– Да, именно так, – неохотно согласился собеседник и тут же лукаво поинтересовался: – А ты, кстати, обратил внимание на то, что Ксения сохранила свою девичью фамилию? Хотя это, конечно, ровным счетом ни о чем не говорит… Возможно, она просто гордится своей принадлежностью к знаменитой врачебной династии.
Хорошо знакомый Голубеву домашний телефон – выходило, что Ксения все еще живет на Фрунзенской набережной – с половины девятого утра уже не отвечал. В девять он позвонил по служебному, но там ответили, что профессора Волжанской сегодня не будет, у нее лекции в институте. После некоторых колебаний Леонид решился набрать номер мобильного.
– Алло! – голос у нее за эти годы не изменился. У него даже дыхание перехватило от волнения, так живо вспомнились песни под гитару и страстные вскрики во время объятий… – Да? Перезвоните, вас совсем не слышно.
– Ксения Борисовна, мне дал ваш телефон Георгий Латария… – выдавил он из себя наконец.
– Да, я вас слушаю.
– Мне нужно встретиться с вами.
– Вам нужна консультация? Позвоните в регистратуру и скажите, что я просила записать вас на прием к доктору Индрупскому или доктору Барятинскому…
– Нет, меня это не устроит. Мне необходимо повидаться лично с вами.
– Гм… Простите, как вас зовут?
– Ле… То есть Кирилл. Кирилл Рощин.
– Кирилл, а почему вы хотите встретиться именно со мной?
– Я не могу сказать этого сейчас, по телефону. Но поверьте, это для меня очень и очень важно.
– Ну хорошо… Сейчас, одну минутку… Завтра я буду в клинике с утра. Восемь часов вас устроит? Ну и чудесно. Извините, у меня начинается лекция.
Он сидел напротив и смотрел на Ксению во все глаза. Перед ним была и она… и не она. За двадцать лет его бывшая возлюбленная превратилась из прелестной девушки в привлекательную женщину – немного располнела, что, впрочем, ее не испортило, стала более сдержанной в манерах и интонациях, в движениях появилась плавность. Рыжие волосы потемнели, вместо длинных русалочьих прядей ниже лопаток теперь была стильная стрижка, а джинсы и свободный свитер сменил элегантный деловой костюм. И все-таки это была она, та самая Ксю, которую он когда-то так сильно и преданно любил. Он узнал ее сразу, едва войдя в кабинет, и, наверное, точно так же узнал бы и в огромной толпе, среди тысяч фигур и лиц…
– Послушайте, Кирилл, вы так разглядываете меня, что мне даже неловко!
– Извините… Просто вы напомнили мне кое-кого. Женщину, которую я когда-то любил.
– Вот как? То-то вы так смотрите на меня, точно пытаетесь что-то вспомнить… Ну ладно, расскажите мне лучше, что вас сюда привело.
– То же, что и всех остальных, – горько усмехнулся он. – Я болен. И один из моих друзей посоветовал обратиться к вам.
– Да, я помню, Жора Латария.
– Нет, то есть не совсем. На Латария я уже вышел потом. Моего друга зовут Леонид Голубев. Вам это имя что-нибудь говорит?
Ему не показалось: по ее лицу точно пробежала легкая тень, но она взяла себя в руки так быстро, что он не успел понять, что же это было.
– Ну, по-моему, Леонида Голубева сейчас знает вся страна. Так что вы можете гордиться дружбой с таким человеком.
«Она следит за моими успехами!» – это открытие очень обрадовало его.
– Расскажите-ка мне… А еще лучше дайте почитать вашу карту. Я не ошиблась, это ведь медицинская карта – то, что вы мнете в руках?
Он протянул пухлый том неразборчиво исписанных листов своего приговора. Ксения углубилась в чтение, а Леонид снова тайком рассматривал ее.
