Накинув на себя куртку – как есть в ночной рубашке, в тапочках, крикнув сестре «закрой окно!», она выскочила под дождь с зонтом. Подбежала к мальчику.
– Данила! Да что же это такое…
Он весь дрожал, на нем не было нитки сухой, Полина закутала его в куртку, ухватила в охапку, он не сопротивлялся, он был какой-то вялый, безучастный ко всему.
– Сейчас, сейчас… пойдем к нам… Надо переодеться, иначе схватишь воспаление легких… Где ты был, тебя же родители ищут повсюду…
В крохотной передней, приказав Лерке принести из ванной полотенце и махровый халат, она начала тормошить Данилу, снимая с него мокрую футболку. Господи, в такую погоду на нем не было даже куртки! О чем только думали его родители?!
– Сейчас, быстренько… вот надень сухое… вытрем тебя… вот, хорошо, молодец… Что с тобой? Где ты пропадал? Нас вон с Лерой в милицию вызывали, тебя все ищут – родители, школа. Ты что, из дома сбежал, да?
Данила не отвечал, зубы его клацали, его бил озноб. Выглядел он скверно – усталый, изможденный, грязный. От его мокрой одежды шел какой-то странный зловонный запах, Полине даже показалось, что мальчик обмочился, обмарался. Она хотела было выкинуть эти тряпки, потом подумала, что лучше будет отдать их его родителям – завернула в газету и положила в пластиковую сумку – вот так, чтобы не воняли.
– А как ты тут очутился? Как ты нашел Леру? Как ты узнал, что она у меня? – Полина сыпала вопросами, ей все хотелось узнать. – Лера, это ты ему говорила, наверное, где я живу?
– Я не говорила. – Лера внимательно смотрела на мальчика. – Слушай, правда, Даник, откуда ты взялся?
– Говорила, говорила, ты просто забыла, другого объяснения нет, – оборвала ее Полина, – пока отстань от него, не трогай, я сама его расспрошу обо всем… Ой, надо же немедленно позвонить его родителям, они ведь там второй день с ума сходят. Данила, какой у вас номер домашний? Я позвоню твоей маме и…
– Я хочу есть. – Мальчик вцепился в ее руку, словно удерживая.
– Ну конечно, сейчас… сейчас, мой хороший, мы тебя накормим, конечно, ты проголодался. – Полина метнулась на кухню. – Я чайник поставлю. Лера, а ты пока помоги Даниле умыться, видишь, какой он грязный.
Лера подтолкнула мальчика в ванную. Полина достала яйца, молоко, решив наскоро сделать омлет с колбасой. Чайник закипал, в ванной гудела вода, за окном шумел ливень – было всего полпятого утра, и все эти звуки в голове сонной Полины сливались.
Свист… как будто дудочка… флейта…
Странная мелодия… восточная? Что-то первобытное, чужое…
НЕТ, ЭТО ПРОСТО У МЕНЯ В ГОЛОВЕ.
Чайник свистит.
В ванной – вода.
ЭТО ТАК ПРОСТО…
ВОДА ПРОСТО ТЕКЛА из крана ровной струей, Данила не подставил ладоней, не умыл лица.
– Слушай, где ты пропадал? – тихо спросила Лера. – Я скучала без тебя.
– Я тоже скучал.
– А что ты такой чудной, заторможенный? – В тесной ванной она была очень близко от него. – Ты это… помнишь, Рябиков из седьмого «Б» про грибы-глюкоиды болтал? Ты их попробовал? Правда, сейчас только май, для грибов рано…
– Я не ел грибов.
– Так чего ж ты все-таки из дома слинял? Где ты был?
– Там. Я тебе покажу. – Данила положил ей руки на плечи.
– Я скучала, думала, это все, ты уже не вернешься. Я… Ой, чувак, ты что делаешь?
Полина на кухне выключила вскипевший чайник. Дети… какие они еще дети, а туда же – один из дома бежит, характер показывает, другая слишком много о себе воображает… мелочь пузатая… Что-то долго они там, в ванной, умываются.
