Родители идут по аллее – мать, отец и он между ними. Никак не поймет – чего это они, почему у них такой вид? Вот они останавливаются, мать что-то говорит, у нее виноватое лицо – виноватое и какое-то чужое, лживое. Она что-то объясняет, отец слушает, бледнеет, а потом вдруг наотмашь бьет ее по щеке. Мать убегает по аллее, спотыкаясь, не оборачиваясь. Отец садится на корточки перед ним, пятилетним Андрюшей Угаровым, что-то бормочет, задыхается, руки его трясутся.
Тогда в парке мать навсегда ушла из его жизни. Бросила отца, сойдясь с другим человеком. Через несколько месяцев она родила второго ребенка – девочку, о своей беременности и о разрыве она сказала отцу в этом парке под этими липами во время воскресной семейной прогулки.
Будь она проклята… Единственная из НИХ, которую он действительно любил всегда. Просто за то, что она жила, существовала, ходила по улицам.
Мать… Ты и есть главная хищница, пиявка… Ни капли любви не осталось, все забрала ты себе – еще тогда. Одна пустота в душе и желание за все посчитаться. Отомстить хоть как-то. Одной из них…
… – Утром ранехонько отец его привез. И сразу врача на дом вызвали детского, потому что у него то ли жар был, то ли обморок – чудное какое-то состояние. Накололи его лекарствами и прописали пока что постельный режим. А потом, может, и в больницу – анализы там и все такое…
– Надь, а где он шастал-то двое суток, так и не сказал вам?
Возле Старой колоннады, мимо которой лежал путь Андрея Угарова, разговаривали две женщины. Одна в форме работника музея-усадьбы, вторая – полная, с крашеными светлыми волосами, в спортивном костюме салатового цвета, туго обтягивающем ее увесистые телеса.
– Нет, Зой. – Блондинка (это была Надежда Макаровна – домработница Москалевых) покачала головой. – Вроде не помнит ничего. Может, и не помнит, а может, и того… пацан хитрый, себе на уме. Мать-то, Регина, за эти дни с лица почернела вся. Думали-то бог знает что уже, милицию всю отец на ноги поднял. А его куда-то носило, видите ли… где-то путешествовал… Мать с отцом спрашивают: где ты был? Молчит. «Не помню, не знаю». Разве это разговор? И какая муха его укусила? Чего ему дома недоставало, ведь все для него, все, что только захочет.
– А может, у него и правда эта, как ее… амнезия, потеря памяти? – с любопытством спросила подруга Надежды Макаровны.
– Ой, Зой, кто его знает… Врачи, может, поймут, хотя врачам-то тоже доверять сейчас… Какой-то чудной стал, я тогда еще заметила, как вернулись они в субботу. Пришел ко мне вечером на кухню. И раньше заходил, что-нибудь вкусное из холодильника возьмет или у меня пирожка попросит, карамельку цап из вазы. И сразу к себе наверх в комнату в компьютер свой играть. А тут пришел, и ничего. Стоит молча… Я обернулась, гладила я, ну и неприятно, когда кто-то за спиной у тебя торчит, пялится. «Чего тебе, спрашиваю?» Он только плечами пожал. А глаза круглые, как у кошки, смотрит так… Дети-то и понятия о таких взглядах иметь не должны, не всякий мужик умеет взглядом этак тебя всю… Веришь, смутилась я, в жар меня бросило. И сказать не знаю что. Вроде ведь и не было ничего такого. Он повернулся и вон из кухни. А на следующий день из дома сбежал. Где-то таскался, потом вернулся и, представляешь себе, не домой, не к родителям пришел, а к Кусковым ночью – их младшенькая вроде как подружка его школьная. Они и позвонили.
– Возраст, может? Растут они сейчас быстро, акселерация, потом видят всякое разное, все замечают, ну и отражается… мальчишки ж. Такой поток информации сейчас, тут и у взрослого мозги задымятся. Разве мы с тобой, Надь, когда в школе учились, имели столько информации? Нет, а на них все это рекой льется.
