Медсестра посторонилась, пропуская на выход целую семью, сгрудившуюся вокруг большой грузной женщины с кавказским лицом, которая стонала при каждом шаге и закатывала глаза.
– Ее сегодня не будет. У нее несчастье.
– Да, я знаю, – кивнул Филя. – Но мне сказали, что она поехала сюда. Ее соседка сказала.
– Ну, идите тогда в ординаторскую. Может, там кто-нибудь подскажет.
Филя и Рита двинулись по коридору, а подросток у них за спиной продолжал бубнить, по-прежнему не соглашаясь потушить сигарету:
– У вас тут беспредел, как на малолетке. Ничего не понятно. Куда все подорвались? Вот на взрослой зоне порядок. Всё четко, всё по правилам. Мне пацаны рассказывали, у которых отцы сидят…
Из ординаторской их отправили в неврологию, однако и там никакой Анны Рудольфовны они не нашли. Пожилая медсестра с ярко накрашенными губами нервно сказала, что видела ее в процедурной на другом этаже, но туда посторонним вход воспрещен.
– Вы здесь подождите. Я передам, что к ней пришли.
Стоя в ощутимо прохладном уже коридоре, по которому, как и по всей больнице, сновали с какими-то тарелками, банками и одеялами в руках бесчисленные родственники пациентов, Рита и Филя бессмысленно вертели головами из стороны в сторону до тех пор, пока рядом с ними, у самого входа в полупустую уже и разоренную палату не закричала вдруг женщина.
Она сидела на кровати рядом с дверью, крепко обхватив рукой никелированную спинку, как будто боялась, что ее уведут отсюда силой. Вокруг стояла растерянная родня – судя по всему, дети и даже внуки. Не вытирая бегущих по лицу слез, она говорила, что не хочет возвращаться домой, что она там всем в тягость, что ее там обидели – ей дали это понять.
– Я здесь буду. Мне тут хорошо, – повторяла она, прижимаясь к спинке кровати, словно та была теперь единственное родное для нее существо. – Ничего не нужно.
Дети ее уныло топтались на месте, пробуя возражать, но женщина лишь качала головой и не отпускала спинку кровати.
Так продолжалось, пока у двери не остановился маленький якутский дедушка, которого в соседней палате тоже собирала семья. Очевидно, эти двое успели тут подружиться, поэтому он сразу направился к плачущей женщине, сел на кровать рядом с ней, о чем-то негромко заговорил. Женщина вытерла слезы, кивнула ему и даже слегка засмеялась, указывая на своих детей, как будто вдруг застеснялась этой неразберихи и своего участия в ней и как будто хотела сказать старичку, что вот у нее тоже есть семья. Филя попытался услышать их разговор, но что произошло дальше, он уже не узнал.
К ним с Ритой подошла медсестра с ярко накрашенными губами и нервно сказала, что Анна Рудольфовна в психиатрии.
– Там пациентов эвакуируют в пригородную больницу. У них печное отопление сохранилось. Анна Рудольфовна помогает.
По дороге в отделение психиатрии, пока шли разными коридорами и переходами между корпусами, Рита долго молчала, однако на входе туда все же не удержалась.
– А зачем нужна эта Анна Рудольфовна? – спросила она.
Филя ничего не ответил.
* * *В просторном и совершенно холодном фойе рядом с кабинетом заведующего отделением на стульях, на табуреточках и в креслах-каталках сидели человек десять из числа пациентов. Ни одного родственника рядом с ними не было. Остальных, судя по всему, уже разобрали, а эти не были нужны никому. Несколько совершенно высохших стариков и старушек с одинаковым отсутствующим взглядом, одинаково провалившимися ртами и всклокоченными остатками волос, два-три олигофрена без определенного возраста и на удивление крупная, но очень худая женщина, восседавшая на кресле-каталке словно на троне.
Кто-то уже успел натянуть на них разношерстную верхнюю одежду явно с чужого плеча, и теперь во всех этих телогрейках, старых тулупах и каких-то несуразных пальто они напоминали группу статистов, готовых к выходу на площадку на съемках нового фильма Йоса Стеллинга. На одном из олигофренов поверх ветхой шубейки для дополнительного тепла был застегнут оранжевый строительный жилет.
– Пипец, – негромко сказала Рита.
– Жизнь принимает разные формы, дочь моя, – безо всякого пафоса ответил Филя. – Привыкай к ее многообразию.
