— А ты в курсе, как это делается? — беспокойно спросила Ориан.
Лицо Ладзано помрачнело.
— Это мне известно давно, уже лет двадцать. Мне просто не хватало доказательств. А сейчас они у меня есть, правда не все. Но я не в состоянии все расшифровать. Однако даже с тем, что у нас есть, можно упечь Орсони пожизненно. И тем не менее не он меня интересует.
Ориан пристально посмотрела на него:
— Кто же тогда? Политик, стоящий за ним и дергающий его за ниточки?
Ладзано промолчал.
— Ты можешь довериться мне, — нежно настаивала Ориан, — И нашей бригаде есть возможности установить некоторое число фирм-прикрытий. Тебе просто необходимо передать мне эти бумаги, Я проведу тайное расследование.
Ладзано отрицательно покачал годовой:
— Это слишком опасно. Я отдам их, не бойся, но прежде кое-что проверю, Если это то, что я думаю, работы у тебя будет но горло, чтобы насадить на булавки виновных. И главного — того, кто, как ты говоришь, дергает за ниточки.
На всякий случай Ориан упомянула в разговоре фамилию Дюбюиссона. Ладзано не принял вызов, и она усмотрела в этом знак того, что Эдгар Пенсон угадал. Если бы гипотеза оказалась неправдоподобной, Ладзано с ходу отмел бы ее раздраженным жестом. Вновь они неожиданно замолчали. Эдди спустился в киоск за газетами, принес «Экип» и толстый воскресный выпуск «Фигаро», от которого отделил «Мадам Фигаро», предназначавшуюся для женщин. За это время Ориан сложила в дорожную сумку джинсы, свитер и шорты, смену белья, подарочный флакончик «Шалимар» и очечник. Из необъяснимого кокетства она не собиралась постоянно носить очки в присутствии Эдди, несмотря на то что знала — ее ждут головные боли, которые придется заглушать двойными дозами аспирина.
— Этот Артюр… у которого мы побывали в прошлый раз, ты что-нибудь можешь о нем сказать? — задала последний вопрос Ориан, когда они уже отъезжали.
И вновь лицо Ладзано замкнулось.
— Пока нет. Я хочу развязать тебе руки. Это очень злобный человек, ужасно хитрый и ловкий. У него тысячи покровителей как во Франции, так и за границей. Он — неприкасаемый.
— Однако мы коснулись его, украв его документы.
— Верно. Но видишь ли, раненое животное становится необычайно яростным. Надо бояться его. Те, кто когда-то перешел ему дорогу, сегодня уже ничего не могут сказать.
Ориан смирилась, но такой ответ ее не удовлетворил. Уик-энд только начинался, Она сумеет подобрать слова, найти жесты, чтобы открыть эту потайную дверь, запертую Ладзано. Дверь эта казалась ей менее опасной, чем сжигавшее ее любопытство.
48
Домик был небольшим и точно таким, как описал его Ладзано. С одной стороны его защищала от ветра живая ограда из тамариска. Внутри стены были побелены известью, главная комната выходила в крошечный садик. Беседка из виноградных лоз пропускала солнечный свет и продувалась вечерним ветром. Вырвавшись из духоты жаркой поездки, они на какое-то время растянулись на шезлонгах, вдыхая сладковатые запахи сада, а море кидало приливные волны на перламутровые скалы. Ладзано оставил свой мотоцикл на улице Карм. Все путе шествие они проделали в вагоне первого класса скоростного поезда. Ориан редко ездила первым классом и с удовольствием устроилась на сиденье из полосатого бархата. Дорогой они почти не говорили, но думали о любви. Их сознание легко перемещалось между Парижем и Ла-Рошелью, между днем вчераы ним и завтрашним. У монументального вокзала Ла-Рошели их ожидала арендованная Ладзано машина. Они доехали до моста, соединяющего материк с островом Ре. После поворота к порту с прогулочными судами Ладзано поделился с Ориан мыслью о своей мечте поставить там на якорь свою «Массилию». «Настоящие чудеса мореплавания начинаются здесь, — объяснил он. — „Шарант Маритим“, „Калипсо“ Кусто, „Эрмен“ Лафайета были построены в Рошфоре. Тут самое место для моей четырехмачтовой!»
Прежде чем подъехать к дому Ладзано, они прокатились вдоль Арса — полоски суши, пролегшей между морем и полосой прилива. Чайки встречали их пронзительными криками, цапли важно ступали по влажной земле. Затем Ладзано заехал к своему другу Кристобалю Гийермо, чилийскому эмигранту. Он давно жил здесь, и Эдди относился к нему как к старшему брату или отцу. С цигаркой из маисовой бумаги, словно прилипшей к нижней губе, с желто-черными зубами, Кристобаль был неотъемлемой фигурой этой части Ре. Говорил он мало, потому что за него говорили его глаза. По просьбе Ладзано он составил на стол поднос с ракушками, устрицами, крабами и еще не остывшими лангустами в розовых панцирях. Много там было съедобных улиток, морских гребешков и серых креветок… И все это заедалось коричневато-серым хлебом, намазанным оленым маслом.