– Уж и не знаю, как оно теперь будет в семье-то у генерала моего. – Надежда Макаровна вздохнула. – Вроде привыкла я уже к ним, люди неплохие, хозяйка эта Регина – ничего баба, простая, не склочная, не капризная. Но если тронулся у них сынок, если сдвиг у него по фазе, то мне уж как-то и неохота там находиться. Еще случится что, не дай бог, в их отсутствие, а я потом отвечай. И так вон в милицию тягали – что да как, сто вопросов, сто ответов. Я, знаешь, этого не люблю, мне работа нужна спокойная, без суеты. А с сумасшедшим-то хлопот не оберешься. Может, это у него какая-нибудь шизофрения? Я читала, что такие болезни душевные, они как раз в переходный возраст дают о себе знать. Работу по дому я себе всегда найду, не здесь, в Архангельском, так на Рублевке, так что… Не знаю, погляжу несколько деньков и, если что, уйду.
– Ну и правильно, такие, как ты, умелые, старательные, на дороге не валяются, тут вон сколько коттеджей понастроили – всегда устроишься, еще и платить больше будут.
– Ну ладно, подружка, поболтали, пора мне домой. – Надежда Макаровна подняла стоявшую у ее ног хозяйственную сумку.
Андрей Угаров видел, как женщины расстались, и нескладная толстуха в салатовом костюме двинулась вдоль колоннады. О чем они говорили, эти бабы? Он слышал, но не понял ни слова из их болтовни. Да это и не важно… Самое интересное было в том, что он НЕ УШЕЛ. Брел мимо и отчего-то задержался – чуть поодаль от колоннады даже сел на скамейку. Женские голоса… Они сливались.
Вечерело, в парке было сыро, и кажется, снова пойдет дождь, успевший уже так надоесть за эти дни. В разрыве облаков на горизонте на короткое мгновение показалось солнце – круглое, как апельсин. Парк залило волной оранжевого света, слишком резкого для глаз. Все линии, все очертания расплылись, предметы потеряли форму, английский газон, покрытый свежей майской травой, как будто выгорел, выцвел. Стена деревьев, белые пятна статуй. Но тут свет заката померк, и все стало прежним.
Подруга Зоя смотрела, как Надежда Макаровна неспешно, вразвалочку ковыляет по аллее. Вот она свернула направо, скрывшись за шпалерами паркового розария. Следом за ней туда свернул высокий незнакомец. Подруга Зоя хорошо его запомнила. Молодой, статный, но на тех, кто бегает тут в парке по вечерам трусцой, не похож. Птица другого полета.
Глава 16 Страх
Хотелось верить, что ВСЕ ПОЗАДИ. Регина Москалева готова была верить во что угодно, лишь бы только в их семье все стало как прежде. Ее сын был снова с ней, и это главное, а все остальное можно перетерпеть.
Как они с мужем вынесли все это – поиски, отчаяние, неизвестность? О том, что Данила нашелся, им сообщили ночью. И ночь эта стала самой счастливой, почти святой.
А все остальное… Конечно, с этим еще предстояло разбираться. Состояние ребенка, его физическое и душевное здоровье – Регина была готова на любые жертвы ради этого.
Муж был настроен более категорично. Регина помнила ту сцену в гостиной – Москалев сел на диван, поставил Данилу перед собой. «Где ты был? – спросил он. – Мы с мамой чуть рассудка не лишились, ты понимаешь это, сын, мы чуть не умерли? Где ты был, что произошло?» Данила молчал. «Не желаешь отвечать?» – повысил голос Москалев. «Я не помню, я ничего не помню».
Голос у Данилы был жалобный, плаксивый, и от этого детского голоска сердце Регины сжалось. Да что же это такое, зачем он мучает его, отчего так строг с ним? Может, это был эмоционально-психологический срыв, какое-то помрачение, и ребенок действительно был не в себе? Сначала надо показать Данилу врачу, а потом уж воспитывать.
