Силуэты, которые он наблюдал, были явно женскими. Два силуэта, две женщины. Виктория Сергеевна? И та самая девушка-шахидка, с которой ВС возится зачем-то все эти последние несколько дней?
«Чисто дурдом. Кащенко. Палата № 6, – подумалось ему. – Отдельный спецслужбистский дом сумасшедших – для избранных клиентов. Ну и как это вот все прикажете понимать? Что они здесь делают, эти две тетки? Одна – специалист по мозгам. Другая – кукла без мозгов, но с вложенной программой. С программой, рассчитанной на смерть, на разрушение, в том числе и на самоуничтожение. Почему их не увезли с объекта? Да вот хоть бы в связи с объявленным нынешним вечером состоянием повышенной боеготовности всех и вся? Зачем вообще их было привозить сюда, на спецобъект, замаскированный под «новорусский» коттедж?! Сейчас-то от них какой толк? Что от одной, что от другой? Зачем их подвергают новой опасности? И почему их держат здесь троих: ВС, Мокрушина, а также девушку, которая хотела их взорвать?»
Рейндж затушил окурок. Потянулся к бутылке, налил себе еще чуток скотча. Определенно, без «полбанки» хрен разберешь, что там замутило родное начальство. То ли надумали предъявить их всех разом «чужим», – одной лишь наживки может оказаться недостаточно, – то ли еще что-то хитрое изобрели, что тоже вряд ли сулит ему спокойную жизнь…
Музыка вдруг стихла. Какое-то время до его слуха доносилось шушуканье, как будто там, за стенкой, судачили две кумушки.
Потом опять на фоне перегородки появилась тень, в которой легко угадывался женский силуэт.
Мокрушин приготовился смотреть второй акт этого престранного представления в стиле театра теней. Но ВС была не такова, чтобы повторять самое себя или действовать иным предсказуемым образом.
Уж что-что, а удивлять своими словами и поступками эта женщина умеет, как никто другой.
Перегородка – на манер занавеса – разделилась посередине, раздвинулась, открывая «сцену».
Как он и предполагал, на «женской» половине находились «обе-две»: специалистка по марионеткам и ее новая подопечная Малика. Но интересен не только сам факт их присутствия на спецобъекте, а то, как они были одеты. Вернее сказать, полураздеты. На них были штанишки в форме шароваров из «газа» – тончайшей и полупрозрачной ткани зеленоватого оттенка, под которыми угадывались крохотные трусики из более темного и плотного материала.
Животики у обеих оставались открытым, как и руки, как и плечи. Еще одна полоска ткани, которая лишь немногим плотнее, чем «газ», частично скрывает, оставляя простор для фантазии, от мужского взора женские груди…
Малика осталась стоять в глубине женской половины. К Мокрушину направилась сама ВС; тончайший «газ», подсвеченный включенными на женской половине лампами, почти не скрывал плавных очертаний стройного женского тела. Наоборот, лишь разжигал любопытство, подстегивал воображение. От нее как-то необыкновенно приятно пахло – это были какие-то благовония. Что-то восточное, тонкое, трудноосязаемое, но волнующее и действующее на мужчин безотказно.
– Ас-салям алейкум, Владимир! – произнесла она каким-то новым для него, певучим голосом. – Рада вас видеть!
– Ва алейкум ас-салям! – механически ответил на восточное приветствие Мокрушин. – Хм… это что-то новенькое, Виктория Сергеевна! Вам надоело возиться с сумасшедшими? И вы решили переквалифицироваться в восточные танцовщицы?
– Вы угадали. – Ее ярко накрашенные губы сложились в улыбку. – Но только на время, сугубо в экспериментальном плане.
– А, так это всего лишь очередной ваш эксперимент? Кстати, отличный наряд! Я уже говорил вам, что вы очччень красивая женщина?! Возможно, самая красивая из всех ныне живущих.
ВС скосила взгляд на бутылку – наверняка пыталась определить на глаз, сколько скотча он успел принять на грудь.