— Ты мне покажешь дом? — спросила Ориан.
— Ваше желание для меня закон, — произнес Ладзано, вставая навытяжку. Он уже хорошо отдохнул после долгого железнодорожного переезда.
Фамильный дом Эдди оказался просторным и светлым. Нижнее помещение продолжалось комнатой с толстыми стенами, выходившей в благоухающий сад. «Комната мамы», — проговорил Ладзано, и тон, которым он сказал слово «мама», тронул Ориан до глубины души. Красивый мужчина, самоуверенный, предприимчивый, Эдди одним этим словом вскрыл, до какой степени он оставался сыном, хотя и осиротевшим, как он соединял память о родителях, разбросанную между Марселем и Ре.
К комнате матери примыкала красивая ванная комната, в которой окошко, прорубленное с западной стороны, смотрело на море, рассекаемое прямым лучом маяка. Световой луч денно и нощно указывал морякам путь домой. Ладзано и Кристобаль Гийермо часто встречались на маяке. Старый чилиец мечтал о возвращении в родную страну, Эдди — о переходе его яхты через пляшущий океан.
На втором этаже Ориан с удивлением обнаружила кукольную комнату: десятки тряпичных кукол занимали кровать в углу.
— Увлечение матушки. Все местные дети хоть раз да пришли взглянуть на коллекцию кукол. Она сама рисовала модели на бумаге, потом воплощала их, покупая материю на рынке по четвергам. Они твои, если хочешь.
Ориан почувствовала, как перенеслась в детство… Алиса в доме чудес… Вспомнила о детских играх в сарае, где она создавала свою вселенную, заселяя ее рукотворными тряпичными созданиями.
— Можно? — спросила она, протягивая руку к изумительной кукле, на которой были капор с воланами, красные чулки, золоченые туфельки и праздничное платье крестьянки. Можно было представить, что она отправляется на бал, где непременно встретит возлюбленного.
— Конечно, — подбодрил ее Ладзано, — возьми, мама была бы счастлива оттого, что она тебе понравилась. Думаю, эта кукла была ее любимицей.
Ориан колебалась. Тогда Ладзано взял куклу и приложил ее к груди молодой женщины, словно подарил ей ребенка.
Ориан несколько секунд стояла неподвижно, захлестнутая глубоким и неконтролируемым волнением, которое было сильнее, чем все остальное. У нее возникло ощущение, что ее внезапно захватил высокий прилив, чтобы никогда больше не отпустить.
Они спустились в сад. Заходящее солнце посылало на стену дома последний луч — это было волшебное зрелище. Ориан была потрясена. С тех пор как она встретила Эдди, ее беспрестанно ошеломляли его взрывные появления и внезапные исчезновения, Она не решилась бы назвать их бегством, настолько все это было эффектным.
Его манера появляться и испаряться вводила в их отношения непредсказуемость, не лишенную очарования, но внушавшую беспокойство. Ориан всегда предпочитала контролировать свои действия, даже в личной жизни. Здесь от нее ускользало главное. Ободренная поведением Ладзано на поэтических вечерах на улице Помп, она не испытывала к нему чувства недоверия или ревности к потенциальной сопернице. И здесь, в материнском святилище, Ориан полностью успокоилась. Ладзано будто представил ее своей матери, а кукла, которую она прижимала к сердцу, стала ее благословением. Добро пожаловать в наш дом, добро пожаловать в нашу жизнь. Отныне они всегда будут произносить эти слова во множественном числе, они будут связаны общей судьбой.
В эту ночь они не занимались любовью в комнате на первом этаже. Наполненный йодом воздух вливался в открытое окно. Ладзано рассказал, что его мать поселилась здесь после смерти отца. Дом принадлежал одному из кузенов. Доля наследства и деньги, полученные от продажи отцовской фирмы, очень пригодились. И мать сумела дешево купить непритязательный домишко. В 70-е годы остров Ре еще не ценился, как сегодня, — объяснил Ладзано. — Предсказательница мадам Солей заявила о предстоящем здесь внезапном сильном приливе, схожем с цунами, и многие из местных жителей поспешили убраться подальше в глубь материка, Моста тогда не существовало. Все пользовались паромом, который совершал медленные переправы между причалами Пон-Неф и Ривду…
— У тебя сохранилась фотография отца? — неожиданно прервала его Ориан.