Врач, вызванный на дом, осмотрев мальчика, успокоил Регину – ничего страшного, патологического, уколы витаминов не помешают, усиленное питание, пару деньков постельного режима. «Дети по разным причинам бегут из дома, – сказал он. – Порой боятся наказания за плохие отметки, иногда страсть к приключениям их одолевает. Не вы первые, не вы последние, это случается сплошь и рядом. Важно сейчас создать дома такую обстановку, чтобы ребенок не нервничал».
После ухода врача Регина поставила мужу жесткое условие: никаких воспитательных бесед, никаких скандалов и выволочек, сейчас не до выяснений. И Виктор Петрович Москалев скрепя сердце подчинился жене.
Правда, выяснить кое-что хотелось и Регине. Например, отчего так странно вела себя Полина Кускова – старшая из сестер там, в Воронках, куда Москалев примчался на машине по ее же заполошному ночному звонку. О том, что Данила дружит с ее младшей сестрой, Регина узнала еще раньше от преподавателей школы-гимназии: сам он и словом дома не обмолвился о своей школьной приятельнице. Москалев, доставивший Данилу домой, сказал жене: девчонки эти были чем-то напуганы и вели себя странно. Особенно старшая. «Я войти не успел в квартиру к ним, а она мне: забирайте, забирайте его скорее отсюда – это про Данилку-то нашего. Что там у них вышло и почему он туда к ним пошел, а не домой?»
Было и еще кое-что необычное. Тошнотворный запах, исходивший от вещей Данилы, которые отдала Полина Кускова. Джинсы и футболка были мокрые и грязные и смердели так, что брезгливую Регину едва не стошнило. Она пересилила себя и, перед тем как выкинуть, тщательно осмотрела вещи – на футболке пестрели какие-то пятна.
Перед тем как уложить Данилу в постель, Регина заставила его сесть в горячую ванну. Он находился там долго, очень долго. Он был уже взрослый и давным-давно все делал сам. Но в тот раз Регина была настороже, запретив ему запираться. Не выдержав ожидания, она тайком заглянула в ванную – Данила сидел в воде в клубах горячего пара, неподвижный, заторможенный. Из крана тонкой струйкой текла вода, он не отрывал от нее глаз. Регина успела вовремя: еще бы чуть-чуть, и вода хлынула через край ванны на пол.
– Льется же, ты что, не видишь? – Регина завернула кран, стараясь говорить как можно мягче.
– Вижу. – Данила повернулся на бок, вытягиваясь в ванне в полный рост.
Он проспал до трех часов дня. А в четыре снова приехали врачи – два светила детской педиатрии, которых Виктор Москалев разыскал по знакомству.
Результатом этого осмотра были новые уколы витаминов и выписанные направления на анализы – «на всякий случай сделаем мальчику полную диспансеризацию».
Прошло два дня, а вопрос, ГДЕ БЫЛ ЕЕ СЫН, так и оставался загадкой для Регины. А потом случилось сразу много событий – Виктор Москалев должен был лететь с группой сотрудников на совещание министров внутренних дел стран СНГ в Казахстан. Командировка всего на полтора суток, раньше это было обычным делом в их семье, но сейчас отчего-то Регине хотелось, чтобы муж не отлучался из дома. Некие коллизии произошли и в отношениях с милейшей Надеждой Макаровной, после возвращения Данилы у нее был какой-то настороженный вид.
Она даже намекнула, что, мол, наверное, попросит расчет – мол, что-то со здоровьем неважно, и все такое… К ее увольнению Регина уж совсем была не готова. Вроде бы потом этот вопрос заглох – Надежда Макаровна в шесть вечера собралась к себе домой, обещав завтра прийти к девяти.