Она взяла из шкафа еще одно полотенце, распахнула дверь ванной и…
Ее двенадцатилетняя сестра и этот мальчишка, обнявшись, целовались взасос. Темные Леркины волосы рассыпались по плечам, а он… этот… он просто прилип к ее губам! В глазах Полины потемнело. Это выглядело… это было ужасно – этот поцелуй… В двенадцать лет?! В этом поцелуе было что-то животное, что-то до крайности порочное. Нечистое.
– Вы что, рехнулись? Лерка, не смей! – Полина рванула сестру за ночную рубашку.
Та обернулась, Полину поразило ее лицо – она вдруг поняла, какой будет ее сестра лет через десять, когда вырастет, станет взрослой. И мысль вдруг пронзила: я этого уже не увижу, я так и не узнаю…
ЧЕГО?
Из уголка рта девочки сочилась кровь.
– Ты, дрянь. – Полина схватила Данилу за грудки, за свой же собственный махровый халат. – Ты что себе позволяешь, сопляк, а?
Его глаза были мутными. Она не успела понять, что это – безумие или же…
Издав горлом какой-то странный шипящий звук, он рухнул как подкошенный на пол.
Глава 14 Албанская тема
О том, что Данила Москалев нашелся, Катя узнала уже в главке на Никитской. Эти сумасшедшие сутки надолго остались в ее памяти. Столько версий, столько свидетелей, дававших самые разные показания, вещдок – разорванная куртка из леса, а в результате все лопнуло как мыльный пузырь.
– Мальчишка заявился к соседям, точнее, к своей однокласснице, – сообщили в пресс-службу из инспекции по делам несовершеннолетних. – Видимо, и правда сбежал из дома, бродяжничал, а потом все-таки решил вернуться. Сестра одноклассницы позвонила его родителям, и за ним тут же примчался отец. Что-то все-таки в семье у них неладно, наверное, захотели «поучить» сынка, да перегнули палку, вот он и хлопнул дверью. И вроде как со здоровьем у него что-то там… Ну, это выяснится. А мы, со своей стороны, через пару дней пошлем к ним домой инспектора – проверить, познакомиться с обстановкой. Надо только это как-то поделикатнее, учитывая, что Москалев, он… ох, хуже нет, когда в таких делах высокие чины замешаны. Ваш сотрудник Петровская, кажется, хорошая знакомая жены Москалева? Так вот, может, она окажет содействие нам в проверке?
Катя ответила, что содействие окажет, хотя в «хорошие знакомые» Москалевых ее пока записывать рано.
Итак, все лопнуло как мыльный пузырь.
И слава богу. Катя вздохнула с невероятным облегчением. Самое главное – мальчик цел и невредим. Он жив, его не убили маньяки-педофилы, не сбросили его тело в колодец, не закопали в лесу. А как же разорванная куртка – синяя с красными полосами? Да это просто ошибка, это какая-то другая куртка, кем-то выброшенная за ненадобностью. И потом, нельзя не учитывать, что между Архангельским парком, возле которого находится дом Москалевых, и лесом в Белянах почти двадцать пять километров. Разве это не расстояние для двенадцатилетнего школьника?
И все же, интересно, НАШИ предъявят куртку Регине Москалевой? А что, если она ее опознает? Но тут Катя решила поставить жирную точку в этом деле. На часах половина седьмого утра. После адского суматошного дежурства, после всех этих разъездов, странных автокатастроф и ночных гонок разве она не заслужила отдых и чашечку черного кофе?
Как всегда в дни и ночи ВЕЛИКИХ РАБОЧИХ АВРАЛОВ, в главке круглосуточно работал буфет. Катя оглядела зал – прежде частенько здесь встречал рассвет нового дня после успешно раскрытого дела Никита Колосов – начальник убойного. Увы, увы, у этого товарища длительная ответственная командировка на Северный Кавказ. Что ж, пожелаем коллеге удачи. А сами…
А мы тоже сегодня молодцом. Самое главное Данила – мальчик с черешнями цел и невредим. И будет жить долго.