Из кабинета, дверь в который была слегка приоткрыта, летели звуки жаркого спора. Филя заглянул туда, но обе женщины, стоявшие в напряженных позах рядом с большим столом, только скользнули по нему взглядом. Одна из них – небольшого роста, с короткими рыжими волосами, морщинистым лицом и горбатым носом – говорила таким низким и таким скрипучим голосом, что складывалось ощущение, будто в кабинете разговаривало дерево, а не человек. Ее спокойные умные глаза в упор смотрели на крайне взволнованную темноволосую собеседницу, и весь неистовый порыв этой второй женщины, вся ее пылкость и гнев легко разбивались о что-то такое бесконечно огромное и тяжелое, что было в этих глазах и в этом усталом прокуренном голосе.
– Нельзя без прямого распоряжения из министерства! – почти кричала брюнетка. – Это мне придется за них отвечать! Я заведую отделением!
– А я его закрываю, – скрипела в ответ рыжеволосая. – По крайней мере, до отмены чрезвычайного положения.
– Анна Рудольфовна! Ну, как вы не понимаете?! У вас же самой случилась беда!
В лице у рыжеволосой что-то дрогнуло.
– При чем здесь это? – сказала она. – Это сейчас неважно.
– Да как неважно?! Им тоже через реку ехать, и после этого – еще два часа. А наш «пазик» ходит на честном слове. Они все перемёрзнут, если что-то с автобусом случится. Малейшая поломка, Анна Рудольфовна! Любая неисправность!
– Лариса Игнатьевна, идите домой.
– Это мой кабинет! Я никуда не уйду.
– Уходите. Они едут под мою ответственность.
Темноволосая смотрела на свою начальницу таким взглядом, словно хотела ее убить. Просто не знала как.
– Я вас отстраняю от заведования, – проскрипела та. – Еще минута, и вообще уволю.
– Ничего, – выдавила брюнетка после секундной паузы. – Думаете, телефоны уже не работают? Думаете, мне некому позвонить в министерстве?
– Я ничего не думаю. Уходите.
Разжалованная заведующая резко запахнула свою норковую шубу и бросилась к выходу из кабинета. Филя едва успел отстраниться, пропуская ее.
– Вы что-то хотели? – спросила его рыжеволосая, опускаясь на стул и вынимая сигареты из кармана своей потертой дубленки.
– Я деньги принес.
– Деньги? – Она прикурила и в какой-то внезапной задумчивости потерла лоб. – Какие деньги?
Судя по ее интонациям и отрешенному взгляду, вопрос этот она задала машинально. Ее совершенно не интересовал ни Филя, ни его слова. Скорее всего, она даже не поняла, что речь идет именно о деньгах. С тем же успехом в эту минуту ей можно было сказать про слонов или про подводные лодки. Слова сейчас не имели для нее никакого значения. Они были просто звуки, лишенные какого бы то ни было наполнения, – картонные стаканчики без воды. И Филя знал, что причина тому не переполох в больнице.
Рыжеволосая Анна Рудольфовна только выглядела живой. Усилием воли, или наоборот – за счет полного ее подавления, она на вид вполне адекватно реагировала на внешние сигналы и раздражители, но на самом деле ее не было здесь, и предыдущий разговор вела лишь ее тренированная оболочка. Сама она находилась в эпицентре урагана – не там, где буря и беспощадная гибель, а там, где царит абсолютный покой. Буквально в нескольких метрах от подобной точки бушует яростный шторм, в клочки разносящий все, что оказывается у него на пути, но в самом центре – безмятежная тишина, и глаз очутившегося там человека недоуменно фиксирует дикий хаос и разрушение, которые, как ему кажется, совершенно не касаются его самого.
– У вас родственники погибли вчера на реке.
– Я в курсе, – проскрипела Анна Рудольфовна, глядя на свою дымящуюся сигарету. – Вы пепельницу можете мне найти?
– Нет.
– Тогда уходите.
– Это деньги из благотворительного фонда.
– И что я должна с ними делать?
Филя покосился на Риту, как будто она могла ему чем-то помочь.
– На организацию похорон… Вот… – Он подошел к столу и положил перед Анной Рудольфовной две толстые пачки. – Здесь двести тысяч.
Она секунду смотрела на деньги, затем подняла взгляд на него.
– Вы в своем уме?
– Да, – кивнул Филя. – Сейчас да. Я уверен.
– Кто вы?
– Я из Москвы.
Она подумала над его ответом и пожала плечами.
– А по-моему, вы дурак.
– Согласен. В принципе, это даже не обсуждается… Вы знаете, на самом деле, мне очень…
Филя хотел сказать что он соболезнует и что он сам терял близких людей, а потому знает – каково это, но за спиной у Риты, по-прежнему стоявшей в дверном проходе, вдруг прозвучал низкий утробный вой, от которого она шарахнулась внутрь кабинета, запнулась о Филину ногу и едва не упала.