Регина осталась дома с сыном. Он был у себя, полулежал в пижаме на кровати. И телевизор у него был включен – громкий такой звук, какой-то сериал со стрельбой. Регина несколько раз заходила к нему, спрашивала, не надо ли чего, принесла ему кефир, вафли, которые он всегда очень любил. Телевизор работал, но Регине казалось, что сын ее смотрит куда-то… мимо… На открытое окно, на вечернее солнце, показавшееся на миг из-за туч.
Чтобы чем-то занять себя, отвлечься, Регина достала ноутбук. В Интернете, может, повезет – есть ведь, наверное, какие-то родительские форумы, где обсуждаются проблемы воспитания подростков, установления психологического контакта с подрастающими детьми. Да, да, вечная проблема – отцы и дети, а в их семье все это усугубилось длительной разлукой. Может, и правда Данила хотел вернуться в Питер к бабушке, только теперь не признается в этом?
В блужданиях по Интернету время летит незаметно, кроме родительских форумов, Регина нашла для себя и еще много чего интересного. Легла около полуночи, предварительно поднявшись к сыну. В комнате его было темно, телевизор выключен, Данила спал. Регина притворила окно, но совсем закрывать его не стала – май ведь, а ребенку нужен свежий воздух.
Это был обычный вечер, обычная ночь. Все плохое было уже позади, с этими мыслями она и уснула.
Тьма и на фоне ее багровая нить… Тянется, тянется, как живая, пульсирует… И внезапно рвется, рассеивая багровые брызги, пачкая ваше лицо… Сон?
Регина проснулась с бешено бьющимся сердцем. Провела ладонью по лбу. Нет ничего, это только испарина… Ей показалось… что ее разбудило? Ей почудилось, что в ее комнате, рядом с кроватью, кто-то есть.
Никого. Это ветер шумит за окном. Дождь… Какой сон странный, и разве такое можно назвать сном…
Она встала, не включая свет. Сколько сейчас может быть времени – три, половина четвертого? В горле сухо, а лоб влажный. Надо выпить воды, и, может, стоит принять валокордин? Чего она так испугалась во сне?
Она прошла через темный холл, невольно чутко прислушиваясь ко всем звукам в доме. Их не было – звуков. Ее окружала абсолютная тишина. Мерещится всякая мерзость… Вот что значит торчать часами в Интернете – голова как чугун.
Валокордин хранился на верхней полке дверцы холодильника, туда его ставила Надежда Макаровна. Можно было и тут, на кухне, не зажигать свет, просто открыть холодильник – там и так все найдешь.
Но вдруг Регина обо что-то споткнулась. Она нашарила выключатель – щелк! Свет – мертвенный электрический. На полу кухни что-то белеет. Она нагнулась. Это был пластиковый лоток, в них обычно в супермаркетах упаковывают мясные продукты. Клочки целлофановой обертки рядом, дно лотка было измазано сукровицей.
Регина подняла лоток. Это из-под охлажденных отбивных, она сама их покупала, их очень любил муж. Надежда Макаровна собиралась их замариновать с луком. Но как обертка оказалась ночью здесь, а не в мусорном ведре? Домработница никогда прежде не позволяла себе такой неаккуратности. И потом… она, Регина, ведь сама вечером сновала по кухне – наливала Даниле кефир, потом ставила чайник. Тут все было убрано.
Сукровица испачкала пальцы Регины. Забыв про валокордин, она повернулась к мойке, чтобы вымыть руку. И тут в кухне погас свет.
В темноте не было слышно ни звука. Потом легкое дуновение… Едва ощутимое колебание воздуха. Регина влипла спиной в мойку. «Кто здесь?!» – она не смогла этого крикнуть, горло перехватило. Едва слышный шорох… Что-то осторожно коснулось ее испачканных пальцев, что-то влажное, липкое… как будто языком провели по коже, слизывая, присасываясь пиявкой…
Не помня себя от ужаса, Регина взмахнула рукой, отбрасывая от себя ЭТО… Грохот – на пол полетел термос, стоявший на мойке, она задела его. И этот живой звук словно придал ей сил. Она бросилась к выключателю и…
Свет зажегся, и она увидела Данилу.