– Екатерина!
Катя едва не уронила чашку кофе – зычный бас. Только у одного человека в главке такой бас – у майора Пятакова, командира СОБРа, которого все зовут просто Командир.
– Гутен морген, присаживайтесь, приятного аппетита. – Командир был рад компании. – По красногорской пропаже работали? В курсе я, там у вас все в ажуре. Мы ж из Орехова-Зуева с ночи притабанились. – Командир выдохнул богатырской грудью. – И там тоже теперь полный порядок.
– Задержание особо опасного? – Катя подумала: вот бы сейчас раскрутить майора на репортаж, но… увы, глаза слипаются…
Мальчик с черешнями жив…
– А, и не спрашивайте. – Командир беспечно махнул рукой. – Ничего выдающегося, серые будни. Героизма ноль.
– Так уж и ноль? Совсем-совсем? – Катя знала святое правило: верзила Командир тает, когда с ним кокетничают хорошенькие молодые женщины.
– Мне ваш шеф сказал – это вы вот к герою в госпиталь ездили, к Троянцу-то.
– К кому? – Катя сразу не сообразила.
– Ну к Олегу Приходько, коллеге нашему бывшему.
– Да ездила, он ранен, плох. А вы что, с ним знакомы?
Катя спросила и тут же подумала: они, эти КРУТЫЕ, которые служат в разных там СОБРах, спецподразделениях, они же все друг друга знают, потому что они – все наперечет, редкие, штучные сотрудники, элита органов.
– Прежде не встречались, я ведь сюда позже пришел, – Командир кашлянул, – а осенью в октябре это… я летал за ним туда.
– В Албанию?
– Угу, борт был послан, бригада врачей, ну и наше подразделение в качестве охраны. Свистнули в дудку в министерстве, собраться надо было за два часа – самолет ведь не ждет, ну а мы как раз загорали.
– В Албанию?
– Угу, борт был послан, бригада врачей, ну и наше подразделение в качестве охраны. Свистнули в дудку в министерстве, собраться надо было за два часа – самолет ведь не ждет, ну а мы как раз загорали.
– Это вы нашли Приходько?
– Нет, обнаружила его местная албанская полиция. Нас на «вертушке» туда бросили, как только погода позволила. Там сель в горах сошел, проливные дожди были.
– Скажите, а почему его Троянцем зовут?
– Псевдоним такой. – Командир пожал плечами. – Меня вот тоже ребята наши прозва…
– Да, да, вы у нас настоящий Командир. – Усталость и сонливость с Кати как рукой сняло. – Я слышала, Приходько пострадал от рук боевиков. А вам пришлось с ними воевать?
– Не с кем там было воевать. Это негласное задание, потому что территория суверенного государства и там миротворческий мандат на границе с Косовом и всякая другая хренотень… Но, в общем, мы готовились к контакту с вооруженным противником. Там ведь, по оперативным данным, двое наших пропало – двое русских в составе целой группы, занимавшейся расследованием военных преступлений. Кроме Приходько, была еще женщина – эксперт-криминалист Чистякова Раиса из Главного управления. Мы к любому исходу были готовы – что они в плену, захвачены в заложники. А на месте-то оказалось – и следов никаких, люди как в воду канули. Обнаружен был только Приходько, причем с такими ранами… Когда назад в самолете летели, врачи из сил выбивались. Раны, несовместимые с жизнью, а он жил в течение нескольких дней, пока поиски шли. И выкарабкался, потому что мужик настоящий, боевой.
– Его в горах нашли?
