Прорывались мы молча и ожесточенно. Не ожидавшие такой прыти «журналисты» дрогнули и, вытирая кровь, обильно и дружно выступившую широким флангом после знакомства с нашим маникюром, опасливо отступили. Обнадеженные успехом, мы совершенно забыли про сидевшего за столом хозяина кабинета, ведь мы были уже практически у дверей, вот она, свобода!
Тогда-то моя шея и пострадала. Помню оглушающую боль, от которой, собственно, я и вышла из себя.
– Ч-ч-черт, больно-то как, – не выдержав, простонала я после особенно здоровенной иглы, садистски вонзившейся мне в шею.
– Расскажи мне об этом! – раздалось рядом страдальческое кряхтение.
Таньский, кто же еще. Глаза открыть, что ли? Осмотреться. Если честно, момент прозрения я трусливо оттягивала. Или откладывала? Нет, оба слова не нравятся. В первом случае почему-то видятся старые семейники, резинку которых и оттягивают, проверяя – все ли на месте. А во втором случае – яйца, господа, яйца. Которые откладывают.
Мои лингвистические размышления были прерваны сипом Таньского:
– Слушай, меня почему-то дико трясет. Неужели я стала неуправляемой истеричкой?
– Нет, дорогуша, – да, при звуках моего голоса Дональд Дак удавился бы от зависти, – ты по-прежнему остаешься управляемой торпедой, поскольку меня тоже трясет. А внезапное одновременное превращение отважных львиц в дрожащих козочек, согласись, из области убогих фантазий комплексующего кинорежиссера. Значит, вывод однозначен – нас куда-то везут.
– Причем на телеге, которую волокут буйволы по каменистой степи, – ворчливо согласилась со мной подруга.
– А ты что, уже осмотрелась, да? – с надеждой поинтересовалась я, все еще трусливо жмурясь. Пусть мне лучше расскажут про то, что меня ждет, подготовят, так сказать. Иначе моя нежная и неустойчивая психика может не выдержать, и я превращусь в какую-нибудь Кристину Агилеру. Бр-р-р, вот ужас-то! Хотя нет, у нас персонажи среди коллег Лешки по цеху еще покруче есть, Агилера по сравнению с ними – кладезь мудрости, Цицерон крашеный. Нет, Цицерон из нее плохой. Ненастоящий потому что, силиконовый.
– Ты чего молчишь-то? – Возмущенный голос Таньского опять выдернул меня из спасительных размышлизмов. Вот вредина, я так стараюсь отвлечься, а она меня все время тормошит!
– Я не молчу, я медитирую.
– Фу!
– Дурында озабоченная.
– Ну конечно, медитирует она! Трусишь ты, банально трусишь. Боишься посмотреть правде в глаза! – заклеймила меня проницательная зануда.
– Ну и боюсь, – покладисто согласилась я. – А кому охота смотреть в тупые самодовольные глазки, в которых в данный момент не отражается ничего хорошего?
– Ах, вот ты как о правде-матушке! – патетически начала Таньский, но потом, не выдержав заданного тона, хрюкнула. – Хотя в одном ты права. Поскольку в глазах визави отражаешься обычно ты сам, то в тот самый данный момент там действительно ничего хорошего нет. Только ты.
– Не расслабляйся, ты тоже. Ну все, – решилась наконец на героический поступок я. – Пора не пора, открываю глаза!
Ну и чего напрягалась так? Смотреть, собственно, все равно не на что. Разве что тупо таращиться на слишком низко расположенный потолок какого-то фургончика. До чего же тесное средство передвижения выделили для дам, жлобы! Тут даже и не сядешь толком, если только согнувшись в три погибели. А мне и одной погибели не надо, меня Лешка ждет.
Рядом шумно завозилась Таньский. Вообще-то в нашем тарантасе окон не было, но сквозь щели свет пробивался. Правда, свет тускловатый какой-то, хотя следовало бы ожидать солнечных кинжалов с пляшущими внутри их лезгинку пылинками. Похоже, уже вечер.
