Во время длинной панихиды мне становилось все хуже и хуже, я вспотел как мышь, мои ноги дрожали, а сердце бешено колотилось. Из-за сотен чадящих в соборе свечей мне не хватало воздуха, у меня закружилась голова, а ноги подкосились, но я был вовремя подхвачен кем-то стоящим сзади. Оказавшись на свежем воздухе, я довольно быстро пришел в чувство, но по настоятельному требованию окружающих меня родных был немедленно доставлен во дворец, где благополучно проспал все окончание церемоний.
Через три дня, 8-го ноября, состоялось отпевание и погребение тела. Сразу по прибытии меня в собор, началась божественная литургия, по окончании которой последовало отпевание, по окончании которого я отдал последнее поклонение телу отца. Мой брат вместе с остальными моими августейшими родственниками поднял гроб (на этот мне строго настрого запретили поднимать его), который был отнесен, в предшествии митрополита и духовенства к могиле, в новую усыпальницу при соборе. Здесь была отслужена очередная литургия и гроб опустили в могилу дворцовые гренадеры. Приняв, от высокопреосвященного Исидора, митрополита Новгородского, Санкт-Петербургского и Финляндского, песок на блюде, посыпал его на гроб. При опущении гроба в могилу всеми войсками, находившимися в строю, был отдан, совместно с Петропавловскою крепостью салют. Не дожидаясь окончательного заделывания могилы, я покинул душный собор.
Всю следующую неделю меня практически никто не тревожил. И только по усталым глазам матери я догадывался, чего же это на самом деле ей стоило. Я быстро шел на поправку – теплые и искренние эмоции окружающих меня родных были мне лучшим лекарством. Сомневаюсь, что приходившие и уходившие доктора как-то повлияли на мое самочувствие. Несмотря на все мои умозаключения по поводу того, кто же я теперь такой и значительное улучшение самочувствия уже в первый день, мне пришлось ещё целую неделю отлеживаться в кровати, прежде чем приступить к государственным делам. Консилиум докторов непреклонно настаивал на необходимости умственного покоя, запретив мне даже читать романы, лежа в кровати. В принципе и правильно – я даже к дневнику практически не прикасался.
Справедливости ради, нужно признать, что насчет своего покоя я немного покривил против истины. На третий день меня буквально захлестнул поток посетителей. Мать не смогла их удержать. Особенно досаждали мои ближайшие родственники – тетушки и их бедные мужья, которые едва ли могли похвастаться чем-либо кроме богатой родословной. Они буквально рвали меня на части своими желаниями, предложениями и просьбами. Ума не приложу, как мать сумела продержать их два дня после похорон. За дядьями, тетушками, двоюродными братьями и прочей родней ко мне тут же стали подтягиваться и другие высокие чины империи. Официально, все хотели выразить свое почтение и пожелать скорейшего выздоровления своему государю. На самом же деле каждый преследовал свою цель, надеясь урвать что-либо у свежеиспеченного императора – хотя ещё и не коронованный, я уже вступил на престол. Как мне только не приходилось изворачиваться в этот день! Постоянно обещал подумать, посмотреть, пересмотреть, но подписывать какие-либо указы и декреты категорически отказывался, сославшись на требование дальнейшего осмысления информации. Гвардия хотела больших привилегий, дворянство добивалось более выгодных условий отмены крепостного права, купцы снижения налогов и пошлин. Министры, генералы, адмиралы, все хотели что-нибудь получить от меня. К вечеру я чувствовал себя выжатым лимоном, а конца потоку посетителей-просителей видно не было. В итоге, выпроводив всех за дверь, позвал к себе Строганова и поручил ему делать все то же, что делал весь день я: обещать подумать, соглашаться с аргументами, умно кивать головой, но ни в коем случае ничего не обещать напрямую и не подписывать. Мой воспитатель был умным человеком и опытным царедворцем, он правильно понял моё желание. Спустя неделю отдыха я решил, что окончательно выздоровел и, несмотря на оханье и аханье матери, покинул свою обитель, успевшую мне изрядно надоесть.
Глава 4. Гатчина.
Вот уже три дня я пребывал в Гатчине. После болезни я испытывал слабость и, матушка решила, что отдых на природе будет мне полезен. Первые два дня я просто гулял по дворцу и прилегавшему парку, наслаждаясь, по рекомендациям докторов, чистым, морозным воздухом.
В той, прошлой жизни я бывал в Гатчине на экскурсии, тогда дворец показался мне весьма скромным. Однако сейчас… он поражал своими размерами, своим великолепием, мебелью и изысканным убранством залов. Более девятисот комнат, незримая, но постоянно присутствовавшая заботливость слуг и огромный парк, в котором мне было так упоительно гулять – таким мне предстал Большой Гатчинский Дворец. Почти в каждой комнате висели картины, гобелены и гравюры, воспевающие подвиги русских солдат и моряков во время царствования моих предков – Петра Великого, Императриц Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны, Екатерины II и Александра I. А какая здесь была собранна коллекция всевозможного холодного и огнестрельного оружия мастеров Европы и Азии! Начало этой коллекции положил ещё граф Орлов – первый хозяин дворца, желавший завести оружейные комнаты наподобие западноевропейских вельмож. Чего только не было в его коллекции! Кремневые ружья, соседствовали с колесными пистолетами, казачьи шашки с кирасирскими палашами. А в одной из комнат было даже пятиствольное кремневое ружье из Германии! Жаль многое из виденного мной сейчас было безвозвратно утеряно в годы Второй Мировой Войны…
Признаться, если бы не возродившаяся память Николая, я бы в первый же день заблудился в этой бесконечной анфиладе комнат. Однако после памятной ночи в Зимнем я ощущал себе неразрывно с памятью и личностью цесаревича, хотя и не был им в полном смысле этого слова. Во мне то и дело всплывали образы из детства Николая. Проходя по китайской галерее Арсенального Каре, я ловил себя на том, что с ностальгией вспоминаю, как мы с братьями, играя, частенько прятались за какую-нибудь из китайских ваз. Огромные, вдвое выше нас, они были превосходными укрытиями – мы могли целыми часами безуспешно искать друг друга. И не было для нас большей радости, чем, скрывшись за их массивными боками, выпрыгнуть на ничего не подозревавших слуг, а затем с радостным визгом удрать от ловящих царское чадо рук.
Распорядок дня для меня составила матушка. Я вставал каждое утро ровно в семь утра, умывался холодной водой, облачался в мундир и отправлялся на завтрак. Военную форму всех членов императорской фамилии мужского пола приучали носить ещё со школьного возраста, по умолчанию зачисляя их в какой-нибудь из кадетских корпусов. После смерти своего отца я, между прочим, автоматически стал шефом четвертого Стрелкового Императорский Фамилии батальона. Батальон, бывший ещё недавно полком, был расквартирован в Гатчине, но в данный момент участвовал в подавлении Польского восстания где-то на территории Литвы.
Завтракали мы просто – в семье главенствовали скромные английские порядки, привнесённые матушкой-императрицей: овсяная каша, хлеб с маслом и английское печенье. Затем индийский чай с малиновым, вишнёвым или анисовым вареньем.
После завтрака я несколько часов гулял по парку. Парк был огромный, ухоженный, с прекрасной, полноводной рекой и несколькими искусственными прудами. На некотором расстоянии от дворца находились конюшни и псарни, изредка нарушавшие тишину окрестностей заливистым собачьим лаем. Гатчина всегда ставилась своей охотой, а при Александре II официально стала главной охотничьей резиденцией. В конюшнях неотложно находились пара сотен грумов, конюхов, псарей и других слуг, готовых в любой момент устроить Императору и его гостям царскую забаву. Не обнаружив в себе никакой страсти к охоте, я обходил псарни с конюшнями стороной, больше бросая оценивающие взгляды на лед, затянувший тонкой плёнкой здешние озерца. Интересно, как в это время обстоят дела с рыболовными снастями?
На третий день я решил разорвать чересчур английский, правильный и размеренный распорядок дня и немного повеселиться. Погода к этому располагала – во время вчерашнего обильного снегопада мороз спал, а после завтрака температура и вовсе поднялась выше нуля. Пригласив поучаствовать в прогулке своих братьев и сестру, впрочем, не обойдя своим вниманием и Володю, я направился в парк.
– Сашка, смотри! – Я замер на месте, будто пораженный увиденным, и вытянул правую руку вперед, показывая указательным пальцем влево. Наверное, я хорошо разыграл удивление, потому что пока все напряженно разглядывали кусты слева от тропинки, я успел, бесшумно отойдя на три шага назад, заготовить три снежка. Более того, к тому времени как мой адъютант решил все же оглянуться и уточнить, на что именно следует смотреть, я уже стоял в полной боевой готовности, держа на сгибе руки два запасных метательных снаряда, и демонстративно целясь третьим в филейную часть своего дорогого братца.
– А на что…, – поворачиваясь ко мне по инерции начал Володя. Но, увидев меня в готовым к бою, да ещё с такой довольной физиономией, решил, что дальнейшие разговоры будут излишними. Резко уйдя с линии моего огня, он хотел что-то крикнуть остальным, но опоздал.
– Левый борт, огонь! – Выкрикнул я запуская по известному адресу награду Сашке за излишнее любопытство. С четырех шагов промахнуться было мудрено, и я попал в точности куда и метил. Пока все разбирались в ситуации, я отправил второй снежок Алексею в живот и… оказался на тропинке один с растерявшейся Машей. На мгновенье заколебавшись, глядя в её испуганные глаза, с уже отнесенной для броска правой рукой со снежком, я тут же схлопотал целых два подряд в корпус от Владимиров – шестнадцатилетнего брата и моего адъютанта Барятинского.
– Получи! – Запустил я снежок в своего шустрого адъютанта. Результатов броска я увидеть не успел – бросился на противоположную сторону тропинки, попутно уклоняясь от огромного снежка Александра. Ну и лапищи!
– Все кто справой стороны за меня! – крикнул я Алексею, от души впечатавшему мне снежок между лопаток. – Маша, давай к нам!
Спустя пять минут, яростно разгоревшаяся перестрелка начала утихать – все участники, включая меня, сбили дыхание и начали сдавать. Немного переведя дух и, скрытно заготовив четыре снежка, я решил воплотить в жизнь ещё один коварный план в своем исполнении. Уклонившись от очередной порции пущенных в меня снежков, я, встав на одно колено, быстро переложил три снежка на сгиб левой руки, схватив последний правой и пошел в атаку. Начав кидать снежки в Александра один за другим, я, не обращая внимания на остальных противников, с каждым броском на несколько шагов приближался к брату. Подойдя почти вплотную к условно разделявшей наши отряды тропинке и, выпустив последний снежок, я с криком: 'Иду на таран!' – бросился на сбитого с толку моей атакой Сашку и повалил его в снег. Не прошло и десяти секунд, как сверху на меня кто-то навалился – образовалась куча-мала. Подомной приглушенно хохотал Александр, не оставляющий попыток сбросить меня. Маша радостно нарезала круги вокруг нас, благоразумно не решаясь лезть в нашу кучу-малу. Ещё немного поваляв друг друга в снегу, вымокнув и окончательно устав, мы направились домой, весело вспоминая по пути перипетии недавнего сражения.
Придя во дворец мы были мягко пожурены матушкой, выслушали пятиминутную нотацию, были переодеты в сухое и строевым шагом направлены в обеденный зал. На обед обычно подавали бараньи котлетки с зеленым горошком и запеченным картофелем, но сегодня у нас в меню был ростбиф и горячий пунш. После обеда я традиционно был предоставлен сам себе и мог тратить свободное время, так как мне заблагорассудится.
Не подумайте превратно, мои дела не ограничивались лишь праздным времяпровождением в окружении семьи. Несколько отойдя за первые дни, от болезни и впечатлений, связанных с похоронами Отца, я приступил к тому, что собственно и требовалось от меня как от Государя Императора – государственным делам. Каждый день, после обеда я удалялся к себе в кабинет и там просматривал бумаги, переданные мне из Императорской Канцелярии. Судя по ним, в стране наблюдалось некое затишье. Не зная, что ожидать от молодого Государя, Двор и Кабинет застыли в нерешительности, боясь слишком явно высказать свои мысли и политические пристрастия, дабы не попасть впросак.
С бумагами я засиживался до ужина, регулярно просматривая биографии тех или иных личностей в дневнике. Ещё только приступив к построению политики своего царствования, я решил, что непосильно для одного человека, каков бы ни был его пост, развернуть развитие целой страны. Нужны соратники и помощники. Нужны те, кто сможет подставить твёрдое плечо в моих начинаниях, понять их и продолжить.
Постепенно страницы дневника заполнялись кандидатурами тех, кто мог оказаться мне полезен. Бывало, я целыми часами не вставал из-за стола, въедливо вчитываясь в шероховатые страницы артефакта, а затем ходил взад-вперед по кабинету обдумывая открывшуюся мне картину жизни какого-либо незаурядного человека этой эпохи. Передо мной стояла непростая задача. Мне следовало определить тех, кто обладает большим потенциалом для дальнейшего роста, решить, кого стоит привлечь уже сейчас, а кого в отдаленном будущем. Так, например, Скобелев являлся замечательным кандидатом на роль моего сподвижника. Он устраивал меня по целому ряду причин. Самостоятельный, возможно даже излишне, он имел свое мнение по самым различным вопросам и, как показала история, при необходимости был готов твердо его отстаивать. Вообщем – то что мне нужно. Но, как говорится, было одно 'но'. Тот генерал, которого я знал из будущей русской истории, сейчас ещё только двадцатилетний юноша с горящим взором, смеющий примеривать на себя генеральский мундир лишь в мечтах. Его характер ещё не закалился в боях и походах по Средней Азии, а жизненный и боевой опыт стремятся к нулю. Словом, приблизь я его сейчас к себе, результат будет непредсказуемым. Очень даже может статься, что Россия потеряет одного из своих самых одаренных полководцев. Так что пока я просто взял его кандидатуру на заметку с намерением присматривать за его судьбой и, возможно, приблизить к себе в будущем.