«Боже всемогущий, как же хочется ей все рассказать! Но ведь тогда она просто сочтет меня за сумасшедшего, только и всего… Что же делать? А может, и правда что-то получится у отражения? Да, я же должен устроить эту встречу…»
Он оглянулся по сторонам, сначала вскользь, потом более внимательно – и чуть не застонал от отчаяния. В ее кабинете не оказалось ровным счетом ничего подходящего! Ни зеркала у двери, ни компьютера с блестящим экраном монитора, ни какого-нибудь диагностического прибора с дисплеем. Окна плотно занавешивали жалюзи, в поверхностях офисной мебели не было и намека на полировку, она была матовой.
«Неужели все пропало?.. – пронеслось в голове. – Она ведь может больше не назначить мне встречи. И что же тогда? Шпионить за ней, караулить в гардеробе, у каких-нибудь окон или витрин?»
Ксения тем временем закончила изучение его истории болезни. Закрыла карту, тяжело вздохнула и сказала с искренним сочувствием в голосе:
– Ну, я со всем ознакомилась… Что я могу вам сказать, Кирилл? Да, шансов у вас, к моему великому сожалению, немного. Но они есть! А раз так – надо бороться. Знаете, я сторонница теории, что очень многое в медицине зависит от установки пациента. И если он настроится на выздоровление и приложит все возможные и невозможные усилия, то поправится. Самое главное – не говорить и даже не думать ни о чем плохом, мыслить исключительно позитивно. Вы понимаете меня? Простите, Кирилл, вы что-то ищете?
– Нет, то есть, да… Скажите, Ксения Борисовна, у вас есть зеркало?
– Зеркало? Да, на первом этаже в вестибюле. А что такое?
– Да нет, ничего, пустяки… Кажется, в глаз что-то попало.
– Направо от меня, в конце коридора, мужская комната. Пойдете сейчас или мы сначала закончим разговор? А то у меня сегодня очень мало времени.
– Да, конечно, Ксю… Ксения Борисовна. Извините меня, я вас слушаю.
Она принялась подробно рассказывать о вакцине, объяснять, что, когда и как ему предстоит делать, но он все никак не мог сосредоточиться на ее словах. В голове крутилось: «Зеркала тут нигде нет… Отражения не сумели встретиться…»
– Вы меня не слушаете, Кирилл?
– Нет, что вы…
– Я говорила, что эти препараты пока, к сожалению, стоят довольно дорого.
– Это не страшно, деньги у меня есть…
– Я вижу, вы совсем запутались, да? Давайте я повторю вам все еще раз, а вы запишите мои инструкции. Вот, возьмите бумагу.
Он писал, а сам судорожно пытался что-то придумать, но, как назло, ни одна подходящая идея в голову не приходила…
– Что же, Кирилл, до встречи, – улыбнулась Ксения, закончив диктовку. – И очень надеюсь, что наше знакомство продлится еще долгие годы. Всего вам хорошего.
Ну вот и все. Конец. Он уже поднимался со стула, как вдруг в его кармане зазвонил сотовый телефон.
– Ой, извините, дядя, – пролепетал детский голосок. – Я, наверное, ошиблась, я маме звоню…
– Ничего, – отвечал он с улыбкой. Нажал на кнопку отбоя, машинально взглянул на аппарат… Ну, конечно же! Экран мобильного! И как он раньше не додумался!
– Надо же, кто-то прислал мне сообщение, а я и не услышал сигнала, – забормотал он, вращая телефон так, чтобы состыковать в небольшом окошке свое собственное отражение и отражение Ксении. Конечно, это не зеркало, очертания в нем еле-еле видны, но ведь отражения бывают разные… Так не получается… А если левее? Нет, наоборот, правее и ниже… Оп, есть!
– До свидания, Ксения Борисовна, спасибо, что уделили мне столько времени.
– Всего вам доброго, Кирилл. И загляните ко мне на той неделе, расскажете, как у вас дела, хорошо?