– Сеня! – хриплым голосом закричала Анна Рудольфовна, ударив рукой с дымящейся сигаретой по столу, от чего пепел разлетелся по стеклянной поверхности во все стороны.
Из фойе доносилось тоскливое мычание, негромкая брань и странные шоркающие звуки, как будто мешок с цементом возили зачем-то по каменному полу от одной стены до другой.
– Сеня! – повторила Анна Рудольфовна, выходя из кабинета. – Я тебя просто попросила посадить их в автобус. А ты чем занимаешься?
Небольшой худощавый якут, одетый в старенький пуховик защитного цвета, тянул за руку лежащего на полу олигофрена в строительном жилете. Тот отбивался, мычал, шуршал жилетом, вырывался и отползал немного, но упрямый якут немедленно догонял его и снова волочил к выходу.
На гневные расспросы Анны Рудольфовны расстроенный Сеня отвечал, что он сильно торопится, а проклятые психи садиться в автобус никак не хотят. Говорил он быстро, от возмущения путая русские слова и затейливо раскрашивая их якутским акцентом.
Олигофрены тем временем собрались вокруг поверженного на пол собрата, который явно не собирался вставать, и переминались с ноги на ногу, глухо сочувствуя своему. Старики оставались ко всему безучастны. Рты их по-прежнему были открыты, как будто все они проветривали свои давно нежилые внутренние помещения. Худая женщина, восседавшая в кресле-каталке, наоборот, проявляла к происходящему живой интерес, царственно улыбаясь и кивая, словно давала на все это свое монаршее позволение.
Филя опытным взглядом прочитал мизансцену, моментально определив центр композиции, затем подошел к сидевшей в каталке женщине и покатил ее к выходу. Олигофрены немедленно успокоились и потянулись к двери следом за ним. Старики тоже пришли в движение. Рита почти услышала, как поскрипывают их кости, когда они начали оживать, поднимаясь один за другим и ложась на курс, проложенный Филей. Так могли бы двигаться к морю внезапно ожившие на острове Пасхи сильно усохшие по какой-то причине каменные исполины. Филя слышал их неторопливое шарканье у себя за спиной и придерживал шаг.
На улице рядом с автобусом к нему подошла Анна Рудольфовна.
– Нет, вы все-таки не дурак, – хрипло сказала она, снова закуривая и перехватывая свободной рукой воротник своей дубленки у горла. – Второй раз в жизни встречаю человека, который их так понимает.
– Спасибо, – ответил Филиппов, наблюдая за тем, как Сеня подсаживает в автобус покачивающихся на ледяном ветру стариков. – А кто первый?
– Мой внук. Антошка…
Произнеся это имя, она помолчала, как будто прислушивалась к чему-то, два раза торопливо затянулась своей сигаретой, а затем продолжала:
– Я в прошлом году однажды оставила его у себя в кабинете, а он убежал. Через полчаса нашли у них в палате, – она кивнула в сторону олигофрена в строительном жилете, который во весь рот улыбался ей с Филей, размахивая руками, словно хотел улететь. – Знаете, что они делали?
Филя помотал головой.
– Разучивали стихи. Антошка декламировал то, что до этого в садике выучил… Пушкина, кажется… А они повторяли. Им всем очень нравилось…
– Отличная история, – сказал Филя, начинавший уже подмерзать. – Передавайте привет своему Антошке.
Анна Рудольфовна как-то странно посмотрела на него и покачала головой.
– Значит, вы все же дурак.
– Почему? – Он перестал подпрыгивать.
– Потому что он был в той машине. Он замерз вчера со своими родителями на реке. С моим сыном и с моей невесткой… Вы же сами принесли деньги на похороны… Как, интересно, я могу передать ему привет?..
Сказав это, она охнула и покачнулась. Ее рука с дымящейся сигаретой еще пыталась дотянуться до рта, но рот открывался уже не для сигареты. Губы Анны Рудольфовны судорожно искривились, голова начала запрокидываться назад, и Филя понял, что эпицентр урагана сместился. Несчастную женщину подхватил бешеный смерч, который до этого кружил, не задевая. Довольно долго ей удавалось ускользать от него в ту область, где все еще зыбко и не очень определенно – где все неточно, где все еще только в категории «может быть». Однако теперь она была в его полной власти. Вспомнив о внуке, подпустив к себе мысль о нем и проговорив для себя его смерть, она отчетливо сформулировала свое горе, от чего оно обрело твердые и понятные очертания, стало непреложным фактом и, наконец, настигло ее.