Она не преминула отметить, что сегодня Ладзано избегал упоминать об отце — человеке, который повлиял на его жизнь и его решения. Он замялся.
— Думаю, мать сохранила альбом в сундуке большой комнаты, в углу.
— Могу я сходить за ним?
— Если хочешь.
Ориан вышла из спальни и быстро вернулась, держа в руках альбом с фотографиями, вставленными в прозрачные гнезда. Затхлостью пахнуло, когда она молча переворачивала страницы. Ветер, врывавшийся легкими порывами, колебал пламя керосиновой лампы. Ладзано замолчал, словно вспоминая прошлое, с которым утратил всякую связь. В этом альбоме с поблекшими красками жил белокурый кудрявый мальчик, смотревший на отца как на Бога, а рядом стояла мать, казавшаяся самой счастливой женщиной в мире.
Особенно поразила Ориан одна фотография. «Это сардинщик», — поспешил пояснить Ладзано. Черно-белое фото было сделано в шестидесятых годах в марсельском порту. Мужчина с ослепительной улыбкой в форме моряка.
— Это невероятно, — удивилась Ориан. — Просто невероятно.
— Я знаю, — сдавленным голосом откликнулся Ладзано.
Он явно не видел этой фотографии очень давно. Душевное волнение отразилось на его лице. Дата, помеченная тонким почерком его матери, позволила ей быстро подсчитать. Судя по фотографии, его отцу было сорок два года — столько же, сколько сейчас Ладзано. И не его отец уже улыбался, ей, а он, Ладзано, словно брат или близнец. Сходство изумляло, оно было таким потрясающим, таким необыкновенным, что Ориан резко закрыла альбом и обхватила голову Эдди руками, целуя его.
Их разбудили крики чаек. Спали они, прижавшись друг к другу, Эдди обнимал талию Ориан. Грудью он ощущал ее гладкую спину, руками — горячий живот. Они слушали тишину — чайки не кричали, на море был отлив. Накануне Ориан заметила, что в доме не было телефона. Не увидела она ни телевизора, ни радио. Была только стереосистема. Да еще книги: романы Пьера Лоти, Анри де Монфреда, знаменитые «Тайны Красного моря», а также поваренные книги. Именно здесь уединялся Ладзано, чтобы вновь возвращаться к жизни, когда уходили те, кого он любил, включая жену.
— Мать и жена не очень-то ладили, — вдруг произнес Ладзано.
Ориан не спрашивала его об этом. Но он сам пожелал прогнать малейшее сомнение из сознания молодой женщины.
— Элен ни разу не приезжала сюда. А я приезжал и после смерти матери. Элен говорила, что, даже умершая, моя мать была для нее постоянным упреком.
— Почему упреком?
— Да потому, что у нее отняли сына, черт побери!
Ориан не призналась Эдди в своем чувстве по прибытии сюда: она была первой. Ей не хотелось делать вид, что она игнорирует существование его жены. Но про себя решила: признание мужчины, которого она любила, укрепило ее в вере, что они будут вместе.
Время бежит быстро. Пришел час, когда пора было закрыть ставни и возвращаться в Ла-Рошель. Ориан, которую не покидала мысль о Леклерке, попыталась завести разговор на эту тему.
Ладзано и на этот раз уклонился от него. Он не забывал, что Ориан не только женщина, вернувшая ему вкус к жизни. Она принадлежала к судебным органам, и не важно к каким: судебный следователь Ориан Казанов из «Финансовой галереи» парижской прокуратуры, которая не побоится засыпать вопросами предпринимателей, небрежно обращающихся с бухгалтерией, или бизнесменов, любящих ловить рыбку в мутной воде. Он знал, что делал. А Ориан не знала, что, идя по тропе дружбы, связывающей ее с супругами Леклерк, неминуемо окажется на заминированном поле — поле мести. И еще Ладзано нисколько не сомневался в ее дедуктивных способностях. Он осознал это по дороге к вокзалу, когда она задавала ему вопросы; в это время они удалялись от маяка Бален, восхитительного городка Арс и криков чаек.
— Твой отец действительно покончил с собой? — нерешительно спросила она, боясь его задеть.
Он молчал.