Глава 14 В которой у Леонида и Ксении появляется идея
В следующий раз они смогли встретиться только через пять дней. И в то утро Ксения показалась Голубеву какой-то иной – более задумчивой, что ли… Или, наоборот, взбудораженной. Во всяком случае, когда он вошел в кабинет, она несколько секунд молча и внимательно глядела на него, и только потом, спохватившись, указала на стул.
– Извините меня… Отвлеклась на свои мысли. Присаживайтесь, пожалуйста.
Торопливо нашла на столе какие-то бумаги и заговорила, не поднимая от них глаз и вертя в руках карандаш:
– Итак, как мы с вами уже решили в прошлый раз, операция вам пока не требуется. Думаю, что основным элементом лечения так и будет та вакцина, о которой я вам сказала. Хотя, разумеется, это не отменяет остальных процедур… Вы их уже начали, как я понимаю?
– Да, я был здесь, в вашей клинике, вчера и позавчера. Ксения… Борисовна, можно задать вам один вопрос?
– Конечно, пожалуйста. – Она по-прежнему не смотрела на него и играла карандашом. Ему живо вспомнилось, что она всегда так делала, когда волновалась.
– Вы хорошо помните Леню Голубева? Царя Леонида?
Он добился своего – в него уперся совершенно ошеломленный взгляд.
– Но откуда вы?..
Однако он не дал ей договорить.
– Вы познакомились с ним в восемьдесят восьмом, на дне рождения Люды Латария. Когда Жора представил вас друг другу, вы сказали, что у вашего нового знакомого царское имя – так звали полководца, возглавлявшего войско спартанцев в битве с персами. Потом эти несчастные триста спартанцев стали у вас с ним чем-то вроде пароля. И в ваших письмах…
Крак! Карандаш с треском переломился в ее пальцах.
– Какого черта?!! Вы настолько близки с Леонидом? Зачем он вам это рассказал?
– А помните отпуск в Пицунде? Купание в море, походы в горы за грибами, посиделки у костра? Помните ту ночь, когда все уже разошлись спать, а вы остались с ним вдвоем? Вы спели «Ты мое дыхание», а затем признались ему в любви? Сам бы он никогда на это не решился… Помните, что было потом?
– Как он мог? – Ксения в сердцах отшвырнула обломки карандаша. – Рассказывать такие вещи постороннему человеку…
– Однажды вы вместе с ним ходили за ежевикой… – тихо продолжал он. – Ну, конечно, ежевика была только предлогом, вам просто хотелось побыть вдвоем. Но ягод все-таки удалось набрать, вы принесли их в лагерь, и Людмила протерла их с сахаром. А Дашка с Димкой завозились и опрокинули банку прямо на вас. У вас был такой сарафан, до колен, белый в косую синюю полоску, а на плечах завязывались тесемочки… И он весь оказался в варенье…
– Да, точно, был такой сарафан, я сама его сшила… Но…
– …вы постирали одежду и повесили сушить на сосне. А ночью поднялся ветер, сарафан унесло в море, и вы так расстроились, что заплакали…
– Послушайте! Как! Как вы можете знать такие подробности?
– На следующий год, летом, вы и Леонид тоже мечтали поехать в Пицунду, – продолжал он, не обращая внимания на ее слова. – Но он не смог взять отпуск, и тогда вы сами приехали к нему, в уездный город N-ск, как вы, смеясь, называли его родину. Днем он работал, а вы без него хозяйничали и перемыли всю квартиру так, что она чуть не блестела. А питались вы исключительно картошкой, макаронами и яичницей, потому что ничего другого вы готовить не умели.
– Неправда! Я уже тогда прекрасно умела тушить мясо и жарить курицу на бутылке! Просто в те годы в провинции вообще невозможно было купить никаких продуктов. В Москве еще хоть что-то было, а там – вообще ничего!