А вот Таньский сейчас совсем не похожа. На себя утреннюю. От старательно конструируемого нами сообща смертельного оружия остались одни обломки. Я диссонировала меньше, поскольку одета была проще. Но в целом выглядели мы сейчас вполне бомжевато. Хорошо хоть, с запахом пока все было в порядке.
Сесть поудобнее у нас так и не получилось, пришлось лечь. Поудобнее. Потом опять сесть. Потом полулечь. А вы бы не ерзали на абсолютно голом металлическом полу?
Сколько продолжался этот вибромассаж – не знаю. По-моему, так целую вечность. Или около того. Но наша коробчонка наконец остановилась.
Помните, в сказке про царевну-лягушку? «Раздался стук да гром, гости всполошились:
– Кто это?
– А это моя лягушонка в своей коробчонке приехала, – отвечал им Иван-царевич».
В данном случае приехали две лягушонки, которых еще и асфальтовый каток парочку раз проутюжил. Во всяком случае, именно так я себя и ощущала, когда тряска прекратилась и задние дверцы нашего фургончика распахнулись.
Но открыл их отнюдь не Иван-царевич. На нас с совершенно похабной ухмылкой таращился Мерзяк-сволочевич. Можно и Гнусняк-скотинич. Но в любом случае – падаль отменная, без вариантов.
Помочь нам выбраться из этой коробки, к которой какой-то тип с больной фантазией приделал колеса и заставил ездить, естественно, никто не собирался. Может, оно и к лучшему, учитывая первое впечатление, но попробуйте гордо и независимо выбраться из катафалка. Представили? Вот именно.
Когда мы выпали наконец на землю, земля повела себя самым свинским образом. Закачалась она под нами, ходуном заходила. А следовало бы лежуном лежать, как и полагается порядочной земле.
Пришлось уцепиться друг за дружку. Утвердиться в вертикальном положении. Осмотреться. И с трудом подавить в себе желание ринуться обратно в катафалк, визжа и толкаясь локтями.
Потому что вокруг нас собралась, радостно демонстрируя не оскверненные стоматологом зубы, целая толпа Гнусняков-скотиничей. И роднили их не только зубы. А и то, КАК они их скалили. Сомнений по поводу глубинного смысла этих рекламных улыбок не оставалось ни у меня, ни у Таньского. Мы судорожно сцепились ладонями, стараясь смотреть на подступавших все ближе и ближе самцов мужественно и с презрением.
Но мальчонкам, похоже, было абсолютно наплевать на сложную гамму чувств, озарявшую наши лица. Поскольку лица сейчас волновали их меньше всего. Возникло ощущение, что по телу ползают целые полчища слизней, настолько липкими и отвратительными были взгляды этих членистоногих.
– Ну что, подруга, похоже, тут нам и трындец пришел, – одними губами произнесла Таньский. – Как бы умудриться сначала умереть?
– Надо мыслить позитивно, – сглотнув тугой комок страха, мешавший дышать, ответила я. – Будем драться. Авось что и получится. Ногти, надеюсь, еще все целы?
– Почти.
– Тогда держимся спина к спине, главное, чтобы нас не вырубили, как в редакции. Задача ясна?
– Да.
– Тогда до встречи.
– Пока.
И мы заняли оборонительную позицию, которая, правда, почему-то вовсе не заставила толпу в ужасе расступиться. Наоборот, оживленный ропот и похрюкивание прокатились по этому стаду. Они сомкнулись потеснее и придвинулись поближе. К зрительному восприятию добавилось обонятельное. Я немедленно пожалела, что у меня нет насморка, – не хватало еще шлепнуться в обморок от этой вони!