– Да, там у них, у албанцев, что-то вроде заповедника или заказника. Нам сказали: местные туда не ходят. Не разрешено ходить. Никакого жилья кругом на несколько километров. Церковь разрушенная, свалка каких-то покрышек и кладбище… а может, и не кладбище, что-то похожее на старые могилы, а может, это просто холмики из камней. И все это под дождем, в грязи, в глине. Гильзы стреляные там искали на месте – и полиция, и кейфоровцы, и мы – ну, в подтверждение, что, мол, нападение было бандитское. Так ничего и не нашли. Сам же Троянец такой был, что ему не до разговоров, не до показаний по существу. Сейчас-то он вам хоть что-нибудь рассказал?
– Мне не удалось с ним поговорить. – Катя покачала головой. – А врач утверждает, что он вообще ничего не помнит.
– Там, в госпитале, к нему тоже одна с расспросами все подступала. Медсестра – некая Багрова Наталья. Оказалось, что она подруга пропавшей без вести Раисы Чистяковой. Специально перевелась в то отделение, когда узнала, что туда Приходько привезли, хотела о судьбе подруги узнать.
– Багрова? – Катя вспомнила медсестру. – Да, я ее видела там, в этом отделении. Туда и генерал Москалев приезжал с семьей, они с Приходько – боевые товарищи, но… знаете что, Командир…
Командир Пятаков усмехнулся: ничего, можно и так называть.
– Знаете, там что-то странное творится. Там, например, медбратья такие здоровенные дежурят, как будто сторожат кого-то, и для остальных больных отделение закрыто, под видом ремонта, а на самом деле… Я даже подумала, может, у Приходько какая-то инфекция, но это не похоже на инфекционный бокс и… в общем, не знаю, но…
– Там и на месте не все в норме было, – хмыкнул Командир.
– Как это понять?
– Так. Шибко не понравился мне весь тамошний горный пейзаж.
– Чем? Почему?
– Интуиция. – Командир прищурился. – Вы, коллега, в чувство шестое верите? По глазам вижу – не очень. А словами такое не объяснишь.
Глава 15 Как бы сами по себе…
Некоторые вещи происходят как бы сами по себе, независимо от нашей воли. Например, нога нажимает на тормоз, и машина останавливается у ворот парка, в котором вы были давным-давно, в детстве с родителями, которые потом со скандалом развелись.
Парк Архангельское… Андрей Угаров и не думал приходить сюда. Он просто проезжал по шоссе – мимо театра Гонзаго за высокой стеной. И неожиданно свернул к главному входу. Зачем? Может, чтобы немного отдохнуть, подумать, глотнуть кислорода, что-то вспомнить или кого-то встретить.
Жизнь… Что-то не складывалось в жизни Андрея Угарова в последнее время, и он это чувствовал. Ощущение было странное: то ли он намертво завяз в каком-то болоте, то ли летит в пропасть, то ли хочет чего-то, то ли совсем уже перестал желать и ждать.
Женщины… Кажется, они высосали вашу душу до капли, как хищные пиявки. Вот именно – как хищные пиявки… Но без них все теряло смысл. Женщины, по Андрею Угарову, подразделялись на две категории: те, кто платит, и те, за которых можно заплатить самому. Первые были капризны, одиноки, немолоды и вечно лгали, что они абсолютно самодостаточны. У них всегда имелся какой-нибудь изъян, который они скрывали, помешавший им в свое время устроить свою личную жизнь. У этих женщин водились деньги, потому что они были бережливы, а нередко просто скупы. Весь вопрос заключался в том, как их соблазнить, увлечь так, чтобы они сошли с ума от страсти и начали оплачивать все ваши потребности, полностью взяв вас на содержание.
С такими женщинами Андрей Угаров общался последние пять лет. Альфонс… пошло звучит? Он плевал на это, точнее, делал вид, что плюет.