Потом все с той же обворожительной, но и несколько искусственной улыбкой произнесла:
– Вы преувеличиваете… Впрочем, спасибо за комплимент! Владимир, у меня к вам просьба. Нужна небольшая помощь! Требуется, скажем так, мужчина. Роль несложная: посетитель бара, клиент. Без слов. Ну как?
– Для вашего спектакля требуются статисты? А я уж подумал было, что вы по мне соскучились и решили в знак новой встречи чем-то порадовать… Ладно, валяйте – я к вашим услугам. Но у меня есть условие: не надо меня лечить на тему, что пить и курить вредно для здоровья! Договорились?
– Договорились. Меня это тем более устраивает, что нам сейчас нужен, сугубо для фона, для достоверности, пьющий и курящий типаж.
Плавно покачивая бедрами (Мокрушин, естественно, сопровождал ее взглядом), ВС пересекла гостиную. Взяла с дивана пульт; в следующие мгновения всю просторную залу наполнили звуки знакомой мелодии…
Ба! Рейндж усмехнулся про себя. Из динамиков музыкального центра зазвучала старая добрая классика: You Can Leave Your Hat On… Главная, пожалуй, стрип-мелодия последних двадцати лет. Знакомая всякому, кто если даже не бывал на стрип-представлениях, или не имеет подругу, схожую по темпераменту с Ким Бэсинджер, так хотя бы смотрел ленту «9… weeks», то бишь «Девять с половиной недель».
Тонкое кисейное покрывало, которое до поры обволакивало танцовщицу с макушки до босых ступней, мягко, невесомым облачком упало к ее ногам.
Тело девушки пришло в движение; глаза ее были направлены прямо на него, на «клиента». Лицо тоже мгновенно преобразилось. Все выглядело так, как будто она махом содрала с себя некую защитную искусственную оболочку! И под этой отпавшей от нее кожей оказалось совершенно иное существо: сексуальная, раскрепощенная девушка, обладающая хорошими внешними данными и чувством ритма!
Мокрушин устроился поудобней; откинулся на спинку кресла и забросил ногу на ногу.
В его жизни прежде такого еще не было, чтобы человек, который собирался его убить, танцевал для него приватный танец.
Всякое-разное с ним случалось, а таких переживаний он пока еще не испытывал.
Впрочем, теперь уже она, эта «красавица и добрая душа», не ассоциировалась в его представлении с черным перекошенным ртом, с уродливой деформированной плотью, с абстракциями, рожденными и перенесенными на холст полубезумным гением Сальвадора Дали…
Обыкновенная девушка лет двадцати трех. Не писаная красавица, но и не дурнушка – таких тысячи ходят по улицам, молодых, симпатичных, разных.
Он и глазом не успел моргнуть, как танцовщица уже оказалась рядом с креслом, в котором он устроился; очутилась так близко, что он мог при желании прикоснуться к ней… Малика отнюдь не копировала актрису, ставшую секс-символом поколения. Она оказалась, как он понял уже с первых секунд этого «шоу», весьма опытной танцовщицей… И пусть этот «приват-танец» был самым странным из всех виденных им «перфомансов», в самом этом диковинном смешении восточного стиля с элементами «танца живота» и классическими элементами «стрипа» было нечто завораживающее…
Нечто такое, что наверняка производило впечатление на мужчин. И, что греха таить, произвело впечатление и на единственного в помещении представителя мужского племени.
В отличие от «классики», Малика до последней почти секунды не снимала с себя каких-либо деталей одежды. Лишь с последними тактами мелодии одним гибким движением избавилась от прикрывавшей ее небольшую, но крепкую грудь полупрозрачной материи… И тут же села на подлокотник кресла, обняв руками Мокрушина за шею.
– Тебе понравилось? – жарко прошептала она «клиенту» на ухо. – Хочешь, я сегодня буду твоей?
«Зашибись! – промелькнуло в голове у Рейнджа. – Не хватало еще для полного комплекта переспать с шахидкой! Это уже явный перебор! Кстати, по-русски шпарит без всякого акцента!»