– …вечерами вы с ним ходили гулять по городу. А однажды зашли в церковь, потому что вам захотелось посмотреть ее изнутри. И служившая там старуха долго и недовольно глядела на вас, а потом сказала, что батюшка все равно венчать вас не будет, потому что с завтрашнего дня начинается Успенский пост…
– Да, и такое было! А после этого мы пошли на рынок и купили у другой бабульки целое ведерко клубники. Пришли домой и вместе слопали его в один присест.
– Нет, Ксаня, ты что-то путаешь! – вырвалось у него. – Ты никогда не ела клубнику, у тебя на нее аллергия.
Она вскочила со стула и схватила его за руку:
– Кто вы такой? Откуда все это знаете? Вам рассказал Леонид? Даже про мою аллергию? Но зачем?
– Ксю, я не знаю, как смогу тебе это объяснить…
– Как вы меня назвали?
– Так, как двадцать лет назад… Конечно, ты можешь мне не поверить, да что я говорю, разумеется, не поверишь! Но это я, Леонид, Леонид Голубев!
– Вы? – Она обшарила его взглядом. – Это что же – пластическая операция? Да нет, не может быть… Некоторое сходство есть, но все равно… Встаньте! Да вы выше его сантиметров на восемь как минимум! И руки у вас совсем другие…
– Ты так хорошо меня помнишь?
– Ну, конечно, я отлично тебя… Тьфу, черт! А еще эти сны…
– Какие сны, Ксю? – вкрадчиво спросил он.
Она неохотно призналась:
– С тех пор как вы пришли сюда первый раз, вы мне снитесь каждую ночь… Вернее, не вы, а Леонид, только во сне получается, что он и вы – это один и тот же человек…
– Так получается не только во сне, Ксю, – тихо сказал Голубев. – Ну что мне еще сказать тебе, чтобы ты поверила? Помнишь ту песню о двух птицах, что ты мне спела второго мая девяностого, прежде чем прогнать меня из своей квартиры и из своей жизни? «Так мощен наших крыл разлет, что сблизиться нам не дает…» Я теперь знаю, чьи это слова. Это Александр Дольский.
Она отвернулась, прошлась по кабинету, встала у стены и долго смотрела на окно, точно пыталась разглядеть что-то сквозь наглухо закрытые жалюзи.
– Какой балет мы видели, когда Леонид приезжал в Москву в предпоследний раз? – глухо спросила она.
– Никакой, – с уверенностью отвечал Голубев. – Мы ни разу не были на балете. И в предпоследний раз, это было на 8 Марта, вообще ни в какой театр не ходили. В театре мы были только зимой, на Таганке, и смотрели «Федру» с Аллой Демидовой.
– А как звали мою кошку?
– Когда мы встречались, у тебя не было никакой кошки. И вообще, насколько я помню, у тебя никогда не было домашних животных. Хотя одно время ты, как все дети, очень просила у родителей собаку. Тебе нравились крупные породы – сенбернары или ньюфаундленды.
– Гм… А как мы отпраздновали встречу девяностого года?
– Девяностого? Да просто ужасно! Мы так мечтали с тобой, как встретим его вдвоем, такие планы в письмах строили… Тем более что на предыдущий Новый год я не смог приехать к тебе, у меня мама попала в больницу. А того Нового года мы с тобой ждали с таким нетерпением… Но, как ты сказала, «загад не бывает богат». Я то ли отравился в поезде, то ли инфекцию какую-то желудочную подхватил… Мне всю ночь плохо было, рвало и все такое… И ты меня выхаживала, как сестра милосердия, а потом вдруг сказала, что это был самый лучший Новый год в твоей жизни, потому что ты встретила его со мной.
– Я и до сих пор так считаю… – Она вновь повернулась к нему.
– Так ты мне веришь? Ксаня, Ксю… – Очень хотелось подойти к ней, обнять, но он не решался.
– Сама не знаю… Но, может, вы… ты… все-таки объяснишь, что произошло? Как можно так измениться, помолодеть на двадцать лет, приобрести совсем другую внешность? И, кстати, другое имя?
