удобно. Ведь в твоих книгах меня прекрасно знают во всех клубах и лучших ресторанах, я закадычный друг мэра и комиссара полиции, владелец роскошных апартаментов на Парк-авеню и великолепной художественной коллекции. И в реальном мире это волшебство никуда не исчезает. Это очень мило с твоей стороны.
— Поразительно, — задумчиво протянул Грэм, — с каким вниманием я тебя не слушаю и как отчетливо не слышу ни единого слова из того, что ты говоришь.
— И все же, — продолжал де Мейстер, — мой книжный мир, без сомнения, подходит мне куда лучше. Он более пленителен, в нем нет скучной логики, и нужды, и житейских невзгод. Словом, нужно вернуть меня обратно, и притом к активной жизни. Сроку тебе до завтра!
Грэм принялся мурлыкать какой-то веселенький мотивчик, время от времени фальшивя.
— Это что, новая угроза, де Мейстер?
— Нет, это старая угроза, только серьезней. Я лишу тебя последних остатков личности. И в конце концов под давлением общественного мнения тебе придется стать, выражаясь твоими же собственными словами, «бессловесной марионеткой де Мейстера». Видел, как эти ребята газетчики сегодня переврали твое имя?
— Я-то видел, мистер Скотина де Мейстер, а вот ты читал статейку на полколонки на десятой странице той же самой газеты? Вот, послушай: «Знаменитый криминалист подлежит призыву на военную службу без ограничений. Призывная комиссия утверждает, что Реджинальд де Мейстер в самом скором времени встанет под ружье».
Некоторое время де Мейстер был молчалив и неподвижен. Затем он последовательно произвел следующие действия: медленно вытащил из глаза монокль, грузно уселся на диван, рассеянно потер подбородок и закурил после долгого и вдумчивого похлопывания сигаретой по тыльной стороне ладони. Зоркое авторское око Грэма Дорна немедленно опознало в каждом из этих телодвижений по отдельности признак глубокого волнения и душевного разлада со стороны его персонажа.
Но никогда, ни в одной из книг на памяти Грэма де Мейстер не проделывал все четыре действия одно за другим.
Наконец де Мейстер заговорил.
— Не понимаю, зачем в последней книге тебе вообще понадобилось ставить меня на воинский учет. Эта тяга вечно и во всем следовать веяниям времени, это дьявольское желание писать на злобу дня — проклятие детективного жанра. Истинный детектив — вне времени, он не должен иметь никакой связи с текущими событиями, не должен...
— Есть только один способ избежать призыва, — перебил его Грэм.
— Если тебе непременно хотелось впихнуть туда что-то про призыв в армию, мог хотя бы написать, что я не годен к службе по какой-нибудь уважительной причине.
— Есть только один способ избежать призыва, — гнул свое Грэм.
— Это преступная халатность, — продолжал де Мейстер.
— Послушай! Возвращайся обратно в книги и можешь не опасаться, что тебя нашпигуют свинцом.
— Напиши эти книги, и я вернусь.
— Подумай о войне.
— Подумай о своем «я».
Два несгибаемых человека сошлись лицом к лицу в поединке характеров (вернее, сошлись бы, если бы Грэм до сих пор не находился в горизонтальном положении), и ни один не желал уступать.
Тупик!
Тут раздался нежный голосок Джун Биллингс и разрядил напряжение:
— Могу я узнать, Грэм Дорн, что вы делаете на полу? Сегодня я уже подметала, и ваши попытки переделать после меня мою работу меня не радуют.
— Я вовсе не подметаю. Если бы ты посмотрела хорошенько,— кротко отвечал Грэм,— то увидела бы, что твой обожаемый жених лежит здесь, жестоко избитый, страдая от невыносимой боли.
— Ты испортил мой диванный столик!
— Я сломал ногу.
— И мою любимую лампу.
— И два ребра.
— И аквариум.
— И кадык.
— И не представил своего друга.
— И шейный позвоно... Какого друга?
— Вот этого.
— Друга! Ха! — Его глаза затуманились. Она слишком юна, слишком хрупка, чтобы сталкиваться с суровой и неприглядной правдой жизни. — Это, — пробормотал он отрывисто, — Реджинальд де Мейстер.
При этих словах де Мейстер ожесточенно переломил сигарету пополам — жест, выдающий глубочайшее волнение.
— Вы... вы совсем не такой, каким я вас себе представляла, — проговорила Джун медленно.
— Не знаю. Просто... не таким — судя по тем историям, что я слышала.
— Вы мисс Биллингс, чем-то напоминаете мне Летицию Рейнольдс.