Анна Гаррис – нынешняя официальная подруга Угарова – принадлежала как раз к этой категории. Кроме нее было еще несколько – в других городах: в Питере, Сочи, Екатеринбурге. К тем надо было летать на самолете, прикидываясь без памяти влюбленным, «выкроившим редкий час свидания в промежутке между важными деловыми переговорами и бизнес-форумом». После поцелуев и объятий у сочинской бизнесменши Светланы, например, можно было стрельнуть две тысячи баксов «перекрутиться», а у питерской галеристки Верико взять в долг «на полгода» двести тысяч в рублях – «на развитие собственного бизнеса, который будет приносить доход, как только мы с тобой, мое сокровище, поженимся».
Подобные фразы отпечатались в угаровской памяти, как нестираемый файл. И вроде бы ничего не стоило произнести их самым небрежным тоном, честно глядя прямо в глаза – в нелюбимые заискивающие женские глаза с лучиками пятидесятилетних морщинок.
С Анной было проще общаться в том смысле, что она жила в Москве и к ней не надо мчаться на перекладных. Сложность же состояла в том, что она была гораздо умнее всех остальных его баб. И она, кажется, полюбила его всерьез…
Серьезные отношения с ней? Но как же тогда Светлана, Верико, Жанна и Людмила, как же роскошная и глупая, как индюшка, Клара Игнатьевна, член политсовета влиятельной политической партии, как же стокилограммовая рестораторша Дарья из Ростова, Соня Файзенберг – вдова банкира, как же тогда трудоголик и умница в дымчатых очках Земфира Рушановна из правового управления при администрации президента?
Черт, они все любили его! И все давали ему в долг «перекрутиться с кредитом». Они все звонили, слали эсэмэски типа «навечно твоя», «хочу, умираю», «ты мне изменяешь, признайся?», «ты мой и только мой».
Он был как челнок, как связующее звено между ними и этой жизнью – тяжелой, в общем-то, жизнью, безрадостной, полной разочарований и одиночества.
А кроме того, были на свете еще и другие женщины, за которых можно было и заплатить самому. Этих было меньше, но они сильнее волновали сердце. Как малышка Полина, например, с ее круглой попкой и атласной кожей. С ней он вел себя не как альфонс, а как… ну да, как она и хотела – как заморский принц, точнее, как очень дорогой подарок. Хочу – дарю, хочу – погожу. Звоню не часто, навещаю редко. Зато когда приезжаю на ночь в ее тесную съемную квартирку на первом этаже в подмосковных Воронках, то шампанское льется рекой и начинается такая любовь, такая любовь…
Эти – второй категории бабы, эти маленькие очаровательные сучки, они были намного опаснее тех, первых. Они могли взять верх и даже подчинить, даже ранить. Хищные пиявки… они были пиявками в гораздо большей степени, потому что были молоды и ненасытны в своих желаниях.
Порой Андрей Угаров ненавидел и тех и других. Ненавидел до дрожи, до отвращения. Так хотелось отомстить – любой из них, всем одновременно, какой-нибудь сразу и за всех, за все. За себя. За свою нескладную, погубленную жизнь.
Ах, если бы во всем этом было чуть больше человеческого… Чуть больше правды, как, например, в этих холодных мраморных статуях, мимо которых он шел по дорожке Архангельского парка. Чуть больше естества… Тогда, может быть, и он смог бы что-то в себе изменить? Или он уже не был способен на это?
Привлекательная внешность, высокий рост, сильное тренированное тело – таким он видел себя в зеркале сам, таким его видели окружающие. Красивый малый – как, например, вот этот мраморный грек Аполлон. Поэтому бабы и вешались ему на шею. И никто, никто не видел его другим – может быть, только парк, эти липы сотни лет тому назад.
Родители идут по аллее – мать, отец и он между ними. Никак не поймет – чего это они, почему у них такой вид? Вот они останавливаются, мать что-то говорит, у нее виноватое лицо – виноватое и какое-то чужое, лживое. Она что-то объясняет, отец слушает, бледнеет, а потом вдруг наотмашь бьет ее по щеке. Мать убегает по аллее, спотыкаясь, не оборачиваясь. Отец садится на корточки перед ним, пятилетним Андрюшей Угаровым, что-то бормочет, задыхается, руки его трясутся.