К ним подошла ВС. Она громко хлопнула в ладони. Девушка медленно и как-то даже нехотя разорвала объятия и встала на ноги. Левой рукой Малика прикрыла обнаженную грудь, а правой показала на бутылку скотча.
– Харам! – резким тоном, так не вязавшимся с только что услышанным от нее, произнесла девушка. – Харам! Харам! Грех! Нельзя пить!!!
ВС взяла ее за плечи и повернула к себе лицом.
– Успокойся, Малика, все хорошо. Пойдем на нашу половину! Там мы с тобой вдвоем, без мужчин, – она почему-то укоризненно посмотрела на Мокрушина, – поговорим… Ты мне доскажешь свою историю, ладно?
Когда они ушли, закрыв за собой створки перегородки, вновь разделившей залу на две половины, Рейндж угрюмо процедил:
– Пить скотч мне, раненному и контуженному, значит, «харам»?! А ходить со взрывчаткой на брюхе и плясать голой перед незнакомым мужиком – не грех?!
Он потянулся к бутылке.
– Да пошли вы все! Заколебали…
Рейндж еще не успел толком промочить горло после необычного стрип-шоу в исполнении несостоявшейся смертницы, как из коридора вдруг долетели мужские голоса.
В гостиную, где теперь в одиночестве восседал Мокрушин в компании с бутылкой Macallan 18YO, заглянул «прикрепленный».
– Владимир Алексеевич, к вам гость.
Рейндж хотел было подсказать ему, куда, по какому адресу следует посылать всех гостей. Но, увидев, кого именно привел Антон, обрадованно вскочил на ноги.
Это был Рустам Темиров. Впрочем, редкая для нохчей фамилия Темиров с большой долей вероятности была ненастоящей. Точно так же, как одна из личин Мокрушина залегендирована, «заточена» под Алексеева, так и у Рустама фамилия Темиров может оказаться лишь прикрытием. Да и не стопроцентный он нохча, судя по однажды произнесенной реплике: «В моей крови, Рейндж, смешались все рода и тейпы Кавказа…»
– Ас-салям алейкум ва рахматуллахи ва баракатуху! – Тридцатилетний мужчина, имеющий выраженную внешность выходца с Кавказа, широко улыбнулся, демонстрируя хорошо знакомую Рейнджу «дружелюбно-волчью ухмылку». – Здравствуй, да-арагой брат!
– Ва алейкум ас-салям ва рахматуллахи ва баракатуху! – Мокрушин заключил джигита в объятия. – Здравствуй, Руст! Сто лет тебя уже не видел! Вернее, три месяца с хвостиком… Но сколько всего случилось!
Антон, стоявший в это время в коридоре, кашлянул в кулак.
– Я пойду к себе, – сказал он. – Не буду вам мешать. Женщины тоже ушли. Так что можете говорить свободно.
На женской половине действительно воцарилась тишина. И даже свет там погас…
– Руст, присаживайся, дорогой! – Мокрушин, уже успевший ощутить себя здесь хозяином, придвинул к столику второе кресло, стоявшее до этого у стены. – Я сейчас гляну, что там есть в холодильнике…
– Я н-нэ голоден, – сказал кавказец. – И я нэ надолго, да? Вот, решил тебя увидеть. Извини, друг, н-нэ смог в госпиталь к тебе приехать! Был сильно занят, да. А так… так знаю а-аба всем, что тут пра-аисходит!
– Мне Юрьич сказал, что ты в Москве. Но ни словом не проговорился, что тебя тоже привезут в Лесной.
– Что значи-ит, при-ивезут?! – Руст, на котором был одет довольно щеголеватый костюм и белоснежная сорочка, усмехнулся. – Я тут живу! Не знал?
Рейндж бросил на него удивленный взгляд.
– Так это… это твой, что ли, особняк?
– Этот? Н-нэт… Соседний – мой. А этот дом, в котором мы сидим, был построен для…
Рустам посмотрел на бутылку.