— Если я и говорю это, — продолжила она тоном, в котором не слышалось ни извинения, ни смущения, — если я так говорю, то причиной тому решительность, которую ты проявил, чтобы добыть эти документы, Я помню, каким ты был в тот день в доме Артюра. Ты походил на дикого хищника в поисках жертвы. Ты рылся, шарил, вынюхивал, ходил кругами; в тебе действительно появилось что-то звериное. Я никогда не видела у тебя такого лица и подумала, что человек, владеющий этими документами, — твой личный враг. Вечером, в пятницу, когда ты признался мне, что документы не настолько убедительны, как ты надеялся, я прочитала в твоих глазах больше чем разочарование. Больше чем ярость — чувство беспомощности, которое ты силился преодолеть. А вчера, увидев лицо твоего отца на старой фотографии, я пошла, что, если кто-то и виноват в его смерти и все еще жив, ты не успокоишься, пока не отомстишь…
Она замолчала. Ладзано незаметно прибавил скорость. Внезапно он затормозил у обочины и вместо ответа привлек женщину к себе, сжимая изо всех сил. Она не была твердо уверена, но ей показалось, что он плакал несколько секунд. Когда он тронулся с места, он взял руку Ориан и больше не отпускал ее, переводя рычаг коробки передач левой рукой, отпуская руль.
— Мой отец убил себя, — наконец произнес он. — Но ты права, он не вонзил бы себе в сердце нож, не покажи ему Артюр дорогу к отчаянию, не растопчи он его честь.
Вот и все, что он сказал. Но и этого было много. До самого поезда они молчали. Устроившись рядом в своих креслах, они уснули, проникшиеся взаимным доверием.
49
Ангел прекрасно провел время в Париже. После ночи в отеле «Рафаэль» за счет благодушного Октава он сделал себе подарок, посидев за столиком в «Серебряной башне», любуясь панорамным видом на Нотр-Дам и набережные Сены. Между филе тюрбо, муссом из семги и слоеным пирогом с перепелкой и виноградом он вознес тихую, но горячую молитву Деве Марии. Корсиканец никогда раньше не имел возможности так близко видеть башни собора, устремленные в небо, к Матери Вожьей. Он подумал, что поведает ей самые благочестивые свои мысли, которые, как он считал, могли бы дать ему отпущение грехов за все его плохие поступки. Потом он посетил могилу Наполеона в Доме инвалидов, в Лувре посмотрел на египетские сокровища, привезенные «его» императором.
Всякий раз, когда ему поручали деликатное дело, Ангел нуждался в удовлетворении своих сексуальных потребностей с какой-либо незнакомкой. В плотском акте он находил источник успокоения и энергии, которые в нужный момент делали его хладнокровным и трезвомыслящим, обеспечивая успех операции. Вот почему около пяти вечера он нашел одну знакомую Орсони в частном отеле квартала Нейи. Принявшая его улыбающаяся блондинка была заранее предупреждена о приходе этого пылкого мужчины. Она указала ему комнату, где его ждало на все готовое создание — без белья под юбкой-распашонкой и без лифчика под блузкой. Инициативу девушка взяла на себя — сняла с него пиджак и брюки. И, ни слова не говоря, опустилась перед ним на колени. Процедуру провела с искусством, свидетельствующим о большом опыте. Затем она опрокинулась на спину на кровать, все еще одетая, и продемонстрировала хорошую работу своих ляжек. Важен был результат: сильные объятия, возбуждающие и стремительные. Ангел ушел, как и пришел, он не стал мыться — предпочел сохранить на себе испарения чужого тела, чтобы оградить себя от других, менее приятных запахов. Ангел был великолепным стрелком. Он мог с расстояния ста метров попасть в голову человека. Он получил порцию «любви», сексуальное напряжение прошло, и теперь его рука не дрогнет. Он влепит пулю в самое яблочко. Но в этот раз он не получил от Орсони точных указаний. Его просто попросили остаться в Гамбе до возвращения Артюра.
Решение было за Артюром. Редко случалось, чтобы Артюр полностью не доверял Орсони. Но тем не менее была привилегия, которую он оставлял за собой: показать «крестному отцу» что шефом, в конце концов, остается он, Артюр. Таким образом, вернувшись из поездки за границу, Артюр встретил Ангела в своем салоне в Гамбе. Прежде чем отправить его на задание, он горячо пожал ему руку. Ангел казался очень довольным. Задача была не из трудных. Он даже выразил удивление ее легкостью. Но Артюр был непреклонен. Он собственноручно вручил ему холодное, очень острое оружие и пару толстых замшевых перчаток, прекрасно прилегающих к ручке ножа. Ангел, разумеется, не задал ни одного вопроса. Если так нужно было заказчику — такому приятному, изысканному, настоящему джентльмену, — так он и сделает. За все хорошо заплачено, в частности, и за «Серебряную башню», и услуги амазонки.
Была ночь, когда такси высадило любовников на маленькой улочке Карм. Ориан захотелось немного размять ноги, и они направились в сторону Пантеона, окруженного голубоватым ореолом подсветки. Они держались за руки и тихо разговаривали. Ладзано еще раз поблагодарил Ориан за то, что они есть; молодая женщина ответила ему тем же, добавив, как она счастлива и как ей повезло в жизни.