— Надо полагать. Грэм говорит, он списал ее с меня.
— Жалкое подобие, мисс Биллингс. Поразительно жалкое.
Теперь они стояли почти вплотную, взгляды их были прикованы друг к другу, и Грэм пронзительно вскрикнул. Убийственное воспоминание вдруг всплыло из глубин его памяти, и он подскочил как ужаленный.
Перед глазами у него пронеслись слова из «Дела о запачканной галоше». И из «Убийства в примулах». И из «Трагедии в поместье Хартли». «Смерти охотника», «Белого скорпиона», да и, чтобы не вдаваться в перечиспение, из всех прочих его книг.
Эти слова гласили:
«Де Мейстер обладал бесспорным обаянием, которое неотразимо действовало на женшин».
А Джун Биллингс совершенно определенно была женщиной.
И упомянутое обаяние буквально сочилось у нее из ушей и толстым слоем покрывало пол.
— Выйди из комнаты Джун, — приказал он.
— Не выйду.
— Мне нужно кое о чем потолковать с мистером де Мейстером, наедине, как мужчина с мужчиной.
— Прошу вас, уйдите, мисс Биллингс, — сказан де Мейстер.
Джун поколебалась, потом тонким голоском сказала:
— Ну, хорошо.
— Стой! — крикнул Грэм, — Что это он вдруг раскомандовался тобой? Я требую, чтобы ты осталась!
Она очень аккуратно закрыла за собой дверь.
Двое сошлись лицом к лицу. В глазах обоих сквозило выражение сильного человека, загнанного в угол. То было упорное смертельное противостояние, без пощады, без компромисса. Именно такими ситуациями Грэм Дорн всегда потчевал своих читателей: двое сильных мужчин, соперничающих за одну руку, одно сердце, одну девушку.
— Давай заключим сделку! — произнесли оба хором.
— Ты убедил меня, Реджи, — сказал Грэм, — Мы нужны нашим читателям. Завтра же я начну следующий роман о де Мейстере. Давай пожмем друг другу руки и забудем былые обиды.
Де Мейстера раздирали противоречивые чувства. Он положил руку на лацкан пиджака Грэма.
— Мой дорогой мальчик, твои доводы убедили меня. Я не могу позволить тебе принести себя в жертву ради меня. Ты полон великих замыслов, которые необходимо воплотить в жизнь. Пиши свои шахтерские романы. Вот что действительно важно, а я — нет.
— Не могу, старина. Ты так много для меня сделал и так много для меня значил. Завтра мы с тобой начнем все сначала.
— Грэм, мой... мой литературный отец, я не могу этого позволить. Неужели ты считаешь, что я бессердечный, что я не испытываю к тебе никаких сыновних чувств — в литературном смысле?
— Но война, не забывай о войне. Искореженные тела. Кровь. Все такое.
— Мой долг велит мне остаться. Я нужен моей стране.
— Но если я перестану писать, ты в конце концов прекратишь свое существование. Я не могу этого допустить.
— Ах, это — Де Мейстер с небрежным изяществом рассмеялся. — С недавних пор многое изменилось. Теперь в мое существование верит столько народу, что я крепко утвердился в реальном мире и уже не исчезну. Мне больше не о чем тревожиться.
— Ах вот как! — Грэм стиснул зубы и яростно прошипел: — Так значит, вот что ты затеял, змея подколодная. Думаешь, я не вижу, что ты собрался приударить за Джун?
— Вот что, старина, — высокомерно проговорил де Мейстер. — Я не могу позволить тебе говорить об искренней и чистой любви в таких пренебрежительных выражениях. Я люблю Джун, а она любит меня — я это знаю. И если ты со своими закостенелыми викторианскими взглядами имеешь что-то против, можешь принять побольше нитроглицерина и ударить себя по животу.
— Я тебе покажу нитроглицерин! Я иду домой и сажусь за следующий роман о де Мейстере. Ты будешь в нем главным действующим лицом, и тебе придется в него вернуться. Ну, что ты на это скажешь?
— Ничего, потому что ты не сможешь написать следующий роман о де Мейстере. Теперь я слишком реален и ты больше не властен надо мной, как прежде. И что ты на это скажешь?
Чтобы решить, что он на этo скажет, у Грэма Дорна ушла неделя, и результаты этих размышлений, к полному его изумлению, оказались совершенно непечатными.
Их вообще невозможно было каким-либо образом перенести на бумагу.
Нет, его переполняли замыслы великих романов, берущих за душу драм, эпических поэм, блестящих эссе — но о Реджинальде де Мейстере он не мог написать ни слова.