Остаток дня мы провели, прогуливаясь по району, где расположен вход в катакомбы. Назывался он Монпарнас. Это был второй по известности богемный район Парижа после Монмартра: менее знаменитый, менее туристический, менее людный и, к счастью, не злачный. Здесь до сих пор сохранились кафе, в которых собирались художники начала XX века: Амадео Модильяни, Марк Шагал, Фернан Леже, Сальвадор Дали…
В среду мы решили, что с мертвяками пора заканчивать, и выбрали самое новое, самое современное, что только было в Париже, — Дефанс. Кажется, я уже упоминала этот район, арку которого видела с Триумфальной. Теперь мы наконец-то рассмотрели эту арку вблизи. Квадратная сама, она словно состояла из тысяч таких же квадратных окошек с зеркальными стеклами, разделенными крест-накрест на четыре секции — естественно, тоже квадратные. Внутри арки, то есть под ее сводом, были натянуты два больших белых полотнища, напоминающие крылья. Если встать под ними, можно было заметить прозрачный, похожий на яйцо лифт, время от времени пробегающий по внутренней стороне арки: по-видимому, внутри находились какие-то учреждения.
Сам район Дефанс ужасно мне понравился. Фотографировать хотелось все подряд. Необычные изогнутые крыши, бегающий по улице паровозик в виде космической ракеты, странные скульптуры и — небоскребы, небоскребы, небоскребы! Округлые и угловатые, симметричные и нет, серийные, парные и уникальные — тут было все, кроме низких домов! Миллионы окон, стеклянные украшения, металлические детали сооружений и выложенные белыми плитами улицы делали Дефанс невероятно светлым, ярким… и каким-то даже неземным. Да, точно! Оказавшись здесь, я словно перенеслась на другую планету, жители которой обогнали нас в развитии лет на триста.
В четверг мы отправились в Дом инвалидов — здание XVII века с огромным золоченым куполом, который я уже видела, только издали — с Нотр-Дама. Изначально этот дом был госпиталем и приютом для ветеранов войн. Теперь он славился как усыпальница Наполеона, саркофаг которого, стоящий в специальном круглом зале, был окружен напольной мозаикой, где были выложены названия самых важных побед знаменитого императора. Среди них было Moscowa — сражение на Москве-реке. Бородинская битва по-нашему! Бонапарт считал, что победил в ней! Вот наивный!
Недалеко от папаши покоился его сын — Наполеон II, знаменитый только тем, что никогда не правил. В отдельном зале были саркофаги других знаменитых полководцев Франции. Впрочем, их имена мало что говорили даже моим получающим историческое образование спутницам. С другого входа был Музей истории Второй мировой войны. От нечего делать мы сходили и туда: посмотрели на оружие и оценили содержимое рюкзаков солдат союзных армий.
В пятницу мы получили в школе сертификаты о прохождении двухнедельных языковых курсов и отправились в Музей Орсэ — смотреть произведения художников конца XIX — начала XX века. Этот музей находился в здании старинного вокзала — и изысканные вокзальные часы до сих пор висели под его сводами. Больше всего мне понравилась скульптура белого медведя: не знаю уж, что хотел сказать автор и какого течения в искусстве он придерживался, но зверь вышел ужасно обаятельным. Гладкий, блестящий, он выглядел так, словно вырублен не из камня, а из сахарной глазури.
Суббота стала днем малых музеев. Мы снова погрузились в атмосферу старины, побывав в двух музеях мебели с воссозданными интерьерами прошлых веков, Музее старинной одежды (там были настоящие, ношенные кем-то платья с кринолинами!) и Музее народных ремесел, где освещался исконный быт простого французского народа. Интересно, что во все эти места мы попали по одному и тому же билету — своеобразному «проездному» на музеи. Такие пропуска, рассчитанные на один, три или пять дней, можно было купить в кассах метро.
Наконец настало воскресенье. Наш последний день в Париже. И последний день недели, в течение которой мои мысли постоянно занимал Жан-Батист.
Начиная с понедельника мы переписывались ежедневно. Иногда даже несколько раз в день: я могла выйти на связь перед занятием, на перемене, после занятия и еще потом, если удавалось зайти в интернет-кафе.