Прошло, наверное, несколько минут.
– Ты почему не спишь, сынок? – Она наконец справилась с собой, спросила его, сумела произнести эти несколько слов.
– Ты меня разбудила, мама.
У него был сонный вид, глаза полузакрыты, он был похож на лунатика в этот момент. «Что ты кричишь? Что с тобой?» – он не задал ей этих вопросов.
В холле при включенном свете (горели все лампы – люстра, бра) Регина смотрела, как он поднимается к себе в комнату по лестнице.
Оставив в холле и на кухне свет, она вернулась в спальню. Зажгла ночник. Попыталась взять себя в руки. Попыталась понять, разложить по полкам все. ВСЕ. Но нечего было раскладывать. Да, она смертельно испугалась. У нее просто не в порядке нервы – в этом все дело. Последние дни, дни страха и поисков, не прошли бесследно. В этом разгадка.
Она лежала в постели, смотря на дверь, слушая ночь. Потом веки ее отяжелели – что-то словно убаюкивало, навевая дремоту: усталость, нервы, а может быть, что-то еще – заунывное и протяжное, похожее на песню, где не разобрать чужих слов, где только голоса – сливаются, расходятся, вторят мелодии – флейта, волынка и барабан, глухо отбивающий ритм. Багровая нить на фоне тьмы снова возникла и тут же растаяла. Никаких тошнотворных брызг, никакой сукровицы…
Кто-то явился из темноты следом за флейтой – сильные руки, жаркие губы. Невозможно было не поддаться соблазну во сне, она не понимала – то ли ее любили, то ли насиловали жадно и нежно, обжигая поцелуями, распаляя, доводя до неистовства. Заставляя забыть обо всем – даже о том, что это всего лишь эротический сон, обманка.
Звук в темноте… словно клацнула входная дверь. Наверное, и это тоже приснилось.
Глава 17 Карамель
Как будто кто-то зовет… Тихий, хлюпающий звук…
Лера Кускова повернулась на бок, засунув сжатые в кулаки руки между колен. Этот звук… словно едят, глотают большими кусками, сосут что-то аппетитное, сладкое…
КАРАМЕЛЬ… Нет, это слово звучит по-другому, на чужом языке. Карамель – это всего лишь перевод. И это не только конфета – ТАМ, откуда доносится зов.
Маленькая ранка на губе все еще саднит, столько времени прошло, а она никак не заживает. Он укусил ее… Ранка как язва, как напоминание, чтобы она не забывала о нем.
А в школе они… Они вроде как с ним дружили. Но теперь школы не будет, ничего этого больше не будет. Будет что-то другое.
МНЕ СТРАШНО…
Пыль, пыль, пыль, белая пыль на дороге. Она везде – в горле, в носу, в волосах. ГДЕ Я? Что это за пыль такая, что это за дорога? Ничего не видно в пыльной мгле, не разобрать.
Натужно ревет мотор, старое железо дребезжит – по дороге катит грузовик. Такие только в кино, в старых фильмах… В кузове полно людей – загорелые, бородатые, странно одетые – тоже как в кино. У многих из них ружья, у других что-то вроде самодельных факелов. Осталось только поднести спичку.
Из кабины высовывается человек в военной гимнастерке, у него в руке пистолет. Он что-то кричит, машет рукой и стреляет. Те, кто в кузове, тоже начинают беспорядочно палить – куда, в кого? Пыль, пыль, пыль – ничего не разобрать.
Это было давно, много лет назад. Но отчего я так ясно вижу все это?
Лера Кускова сжалась в комок под одеялом. Приступ кашля… Это пыль всему виной, она уже в легких. Нечем дышать на этой дороге. Но это же просто сон… Это как фильм… Правда, ты не в зале сидишь перед экраном, а внутри. Помнится, когда она была маленькой, ей так хотелось сниматься в кино – ну хоть в «Ералаше». И вот она как будто внутри, там, за экраном. Это кино про нее и еще про кого-то, только…