Анна Рудольфовна склонилась вперед, как будто ее затошнило, затем резко выпрямилась и начала выгибаться дугой. Голова ее гулко стукнулась об автобус. Олигофрены, толпившиеся вокруг Сени, дружно обернулись на этот звук. Филя подхватил неестественно вытянувшуюся женщину, и ее распахнутый рот оказался в нескольких сантиметрах от его лица. Крик еще не вырывался из этого сведенного судорогой рта, но тело в руках у Фили уже содрогалось в мощных конвульсиях, предвосхищая крик, прокладывая ему дорогу.
– Дверь открой, – выдавил Филя в сторону Риты, но та не успела добежать до крыльца.
Анна Рудольфовна закричала так страшно и так громко, что один из олигофренов упал. Сеня, поскальзываясь и размахивая руками, бросился к Филе на помощь. Старики безжизненно замерли у подножки автобуса, Рита застыла на половине пути к зданию, а Филя продолжал держать Анну Рудольфовну, которая ходила у него в руках так, словно изнутри ее разрывал вулкан.
Чтобы она не упала, вырвавшись из его рук, и не ударилась о промерзший асфальт, он стал приседать. Судороги, сотрясавшие тело Анны Рудольфовны, передавались ему, и он с трудом сохранял равновесие. Подбежавший Сеня бестолково крутился у него за спиной, бормоча что-то на якутском языке. Анна Рудольфовна продолжала кричать и неестественно запрокидывать голову. Когда Филя наконец опустил ее на темный бугристый лед, она рванулась из каких-то уже последних сил, как будто Филя и весь остальной мир мешали ей освободиться для чего-то такого важного, что она хотела сделать именно в этот момент. Руки ее взметнулись, и сигарета, которую она до сих пор никчемно сжимала в пальцах, отлетела под автобус, ударившись о колесо и рассыпав небольшой сноп тут же погасших искр.
Олигофрен в строительном жилете с готовностью опустился на колени и уполз под автобус. Через мгновение он вынырнул оттуда с окурком в руке. Торопливым крабом подобравшись к извивающейся Анне Рудольфовне, он попытался вставить сигарету ей в рот, но голова женщины отчаянно ходила из стороны в сторону, и все его попытки восстановить гармонию были тщетны. Филя пробовал оттолкнуть его, однако добрый олигофрен твердо решил помочь, и горящий окурок то и дело оказывался в опасной близости от искаженных невыносимой болью женских глаз. Когда он обжег ей щеку и Анна Рудольфовна закричала еще громче, Филя ударил его кулаком по лицу. Олигофрен повалился на бок, его собратья завыли, а Филя все продолжал встряхивать Анну Рудольфовну за плечи и повторял как заклинание:
– В машине было два человека… Два человека… Мальчика с ними не было…
* * *– А кто сказал, что он жив? – пожал плечами Толик, убирая в рюкзак старенькую клавиатуру, которую за секунду до этого отключил от компьютера. – Мы там вокруг не искали. Может, рядом с машиной где-то замерз. Реку всю не обыщешь.
Филя переступил с ноги на ногу.
– А что, если его забрал кто-нибудь? – предположил он.
– Кто?
– Ну… те, кто проезжал мимо…
– Как ты со своими подельниками?
Толик покосился на стоящего в дверном проеме Филю и с усмешкой ему подмигнул.
– У тебя, гляжу, руки уже в крови. Решил перейти к активным действиям?
Филя опустил взгляд на свои забинтованные руки. На правой – там, где бинт уже размотался, действительно темнели пятна крови.
– Дурачка одного ударил, – сипло сказал он.
– Молодца, – одобрительно кивнул Толик. – Чего с ними возиться? Ждать, пока сами подохнут… Добил аккуратно – и всё.
Толик сымитировал короткий энергичный удар сверху вниз.
– А то просто так оставлять неэффективно. Да, москвич? Скажи – долго помирают они… Задолбали, наверное? Ты не бросай их больше. Добивай сразу. Опять же – проявишь милосердие.
Следователь открыл сейф и задумчиво уставился внутрь, соображая, что еще ему нужно забрать.
– Дай мне список тех номеров, – сказал Филя.
Толик обернулся и подмигнул ему.
– Может, еще табельное оружие свое отдать?
– Я хочу поговорить с этими людьми.
– А-а, – осклабился Толик. – Обмен впечатлениями? Решил узнать, что другие чувствуют, бросив людей на смерть? Похвально.
Филя упрямо склонил голову вперед.
– Ребенка мог забрать кто-то из них.
Тон следователя стал еще более издевательским.
– Хлеб у меня отнимаешь?
– Ты же не хочешь искать пацана… Не хочешь. Я вижу.
Толик помолчал, глядя Филе в глаза, и после долгой паузы вынул из открытого сейфа папку. Раскрыв ее, он достал лист бумаги, положил его на стол и отвернулся. Филя подошел к столу.