– Ты выпиваешь, брат?
– Как видишь.
– А что пьешь?
– Виски.
– Налей себе. И мне – тоже.
Рейндж налил.
– Ты же вроде не пьешь, Рустам?
– Не пью.
– Насколько я помню, ты вообще не употребляешь алкоголь.
– Верно, брат. Так и есть.
Мокрушин поставил перед ним на низкий столик стакан, наполненный на треть скотчем. Рустам взял посудину левой рукой; на правой у него недостает двух пальцев, указательного и среднего.
– Я видел, как он погиб, – сказал Темиров. – Ничего, кажется, н-нэ мог сделать! Н-нэ мог воспри-ипятствовать! Но все равно чувствую себя виноватым. Он ведь был мне… как старший брат!..
– Так это ты… ты записывал разговор в кафе? – перейдя на шепот, спросил Мокрушин. – И ты… как ты сам-то уцелел?!
– На все воля Всевышнего, да славится имя Его, – сказал Рустам. – Давай помянем. Как говорят у вас, у православных? Он ведь крещеный был, так?
– Да упокоится душа раба Божьего Алексея, преждевременно ушедшего от нас в мир иной…
Сказав эти как бы сами собой пришедшие слова, Мокрушин вздохнул, а затем, вслед за кавказцем, выпил за упокой души Алексея Супруна.
– У тебя тут, слышал, харем?[48]
– Харам? – переспросил Мокрушин.
– Н-нэ, какой харам? Где женщин несколько, а мужчина – а-адын!
– А-а… гарем?! Ну да. Скорее, тут не гарем, а дурдом! Кстати, а откуда ты знаешь про местный гарем?
– Знаю. И про Малику знаю. Генерал рассказал.
– Еще по одной?
– Н-нэт, мне хватит. Для меня спиртное – харам! А ты себе налей! Ты в другой вере, тебе можно!
Мокрушин не стал пока добавлять; залиться вискарем никогда не поздно. Особенно если ты чувствуешь себя самым одиноким на свете человеком… Наверняка и Рустам точно так же ощущает себя «волком-одиночкой». Хотя кто знает?.. Может, у него есть где-то родной человек, есть любимая женщина, которая его ждет.
– Тебе, брат, жэниться бы надо, – словно прочитав его мысли, сказал Темиров. – Ты уже был когда-то жэнат, да?
– Было дело, – неохотно сказал Мокрушин. – Полгода прожили и разбежались. Какая нормальная женщина согласится жить с таким отвратным типом, как я? Абсурд.
– На каждый товар есть свой купец. Ты хороший человек… Настоящий! Просто ты еще н-нэ встретил с в о ю женщину.
– Может, ты и прав. А к чему этот наш разговор про женщин, Руст? Слушай… – У Мокрушина вдруг сложилась в голове если и не вся, то значительная часть мозаики. – Слушай, друг мой… Тебя, я так понимаю, тоже подписали?
Он попытался найти другую, более четкую формулировку тому, что вокруг него происходит несколько последних дней. Но Рустам понял, что именно хотел у него спросить Мокрушин.
– Мужчина н-нэ должен бегать от своих врагов. Но и глупцом н-нэ должен си-ибя выставлять! Про Колобнева уже знаешь, да?
– Пропал Леший. Нехорошие предчувствия… Нас пятеро уцелело… Ну, ты понимаешь, о чем я говорю!
– Н-нэ маленький, понимаю! А после того, что случилось в Фатихе… У меня тоже появилась мысль, что надвигается какая-то жёп-па!
Кавказец, заметив прислоненный к боковине кресла посох, вдруг заинтерсовался этим предметом.
– Что это у ти-ибя такое, а? Можно па-асматреть?
– А-а, это… Кстати, сувенир из Гори!
Мокрушин передал посох Темирову. Тот какое-то время разглядывал его. Потом, проведя пальцами по орнаменту справа налево, бросил на Мокрушина странный взгляд.