Особь, стоявшая ко мне ближе остальных, протянула волосатую грязную конечность по направлению к… Ну, там, чуть глубже, сердце еще расположено. Пощупать захотел, оценить? Н-на! Особь с неожиданным для такого здоровяка поросячьим визгом отдернула украсившуюся чудесными кровавыми полосами руку. Нет, все же соленая вода, воздух и солнце действительно замечательно укрепляют ногти!
Сзади послышался возмущенный вопль бабуина. Ага, кто-то посмел покуситься на Таньского.
Возмущенная таким неспортивным поведением жертв толпа разразилась угрожающими криками и, возбужденно размахивая руками, придвинулась к нам вплотную. Потоотделение у них, похоже, тоже от возбуждения усилилось. Волна оглушающей вони захлестнула нас, глаза заслезились.
Не смей падать в обморок, сейчас начнется!
ГЛАВА 28
Мы с Таньским, казалось, срослись спинами и стали сиамскими близнецами Ань и Тань, которым в данный момент не нужен был даже самый лучший в мире хирург. Разделяться в наши намерения не входило.
А вот что входило в намерения окружавших нас джентльменов, было ясно без слов. Языка жестов было вполне достаточно. Картина вырисовывалась довольно любопытная, но одновременно и удручающая. Такого жуткого падения нравов и тяги к извращениям я даже не могла представить!
Помня участь первого, пожелавшего отведать новую дичь, ребятки решили сменить тактику и навалиться всем скопом. Но фишки, то есть мы, ложиться не собирались в принципе. Налицо был вопиющий конфликт. И, надо сказать, вопил он прегадостно. А про вонь я уже говорила.
Внезапно откуда-то с периферии толпы раздался невразумительный рык, а затем выстрел. Стая павианов, достигших половой зрелости, на секунду притихла, а затем нехотя расступилась.
Сквозь образовавшийся узенький и кривенький тоннельчик к нам неспешно направлялся новый персонаж. Вероятнее всего, вожак стаи. Нет, он вовсе не отличался величественной поступью и мудрым взором. Впрочем, чистотой и опрятностью тоже. В этом отношении он был един со своим сбродом. Борода, заботливо укутавшая лицо хозяина так, что без шерсти остались разве что глаза, очень подозрительно шевелилась. Что было тому причиной – оживленная мимика или насекомые, – понятия не имею. Погрузиться в спасительные размышления на эту тему времени не было.
Сквозь образовавшийся узенький и кривенький тоннельчик к нам неспешно направлялся новый персонаж. Вероятнее всего, вожак стаи. Нет, он вовсе не отличался величественной поступью и мудрым взором. Впрочем, чистотой и опрятностью тоже. В этом отношении он был един со своим сбродом. Борода, заботливо укутавшая лицо хозяина так, что без шерсти остались разве что глаза, очень подозрительно шевелилась. Что было тому причиной – оживленная мимика или насекомые, – понятия не имею. Погрузиться в спасительные размышления на эту тему времени не было.
А лидерство подошедшего угадывалось по размеру
а) золотой цепи на шее;
б) пистолета;
в) кулаков.
Возможно, были и скрытые причины, но в любом случае павианы слушались своего вожака, который в данный момент, поочередно показывая то на меня, то на Таньского, что-то громко бухтел.
Судя по разочарованию, с удивительной прытью расставившему крестики-отметки на прелестных лицах этих романтичных юношей, наше нежное свидание с ними сегодня явно не состоится.
Возмущенно ворча, самцы стали расползаться по своим норам. Их нечуткий главарь, повернувшись к нам, выдал относительно понятную фразу на языке, родственном английскому. Может, в его представлении это и был английский, во всяком случае, разубеждать парня мы не стали. Понятно – и ладно. Правда, понимать пока особо нечего было. Нам сообщили, что сей гордый представитель человекообразных откликается на имя Рашид. И что мы должны подчиняться ему беспрекословно.
Напряжение, судорогой связавшее нас, все еще не отпускало, поэтому полемизировать с Рашидом мы не стали, а лишь молча кивнули.