Последнее время идея связать свою жизнь с французом уже не казалась мне такой привлекательной, как раньше. Я бы даже сказала, что эта идея полностью ушла в прошлое… если б не познакомилась с Жан-Батистом. Удивительно, насколько хорошо мы понимали друг друга! Он разделял мои взгляды на многие вещи, любил те же фильмы и те же книги, что нравились мне… Конечно, мы говорили в основном не о русских авторах, а об англоязычных, но имена Достоевского и Толстого моему другу тоже были известны. Вообще, одним из качеств, сразу расположивших меня к Жан-Батисту, стала его образованность: о России он знал на порядок больше, чем те французы, с кем я встречалась, мог поддержать разговор хоть о физике, хоть об истории, да и писал исключительно грамотно: если письма моих прежних «кавалеров» нередко были составлены кое-как, без диакретических знаков[11], с жаргонными выражениями, то Жан-Батист был всегда очень литературен. Его письма читались легко и приятно, без словаря. Он не был слащавым, не рассыпался глупыми комплиментами, как Адам, не подсовывал мне своих сочинений, чтобы польстить, как Фабьен, не строил из себя экскурсовода или учителя, как Антошка. Жан-Батист с самого начала стал моим другом — таким другом, с которым можно говорить о чем угодно. Несмотря на все мои знания о различиях национальных характеров, чужом менталитете, стереотипах и предрассудках, между нами появилось настоящее духовное родство. И знаете что? Как ни банально это звучит, но мне показалось, будто я знаю этого парня всю жизнь.
Мы переписывались о разном, но одна тема поднималась практически в каждом письме — фотография. Мою Жан-Батист давно видел, а вот свою предоставить отказывался. Он то игнорировал мои просьбы, то отнекивался под разными предлогами, то обещал прислать позже. В конце концов я заподозрила, что общаюсь либо с девчонкой, либо с уродом, либо с каким-нибудь марсианином. В субботу, зайдя в интернет-кафе, я прямо высказала Жан-Батисту свои опасения. А в воскресенье, когда снова оказалась в Сети, с радостью и волнением увидела на его письме значок скрепки — заветный файл.
Я так и не поняла, почему Жан-Батист так долго отказывался показать мне свое лицо. Лицо это было приятным и симпатичным: карие глаза, каштановые, немного вьющиеся волосы, родинка между губами и подбородком. На вид моему другу было не шестнадцать, как он сказал, а все восемнадцать, а то и двадцать. Впрочем, это мне понравилось — кто же откажется от взрослого парня! Не выдержав, я погладила нарисованное на мониторе лицо. В этот момент за спиной раздался голос Карины:
— А, вот ты где! Мы уже обыскались! Давай-ка, вставай! Скоро вылет, а мне надо, чтобы кто-нибудь помог нести сумки.
— Иду, — буркнула я, выходя из почтового ящика, чтобы какой-нибудь посетитель этого пункта доступа в аэропорту не надумал воспользоваться моей учетной записью.
— Надеюсь, что ты сильная. Мои покупки очень много весят… Ну, быстрее! Вечно ждать кого-то надо!
Глава 10 Снова дома
Пару дней спустя после моего возвращения мы с Настей снова сидели в нашем любимом фастфуде. Я вонзила зубы в пухлый сэндвич и застонала от удовольствия.
— Отъедаюсь, — пояснила я подруге, заметив ее удивленный взгляд.
— Неужели хозяйка и правда так плохо кормила вас?
— Да вообще! Не кормежка, а одна только ее видимость! Сначала было более-менее, а потом запасы стали кончаться, но новых не покупалось. Как-то раз пришлось позавтракать сухими кукурузными хлопьями.
— Без молока, что ль?
— Ага! Доминик нам показала в первый день, где молоко стоит. Но оно же не бесконечное. Там коробки три было — ну что это такое на четверых? В конце второй недели она наконец увидела, что молоко кончилось, и удивленно так говорит: «Вы что, его пьете, что ли?» Оказывается, его надо было только для цвета в чай добавлять! Представляешь, какая жадность?! А мы потом зашли в ближайший магазин, так там это молоко стоит пятьдесят копеек… в смысле, евроцентов. Самое дешевое из всех.
— Хм… — сказала Настя. На ее лице читалось недоверие. — Так что же, поездка не удалась?
— Знаешь, когда я писала тебе второе письмо, то так и считала. Но потом… Мне кажется, я увидела настоящий Париж. Не тот рекламный, о котором я мечтала, а живой. Париж не гламурный и не шикарный. За всем этим, наверно, на Рублевку надо ехать. А Париж знаешь какой? Он уютный. Он для людей…
— В смысле — для людей?