– Откуда, говоришь? Из Гори? А где ты там его па-адабрал?
– Ну дык из бункера! Я ж там ногу сломал! Это уже когда мы внутрь через «браму» проскочили! Так, на одной ноге, и пришлось там воевать с этой их сворой! Ты же снаружи, Руст, остался?!
– Сам пр-риказал, да?!
– Так я ж не о том. Когда мы выгреблись оттуда… Еле ноги унесли!.. Ты ж все это видел, как я понимаю!
– Видел, да. И как вертушки за вами прилетели, тоже видел!
– Ну вот. Ты оттуда сам потом выбирался, а мы вчетвером на «мишке» отскочили! И своих «двухсотых» забрали! Если бы не вертолетчики, нам бы амбец пришел… Мы уже держались на зубах!
– Так я так и н-нэ понял, откуда это у ти-ибя? – Темиров бережно прислонил «посох» обратно к спинке кресла, в котором сидел Мокрушин. – Там, в том бункэре нашел? На а-абъекте «Зебра»?
– Это Лешего была инициатива! Я его спрашивал, когда он в госпиталь ко мне наведался: откуда взялась эта палица? Он сказал, что нашел ее возле одного из «жмуров». А именно у того, кто был, по нашим прикидкам, старшим из той компании, которым мы сели на хвост! Леший мне уже в вертушке из этой «палицы» шину сделал, примотал ее к ноге… На этом же «Ми-8», после посадки в Дзау, где нам оказали первую медпомощь, остатки нашей группы перевезли во Владикавказ, в окружной госпиталь. Я так с этой вот палкой заместо шины и попал на стол к хирургу – там мне осколок из бедра извлекли и наложили нормальные шины на сломанную ногу. И уже оттуда нас с Лешим и Лазарем отправили на аэродром. Потом транспортником в Чкаловский, оттуда сразу в госпиталь и на столы к «мясникам»… Ну и этот вот «посох», – Мокрушин, заканчивая рассказ, коснулся рукой деревянного набалдашника, – путешествовал вместе со мной. Мне его вернули в день выписки из госпиталя…
– Ти-ибе тоже надо его вернуть, – негромко сказал Темиров. – При первом же удобном случае, да.
– Я тебя не понял, – Рейндж бросил на него удивленный взгляд. – Я эту вот палицу не воровал… Случайно она у меня оказалась! Военный трофей. Решил оставить себе ее на память об известных тебе событиях. Да и при ходьбе удобно опираться… Я же, блин, теперь хромой! А что с этой штуковиной не так? Ты явно что-то не договариваешь!
– Хорошо, что забрали, хорошо, что вывезли оттуда! Но буди-ит совсем хорошо, если ты сам отдашь… Это будет ха-ароший, правильный па-аступок!! Ты не смотри так на меня… Я сам н-нэ очень грамотный!
– Ты ведь прилично знаешь арабский? Что там написано, на этом посохе?
Темиров провел двумя руками по лицу, как будто умывался или свершал намаз. Потом, понизив голос, сказал:
– Я разобрал имя одного из Тех, о ком поведал в своих проповедях Пророк Мухаммет, о ком можно прочесть в К…уране!.. Но а-аб этом как-нибудь при случае, да. А теперь о наших делах.
Темиров забрался трехпалой рукой во внутренний карман пиджака. Вытащив оттуда конверт с несколькими фотоснимками, передал его Мокрушину.
– Дэ-эржи, брат! Я, когда в Лесной из города выезжал, успел с Андреем поговорить!
– Ты видел Кондора? Сегодня?
– Видел, да. Я с ним поговорил и сразу выехал сюда, в Лесной. Он сейчас сильно занят!! У них много работы, да? Вернулся из Егорьевска… Его туда пра-асыли приехать! Он велел тебе передать кое-что, чтоб и ты па-асматрел! Па-агляди, да.
Рейндж вытряхнул из конверта снимки: всего их там было пять штук. Чуть передвинулся, чтобы свет от бра ложился на фото, и стал их разглядывать.