Потом нас отвели в… Понятия не имею, как называется эта халабуда в действительности, но больше всего это походило на творение свихнувшихся термитов, построивших дом из тряпок. Но, что в данный момент было для нас самым главным, там было относительно чисто, сухо и, ура, пусто! Мы остались в этом клоповнике одни, полотняные стены и крыша создавали видимость защищенности, и потому, едва наши добрые стражи, втолкнув нас туда, убрались, недовольно лопоча, мы с Таньским обессиленно рухнули на землю.
И слегка расслабились. Совсем чуть-чуть. Помедитировали, вышли в астрал, там побродили. Развеялись. Правда, когда Таньский начала выдавать совсем уж жалобные поскуливания вперемешку с причитаниями, я, как более стойкая и закаленная предыдущими приключениями личность, вытерла краешком майки зареванное лицо и, судорожно вздыхая, прохлюпала:
– Ладно, Тань, отдохнули – и хватит. Поверь, чем дольше будем себя жалеть, тем хуже будет.
– Но ведь они… Хали… Нас чуть… Ой, не могу!
– Очень вразумительная и содержательная речь. – Вот же какие противные эти глаза, и откуда там столько слез? Вытираешь их, вытираешь, а источник все не иссякает! – Ну все, все. Имей ты совесть, наконец! Я только начну успокаиваться, а тут твой скулеж! Таньский, пойми, если мы сами себе не поможем, не найдем выхода, нам вряд ли кто поможет. Лешка нас просто не найдет, а твоему Хали и самому помощь нужна, забыла?
– Да, да, точно, – торопливо закивала подружка, тыльной стороной ладоней пытаясь осушить глаза. Учитывая, что утром Таньский блистала тщательно наложенным макияжем, сейчас у нее на лице был полный сюр. – Надо помочь Хали. А для этого надо поскорее отсюда выбираться. Давай сейчас, а?
– Все, Таньский, приплыли. Куда сейчас? Ты что, хочешь выйти отсюда, вот так прямо взять и выйти?
– Ну да.
– И прямо в нежные ручки наших новых знакомых?
– Нет! – аж подпрыгнула Таньский.
– Тогда не ерунди, – устало махнула рукой я. – Давай лучше спать укладываться, может, за ночь запас выплаканных тобой мозгов восстановится.
– А Хали там один, – шумно вздохнула подруга, совершенно не реагируя на мои слова. Да, плохи ее дела. Спать, немедленно спать!
Мы настолько вымотались за этот безумно долгий день, что, едва наши тела заняли более-менее удобное положение на валявшихся на голой земле подстилках, мы отключились моментально.
И, как это обычно бывает, казалось, что проспали всего пять минут. Во всяком случае, я была абсолютно убеждена в этом, услышав вопли за пределами нашего убежища. Ну чего им неймется, перевозбудились, что ли? И теперь до утра колготиться будут?
Если бы мысли действительно обладали той силой, что им приписывают, ближайшие перспективы обитателей лагеря очень удивили и расстроили бы их. Я и сама от себя не ожидала столь изысканных пожеланий в их адрес, но уж очень эти уроды утомили меня, а теперь и заснуть не дают!
Возмущение было так велико, что один глаз, самый непослушный, левый (причем абсолютно левый!), взял да и открылся. Увиденное весьма озадачило его, и он растолкал старшего брата, который всегда и во всем был прав. Правый потому что. Уж ему-то хозяйка точно поверит!
Правый смущенно подтвердил – да, все правильно. Уже утро. Вы, барыня, прохрапеть изволили всю ночь, а теперь напраслину на местных жителей наводите, ай-яй-яй!
– А знаешь, – сонно пробормотала Таньский, не открывая глаз. – Я тут вспомнила – нас ведь фотографировали. Там, в редакции.
– Ага, на обложку «Плейбоя». – Похоже, одной ночи для полного восстановления умственных способностей бедняге было мало.