— Ну вот Москва — она город для денег. Петербург — для фасада, для вида, для красоты. Еще у нас много городов для заводов, для производства. А Париж, он очень человечный. Для людей. Для пешеходов. Нету там «ничейного пространства», нету «улицы», холодной и опасной, куда надо собираться специально. Там все обжито. Там все… с душой, что ли!
— Хм… — сказала Настя. На ее лице читалось недоверие. — Так что же, поездка не удалась?
— Знаешь, когда я писала тебе второе письмо, то так и считала. Но потом… Мне кажется, я увидела настоящий Париж. Не тот рекламный, о котором я мечтала, а живой. Париж не гламурный и не шикарный. За всем этим, наверно, на Рублевку надо ехать. А Париж знаешь какой? Он уютный. Он для людей…
— В смысле — для людей?
— Ну вот Москва — она город для денег. Петербург — для фасада, для вида, для красоты. Еще у нас много городов для заводов, для производства. А Париж, он очень человечный. Для людей. Для пешеходов. Нету там «ничейного пространства», нету «улицы», холодной и опасной, куда надо собираться специально. Там все обжито. Там все… с душой, что ли!
— А у нас — без души?
— Где с душой, а где и без. Вот бывают дома и дома — хоть дворцы, хоть коробки, без разницы. Они просто есть, они ни о чем не расскажут, и ты их не замечаешь. А бывают дома, которые что-то видели, что-то знают. Они могут сразу и не открыть своих тайн. Но по одной их… физиономии, что ли?.. понятно, что им есть о чем поведать. Так вот, в Париже все дома — такие.
— Мистика какая-то, — поморщилась подруга. — Ты что, мракобесием увлеклась?
— Да ничем не увлеклась я! Просто говорю про то, что чувствую! Вот поедешь в Париж и поймешь.
— Поеду или нет — кто его знает… — вздохнула Настя. — А в одежде от-кутюр вообще не ходят?
— Нет, не ходят.
— А магазины шикарные? Ты в них была?
Похоже, Настя упорно не желала слушать про тот город, который я видела. Ее по-прежнему интересовал Париж рекламный, легендарный, растиражированный… Тот Париж, который не во Франции, а в умах наших сограждан.
— Ну зачем мне шикарные магазины? Я же не олигарх. Какой смысл рассматривать товар, который я все равно не смогу купить? Но если уж так нравится травить душу — велкам в Столешников переулок! Зачем тратить время в Париже на то, что в Москве на каждом углу?!
Подруга хмыкнула. Похоже, я ее не очень убедила.
— А рестораны? Вы ходили по ресторанам? Ели устриц, улиток?
— Да, нашли в одном месте. Фигня. На вкус они точно такие же, как и на вид.
— А круассаны?
— Всегда без начинки и дорогущие. Те, что в нашей булочной, дешевле и вкуснее.
— А сыры?
— Они вкусные, но вонючие — просто ужас!
— А парни?
Я вздохнула.
— Ты разочаровалась во французских парнях! — поняла подруга. — Потому тебе теперь и кажется, что Париж отстойный.
— Я вовсе не говорила, что он отстойный! Я как раз убеждаю тебя в обратном!
— Ну-ну, оно и видно! Там дорого, там невкусно, там не устраивает… Тебе небось и Эйфелева башня не понравилась?
— Понравилась. Но только она — не главное. В Париже есть куча других мест не хуже ее. А то и лучше. Особенно всякие тихие местечки, где нет туристов…
— По-твоему, туристы ходят там, где плохо, а того, где хорошо, избегают?
— Ну, не то чтобы прямо так, но, понимаешь…
— Лиза, ты просто переутомилась! — торжественно объявила подруга мне свой «диагноз». — У тебя нелюдимость и ипохондрия на почве любовной неудачи!
— Нет у меня никакой любовной неудачи! — разозлилась я. — Нет и никогда не было! А ты просто ничего не понимаешь!
— Да что тут не понять? Ты ведь так и не закрутила романа с французом?
На пару секунд я задумалась. А потом сказала:
— Нет, не закрутила.
Переписка с Жан-Батистом продолжалась, и я день за днем все больше убеждалась в том, что он — самый близкий, самый приятный для меня парень, какой только может быть. