Определившись со стратегическими планами, я приступил разработке тактики. После очередного недолгого раздумья заключив, что без крепкой основы, успешной и процветающей Российской Империи, все мои далеко идущие планы обречены на провал, я переключился на ближайшие государственные нужды. Ограничив свой потолок планирования ближайшими двумя десятилетиями, я задумался над военной и финансовой составляющими Российской Империи.
В военном плане не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы увидеть, как необходим был Российской Империи свободный проход через черноморские проливы. Из-за отсутствия нашего контроля над Босфором Россия должна была держать в Европе два флота, соединить которые в случае нужды было абсолютно невозможно. Эта же проблема вставала во весь рост и в финансовом плане. Через Босфор и Дарданеллы шла немалая доля нашей внешней торговли, поэтому было просто недопустимым оставлять их в руках государства, которое запросто перекрывало их в случае какого-либо разлада в отношениях. Вообщем, взвесив все за и против, я определился с целью на последующие полтора десятка лет – захват и удержание Константинополя. С проливами разумеется. Исполнение этой заветной, ещё со времен Вещего Олега, русской мечты многое простит мне как в глазах аристократии, так и в глазах простого народа. Да и сколько можно с этими турками уже воевать, в конце-то концов!
Сверившись с дневником, я посчитал, что оптимальным будет начать войну за Проливы в сроки близкие к тем, когда в моей истории случилась русско-турецкая война – в 1876-1878 годах. А это означало, что уже сейчас надо было начинать готовиться к ней. Из дневника я знал, что военная реформа уже вовсю разрабатывается в недрах военного ведомства. Главным идеологом её был нынешний военный министр, Дмитрий Александрович Милютин.
Он предполагал в основу военной реорганизации положить модель, которая существовала в это время во Франции. Милютин планировал создать систему военных округов, без отделения административной части от военной. Напротив того, все касающееся войск, как административная часть, так и чисто военная переплетаются и обе они находятся в распоряжении одних и тех же начальников дивизии, а затем начальники дивизии уже подчинены начальникам военных округов, а начальники военных округов подчинены министру. Номинально они, конечно, были бы подчинены Монарху, но, в сущности реформа предполагала, что военный министр, держа все военные части под своим контролем, естественно является начальником и главою вооруженных сил.
Если против системы военных округов я ничего против не имел, напротив всецело её поддерживал, считая здравой и полезной, то вот остальные предложения Дмитрия Александровича… мягко говоря меня не устраивали.
Куда более меня заинтересовал другой проект, так же предложенный в военное министерство. В нём так же предполагалось сделать полное преобразование всего военного устройства в России, но за основу предполагалось принять военную модель Пруссии. Прусская система предполагала единоначалие Императора над всеми военными делами. Военные подразделения комплектуются территориально, и затем военные приготовления к боевой деятельности находятся в руках командиров частей. Эти командиры подчинены Императору, при котором состоят Военное Министерство и Генеральный Штаб. Первое ведомство, которое управляется министром, на общеминистерском основании, занимается вопросами административными, тыловыми: снабжением частей, логистикой, комплектованием. Второе, генеральный штаб, заведует вопросами чисто военными, боевыми, как то: боевой подготовкой, учениями, манёврами, военным планированием. При Императоре так же состоит канцелярия генерального штаба, которая служит промежуточной инстанцией между Императором и командирами частей, которым Император и отдает непосредственно приказы, иногда совещаясь для сего с начальником генерального штаба.
Учитывая, что германская модель в моём прошлом показала себя куда более успешной системой, нежели французская, меня, естественно, привлекала именно она. Посему в военном ведомстве намечались некоторые изменения.
Составление остальных наполеоновских военных планов я пока отложил 'на потом' – уж больно остро на повестке дня стоял земельный вопрос и постройка железных дорог, без которых невозможна была индустриализация. И программа всеобщего образования, и военная реформа, и судебный вопрос, и земский. Но по настоящему сильно меня беспокоил вопрос, откуда взять денег на все эти, безусловно, замечательные, но уж очень дорогие проекты.
Идея пришла ко мне внезапно. Во время моего самодовольного любования картой Российской Империи, я в который раз споткнулся взглядом об Аляску. 'Зараза. Только и делает, что нервы трепет, да деньги сосет[8]' – в очередной раз подумал я, как вдруг в моей голове, как будто повернули выключатель. Джек Лондон, Клондайк[9], Смок Белью – это же все там, все на Аляске! Только годы не те, но содержание недр от этого не меняется. Клондайская золотая лихорадка ещё впереди, но это же только к лучшему – у северно-американских штатов будет меньше стимулов отбирать эти земли у нас сейчас. 'Никчемный клочок льда'– как они недавно выразились на наше предложение о продаже Русской Америки. Надо будет посмотреть, что там можно сделать. Я черкнул пару строк в своем блокноте, чтобы не забыть.
Золото – вот что ценилось во все времена. Вернее не только золото, а все благородные металлы с драгоценными камнями в придачу. Довольный своим внезапным озарением я бросился к дневнику, чтобы изучить этот вопрос подробнее, и тут меня постигло разочарование. Все оказалось вовсе не так просто и здорово как показалось мне на первый взгляд. Золотая лихорадка, как выяснилось, в Сибири уже прошла – большая часть крупных месторождений была разведана. Те же что разведаны не были, как правило, находились в труднодоступных местах, и их разработка влетала в копеечку. Однако, как не крути, природные богатства Сибири обещали быть одной из главных статей дохода моего бюджета, взять хотя бы, к примеру, алмазы Якутии. По некоторым соображениям Аляску пока трогать я не решился – ещё отберут ненароком. Наше управление этими землями было чисто условным, там всем заправляла русско-американская компания, уже успевшая задолжать казне изрядную сумму. Захоти американцы или британцы отобрать у нас Русскую Америку и мы ничего не сможем им противопоставить. А пока никто не знает про золото, кому она нужна? Вот и пусть будет у нас.
Выписав координаты пары десятков месторождений, я обнаружил ещё две проблемы. Первая, простая: как мне преподнести эти знания простым исполнителям? Не мудрствуя лукаво я решил провести это, как обычный приказ своему министру финансов. Зачем мне, императору, вообще кому-то что-то объяснять? Как самодержец я не был обязан ни перед кем отчитываться, в крайнем случае, оговорюсь соображениями секретности. Итак, решено: распечатать карту, наложить резолюцию и в министерство – пусть выполняют.
Вторая проблема была куда сложнее первой. Дабы извлечь и пустить в оборот природные богатство требовалось время и значительные средства. Конечно в будущем затраты многократно окупятся, но вот как спонсировать их на начальном этапе? Да и вообще, средства мне, судя по всему, потребуются в самое ближайшее время. Я не могу ждать даже два-три года, пока в казну начнёт поступать первое сибирское золото и якутские алмазы. Деньги нужны уже сейчас…
Вопрос этот поверг меня в окончательное расстройство – решительно ничего умного в голову не приходило. Первоначально показавшая заманчивой идея взять внешний займ, была после размышлений отвергнута, так как обычно такие транши обставляются политическими требованиями. Мысль отдать мои будущие проекты на концессии тоже показалась мне не самым лучшим выходом. Я был в тупике. Богатых людей в России много было, но никто из них не даст казне денег, не будучи уверенным в хорошей прибыли. А этого я гарантировать не мог.
Скрестив руки на груди и откинувшись назад, на спинку стула, я мрачно смотрел в пустоту перед собой. Мысли решительно не клеились, раздражение нарастало. Богато обставленная комната только усугубляла моё недовольство. 'Сижу посреди жуткой, чрезмерной роскоши и думаю где взять денег, идиотизм!' – мелькнула мысль, когда взгляд остановился на выполненном целиком из розового мрамора, украшенном золотом и малахитом, камине. Внезапно я почувствовал как хватаю ту самую, необходимую мне идею за хвост, словно золотую рыбку. Не иначе как снежок Александра, хорошо встряхнувший мне голову, помог мыслительному процессу.
Я судорожно рванулся вперёд, выхватывая из чернильницы перо. В спешке выводя на странице дневника рваным, неровным почерком строчки своего вопроса, я задержал дыхания, боясь спугнуть удачу. 'Неужели всё так просто?' – билась в голове мысль. Когда наконец-то на белой бумаге появились стройный, каллиграфический безупречный текст ответа, я не мог удержаться от довольной улыбки. 'Похоже, вопрос с деньгами решён' – с удовлетворение подумал я.
Скрестив руки на груди и откинувшись назад, на спинку стула, я мрачно смотрел в пустоту перед собой. Мысли решительно не клеились, раздражение нарастало. Богато обставленная комната только усугубляла моё недовольство. 'Сижу посреди жуткой, чрезмерной роскоши и думаю где взять денег, идиотизм!' – мелькнула мысль, когда взгляд остановился на выполненном целиком из розового мрамора, украшенном золотом и малахитом, камине. Внезапно я почувствовал как хватаю ту самую, необходимую мне идею за хвост, словно золотую рыбку. Не иначе как снежок Александра, хорошо встряхнувший мне голову, помог мыслительному процессу.
Я судорожно рванулся вперёд, выхватывая из чернильницы перо. В спешке выводя на странице дневника рваным, неровным почерком строчки своего вопроса, я задержал дыхания, боясь спугнуть удачу. 'Неужели всё так просто?' – билась в голове мысль. Когда наконец-то на белой бумаге появились стройный, каллиграфический безупречный текст ответа, я не мог удержаться от довольной улыбки. 'Похоже, вопрос с деньгами решён' – с удовлетворение подумал я.
Я продолжал работать с дневником до глубокого вечера. Наконец оторвавшись от бумаг, я потянулся, разминая затёкшие плечи и спину. С некоторым трудом отодвинув массивный стул от письменного стола, я встал и подошёл к окну. Был поздний вечер, на затянутом густыми серыми облаками небе, тускло светила молодая луна. Свежий снег серебряным покровом укутывал парк. Оторвавшись от окна, я подошёл к столу и, выдвинув верхний ящик, достал стопку конвертов из плотной, чуть желтоватой бумаги, каждый из которых был скреплённая моей личной печатью. Разложив их на обитой зелёным бархатом поверхности стола, я позвонил в колокольчик, стоящий на серебряном подносе рядом с чернильницей и горкой исписанных перьев для письма. Ещё раз посмотрев на конверты, поколебавшись, я переложил один из них отдельно, на край стола. В этом момент послышался приглушенный стук в дверь, золотая, украшенная декоративными дубовыми листьями, ручка повернулась, чуть слышно скрипнули петли и на пороге возникла облачённая в мундир фигура князя Барятинского.
Сделав три чеканных шага, Владимир подошёл поближе и вытянулся по струнке, ожидая распоряжений.
– Владимир Анатольевич, вам надлежит доставить эти письма в канцелярию, – я жестом указал на разложенные на столе конверты. – Сделать это надлежит незамедлительно завтра по утру.
Барятинский кивнул и непроизвольно вытянул шею вперёд, стремясь разглядеть надписи на конвертах. Я усмехнулся, со стороны это смотрелось забавно. Сдвинувшись таким образом, чтобы ему были видны все конверты, кроме последнего, предварительно отложенного, я сделал приглашающий жест рукой.
– Не стесняйся, Володя, подойди поближе, посмотри.
Мой адъютант несколько смутился и покраснел, но всё же, влекомый любопытством, свойственным юности, подошёл к столу и принялся разглядывать скупые строчки, выведенные на конвертах. На каждом красовалось 'Лично. В руки.' и фамилия адресата. Семь писем, семь адресатов. 'владыке Филарету, митрополиту Московскому и Коломенскому.' 'графу Игнатьеву Николаю Павловичу.' 'графу Муравьеву Михаилу Николаевичу.' 'барону Унгерн-Штернберг Карлу Карловичу.' 'князю Васильчикову Александру Илларионовичу.'
Судя по тому, как округлились глаза Барятинского, список адресатов произвёл на него впечатление. Не желая, чтобы эффект пропал даром я, чуть повернувшись, забрал со стола последний, восьмой конверт, скрываемый прежде моей фигурой от взгляда флигель-адъютанта, и протянул его Владимиру.
– А это письмо, я хочу, чтобы вы доставили лично, – смотря ему прямо в глаза сказал я. Взгляд князя скользнул по конверту и застыл, прикованный к фамилии адресата. На бумаге конверта моей рукой было выведено: 'фельдмаршалу князю Барятинскому Александру Ивановичу. Лично. В руки'.
Интерлюдия первая.
Стояла теплая, осенняя погода. Мелкий дождик моросил уже четвертый день и в воздухе стоял запах мокрой, прелой листвы. Немолодая, серая в яблоках, коняжка мирно цокала копытцами по вымощенным мокрым камнем мостовым славного города Дрездена, волоча за собой коляску с придрёмывающими кучером и одним пассажиром. Князь Владимир Анатольевич Барятинский, прикрывая глубокие зевки тыльной стороной ладони, обтянутой белой шёлковой перчаткой, лениво осматривал город сквозь окно экипажа. В сон клонило немилосердно. Последние дни князь спал урывками, благодаря чему сумел преодолеть расстояние от столицы Российской Империи до этого сонного прусского городка всего за четверо суток. Причина этой спешки покоилась в конверте, подшитом к внутренней стороне его мундира. Конверт сей был вручён Владимиру Анатольевичу его другом и патроном, ещё недавно цесаревичем Николаем Александровичем Романовым, а ныне Императором Всероссийским Николаем II. Но было бы неправдой сказать, что только верноподданнический долг двигал князем. Не менее важным было чувство родственной обязанности, которой способствовало имя получателя доверенного князю конверта – адресатом был генерал фельдмаршал, князь Александр Иванович Барятинский, приходившийся Владимиру родным дядей.
Владимир дядей по праву гордился. Несмотря на славную, древнюю историю княжеского рода Барятинских, природных Рюриковичей в пятнадцатом поколении, мало кто, упомянутый в семейных анналах, достигал такой славы и известности как Александр Иванович. Барятинские всегда были на виду в русской истории, особливо сей род о прославился борьбой с мятежниками. Яков Петрович Барятинский, стойко сражавшийся с бандами Тушинского вора под началом М. В. Скопина-Шуйского и погибший в бою с поляками, Юрий Никитич, разгромивший Стеньку Разина, Даниил Афанасьевич, тоже сражавшийся с разинцами, а также усмирявший мятежи черемис и сибирских инородцев. Однако слава Александра Ивановича шагнула ещё дальше. Фельдмаршал, герой кавказской войны, победитель Шамиля, миротворец Кавказа. Доблесть и заслуги его были отмечены высочайшими орденами Св. Андрея Первозванного, Св. Александра Невского, Белого Орла, Св. Владимира 2, 3 и 4 степени, Св. Анны 1, 2 и 3 степени, Св. Георгия 3 и 4 степени и иностранными почётными наградами. Если бы ещё не эта неприятная история с грузинской княжной…
Владимир недовольно поморщил губы, вспоминая об этой истории. Это случилось три года назад, когда дядя его пребывал на посту наместника Кавказа, и одним из адъютантов его, в чине полковника, был некто Давыдов, женатый на урождённой княжне Джамбакур-Орбелиани. Княжна была миниатюрна, мила и по-грузински красива. И сорокапятилетний фельдмаршал, признанный дамский угодник, влюбился, да так пылко, как бывает только в ранней юности. Кончилась же эта история тем, что наместник, подобно горцу, умыкнул ненаглядную грузинскую княжну у законного мужа, вывезя её за границу. Куда и сам вскоре отправился, 'на лечение'.
Разумеется, генералу этого так просто не спустили. В одно мгновение он оказался фигурой non grate как при Дворе, так и на светских раутах. Отсутствие благоволения знаменитому родичу ощутили на себе и остальные члены княжеского рода. Впрочем… Письмо, ощущаемое приятной тяжестью возле сердца, дарило молодому адъютанту большие надежды на возвращение Высочайшей милости к мятежному дяде.
Коляска тем временем подъехала к ажурным, кованым воротам особняка, снимаемого в Дрездене Александром Ивановичем для себя и своей зазнобы. Выйдя из экипажа и расплатившись с кучером, Владимир остановился перед высокой решёткой ограды, ожидая когда его заметят. Через пару минут к нему вышел немолодой, бородатый слуга в поношенном, но бережно подшитом сюртуке на германский манер, суконных штанах, полосатых гольфах и деревянных башмаках.
– Доложите господину о важном госте! Депеша из Санкт-Петербурга! (эту фразу желательно дать на немецком) – скороговоркой проговорил молодой князь по-немецки, нервно пристукивая каблуком по камням мостовой.
Молча поклонившись, слуга исчез в недрах особняка и вскоре явился вновь со связкой ключей. Отперев ворота перед уже не скрывавшим своего нетерпения гостем, он неторопливо зашагал в сторону здания жестом показав следовать за собой.
Владимир, по аккуратно расчищенной от опавшей листвы, выложенной плиткой дорожке, подошел к потрескавшейся входной двери и вошел в дом. В прихожей царил полумрак и князь, глаза которого ещё не успели привыкнуть к отсутствию света, с трудом нашел удаляющуюся спину слуги. Торопливо проследовав за ним Владимир, задевая предметы мебели, прошел к лестнице на второй этаж. Слуга остановился перед тяжёлой дверью из морёного дуба, и, усмехнувшись в густую, с сединой, бороду, глухо пробасил:
– Велено подождать!
'Да он русский, – мелькнула мысль у невольно покравшего князя, – а я перед ним по-немецки распинался. Конфуз-с'.