– Это длинная история. И совершенно фантастическая. В нее очень трудно поверить.
– Ничего, я благодаря своей работе научилась верить в чудеса. И не пожалею времени, чтобы послушать! Только сделаю пару звонков.
Неужели наконец-то нашелся кто-то, кому он может все это выплеснуть без риска быть принятым за помешанного! А тут еще слушателем оказался не «кто-нибудь», а Ксения, его Ксю… Леонид начал с самого начала и рассказал ей про то, как им вдруг овладела навязчивая идея помолодеть. Про мысли о самоубийстве и решении переехать в Москву, принятом перед зеркалом в ванной. Про то, как он надумал поселиться именно в этой квартире на Бульварном кольце, и про свое молодое отражение в зеркале. Про то, как вдруг его собственное отражение с ним заговорило, рассказало о зазеркальном мире и возможности обмена телами. Про то, как они «обработали» Кирилла и как произошел обмен. Про то, как он узнал, что болен, как Олеся от него отказалась, как он хотел покончить с собой и как отражение все объяснило. Последней части своего повествования, касающейся Глеба Серебряного и объясняющей все происходившее, он уделил особое внимание.
Ксения слушала очень внимательно, то и дело задавала вопросы.
– Ну что же, ты мне веришь? – с надеждой спросил он.
Она пожала плечами:
– Знаешь, если бы ты пришел ко мне в своем прежнем облике и выдал бы нечто подобное, я бы ни секунды не сомневалась в том, что у тебя шизофрения! Но поскольку передо мной совсем другой человек, то тут возможны четыре объяснения.
– Целых четыре? – насторожился он. – И какие же именно?
– Первое: ты Кирилл Рощин. Ну, или какой-то другой человек, неважно. Факт тот, что ты не Голубев, но вообразил себя им после того, как вы очень много и тесно общались. В психиатрии нередки такие случаи, когда больной вдруг объявляет себя какой-то известной личностью, Наполеоном, например. Тогда и рассказанная тобой история с зеркалами и масонами легко объясняется…
– Тем, что это бред сумасшедшего? – усмехнулся он.
– Вот именно! – она не стала с ним деликатничать. – Но я не склонна придерживаться этой версии. Да, ты мог перенять манеры Леонида, его жесты, интонации… Леня просто не мог столько тебе рассказать. Да и не стал бы он этого делать, не такой он человек.
– Тут ты совершенно права, – кивнул он. – О наших отношениях я так никому ничего и не говорил. Ни Жорке, ни Людмиле…
– Вариант второй, – увлеченно продолжила она. – Ты – самозванец. Тем или иным образом сумел очень хорошо узнать Леонида, научился отлично его копировать и теперь собираешься выдавать себя за него. Теоретически такое возможно. Но тоже отпадает.
– Слава тебе господи! А почему, можно узнать?
– Я не вижу смысла. Для чего разыгрывать этот фарс передо мной! Перед человеком, с которым Леонид Голубев вот уже восемнадцать лет не общается? Логичнее было бы объявиться в тех кругах, где он вращается, и, скажем, заявить свои права на активы холдинга… Но в этом случае твоя легенда явно была бы куда проще. Например, та же пластическая операция или что-то в этом духе…
– Стало быть, второй версии ты тоже не придерживаешься? Это радует.
– Ну, полностью я ее не отвергаю… Если тут какая-то сложная интрига, то со временем это станет ясно.
– Ладно, подождем. Какие еще у тебя будут объяснения?
– Третье – это то, что я сошла с ума. Все эти сны, и мое отражение… Последние дни мне тоже кажется, что, когда я смотрюсь в зеркало, со мной словно кто-то разговаривает. Заставляет вспоминать тебя, задумываться о прошлом… В общем, если честно, третий вариант мне тоже совсем не нравится. Нет никакого желания записываться в душевнобольные.