В итоге у меня образовалось два списка. В первом были выписаны люди, которые могли быть мне полезны прямо сейчас, в основном это была 'старая гвардия' Отца – люди уже состоявшиеся, нередко занимавшие министерские и сенатские должности. Во втором же находились те, в ком я видел большой потенциал, талантливые молодые люди (и некоторые ещё не родившиеся) кому предстоит стать моей командой в будущем. Составив списки, я наметил несколько кадровых решений, которые было необходимо сделать в ближайшее время.
В Гатчине, с её размеренным ритмом жизни, я четко определился с целями и планами на ближнюю и дальнюю перспективы. В суматохе первых дней в этом времени мне было недосуг остановиться и обдумать то чего же именно я хочу и, главное – могу достичь своими действиями. Но вот я оказался предоставлен на некоторое время самому себе и, конечно, тут же задумался над своей миссией. Немного 'побеседовав' с дневником и малость подучив историю России данного периода, я уже видел, что многие реформы моих предшественников носили бессистемный и непродуманный характер. Все императоры, безусловно, искренне желали счастья и процветания России, иногда даже и её народу. Однако же, многие их действия частенько противоречили друг другу, несли неоправданно большие расходы и оставляли после себя большое количество жертв, без которых, зачастую, было не так уж трудно обойтись. Мои амбиции требовали от меня постараться избежать всего этого, в меру моих сил. Как? Ответ банален – мне была нужна цель на многие годы способная определить мою внешнюю и внутреннюю политику и гибкий план по её достижению.
Голову над тем, какую цель выбрать, мне ломать не пришлось. Если уж играть – то по крупному! Вообщем я остановился на вполне прозаическом и скромном плане: сделать Россию самой сильной, богатой и успешной страной в мире. Кроме того, надо было позаботиться о том, чтобы не повторить судьбу моего 'будущего'.
Неизбежность крупных мировых войн, неизбежных в будущем, меня признаюсь пугала. Хотелось бы, чтобы человечество перестало подвергать себя опасности быть уничтоженным каким-нибудь из своих собственных, самоубийственных творений. Ведь в этом мы обладаем редкостной изобретательностью. Человечество могло уничтожить себя десятками рукотворных способов, начиная от быстро достигающих своих целей ядерных бомб и заканчивая неумолимым климатическим сдвигом с порожденными им катаклизмами. И чтобы вообразить это, мне не требовалось особого воображения. Достаточно вспомнить из любой из сценариев столь популярных фильмов-катастроф. Или просто атомную войну, которая уничтожила человеческую цивилизацию в моём, личном будущем.
Впрочем, направление развития человеческой цивилизации в другое, более мирное, русло было весьма отдалённой задачей. Слишком уж масштабной была проблема и слишком неочевидны пути решения. А вот задачу создания их России сверхимперии, я уже вполне мог осуществить за свою жизнь. Благо что и как нужно достигнуть я представлял себе в полной мере. Именно в этом и заключалось мое преимущество перед обычными людьми, преимущество человека которому довелось пожить в двух эпохах, в двух разных тысячелетиях.
Я обладал знанием того, что единственный более-менее успешный проект по захвату и удержания мирового господства – проект Соединённых Штатов Америки – лишь в малой степени опирался на военную силу. Родившись как союз успешной военной и финансовой политики, он добился успеха благодаря новой форме войны – информационной. Той войны, когда армии и пушки сменяли транснациональные компании и финансовый капитал, а их в свою очередь средства массовой информации и новостные выпуски. Конечно, средства массовой информации пока находились в зачаточном состоянии, но новые виды связи: телеграф, а в ближайшем будущем телефон и радио, требовали моего самого пристального внимания. Равно как и печатные издания: газеты, журналы, книги. Я не мог себе позволить недооценивать силу печатного слова. Достаточно вспомнить такие книги как 'Что делать?', 'Капитал', 'Майн Камф' чтобы понять, каких бед может принести всего лишь двести-триста страниц по недоразумению прошедшего цензуру текста.