– Нет, я серьезно! – Глаза подруги открылись и задумчиво уставились в верхнюю тряпку. Не могу же я назвать ЭТО потолком. – Тебя сразу вырубили надежно, а меня слегка придавили, потом усадили на стул и сделали несколько полароидных снимков.
– Тогда понятно, почему нас вчера не тронули.
– Почему?
– Таньский, просыпайся. Если им нужны были только твои фото, значит, их покажут тому, кому интересна и нужна именно ты!
– Хали? – моментально села сусликом подруга.
– А кому же еще? И скоро мы узнаем, как он относится к тебе на самом деле.
– Ты, – губы Таньского задрожали, – ты думаешь, его будут шантажировать мной?
– Ну конечно! Иначе от нас уже мало что осталось бы после вчерашнего. А так им нужен – пока нужен – твой товарный вид. Почему меня оставили в покое – понятия не имею, но меня это вполне устраивает. Дальнейшая наша судьба пока напрямую зависит от поведения Хали Салима. Если ты что-то значишь для него – он будет делать все, что ему прикажут, а тебя, надеюсь, и меня, пока не тронут. Если же ты – всего лишь легкая интрижка, тогда… – Я обреченно махнула рукой.
– Знаешь, – подняла на меня залитые слезами глаза Таньский, – а я не могу сейчас точно сказать, какой из вариантов я бы предпочла.
Она попыталась улыбнуться, улыбнуться гордо и независимо, но не получилось. Опять ушла в астрал.
Тряпка, служившая нам дверью, кокетливо подбоченилась, пропуская женщину. Судя по практически полной задрапированности – местную женщину. Она молча поставила перед нами кувшин с водой, две алюминиевые кружки и блюдо с лепешками. Я попыталась заговорить с ней на английском, ведь, если верить американским фильмам, этот самый нужный в мире язык знают все и везде. Но женщина, похоже, американских фильмов не смотрела. Во всяком случае, на мои слова она не отреагировала и так же молча вышла. А мне столько нужно было ей сказать, и именно как женщине! Ведь еда – это, бесспорно, здорово, вода – тоже очень хорошо, но, скажите мне честно, куда вы направляетесь, едва проснувшись? Ага, вот именно. И мне туда надо было. И Таньскому.
Пришлось шуметь. Высунуться из халабуды мы не решились. На наши заунывные вопли явился мрачный пузатый тип, который американские фильмы смотрел. С пятой попытки сообразив, что нам, собственно, угодно, он тупо заржал и что-то прохрюкал снаружи. Итогом первого раунда переговоров было ведро. Прелестно!
Примерно через час за нами пришли вчерашние сопровождающие. Или это были уже другие? Они все были какие-то одинаковые. Вошедшие знаками велели следовать за ними. Ну что же, пошли.
Когда мы выбрались из нашего убежища, то сразу в полной мере оценили муки летучих мышей, застигнутых солнцем. Не видно же ничего! Пару минут мы подслеповато щурились и моргали, пока адаптировались к солнечному свету. Нашим конвоирам это в конце концов надоело, и нам довольно грубо, прикладами автоматов в спину, задали нужное направление.
Пока мы брели в этом направлении, у нас была возможность осмотреться. И сориентироваться. Возможность-то была, вот только с ориентирами было плоховато. Не было их вовсе. Только что – на два лаптя левее от солнца и где-то туда. Поскольку вокруг очень неэстетично раскинула барханы пустыня. Правда, кое-где, словно остатки шевелюры на лысине, торчала чахлая растительность.
Не знаю, может, это и называется гордым словом «оазис», но именно среди трех пальм и пяти кустов и расположилось стойбище (или лежбище?) банды Рашида. Помимо нашего тряпочного термитника, насчитывалось еще штук восемь таких же сооружений. Несколько верблюдов рассматривали свысока нас с Таньским. Но когда мы унюхали запах коровьего стойла, исходивший от этих кораблей пустыни, их надменность сразу превратилась в коровью же покорность. Лучше бы они пахли соляркой, как и положено кораблям!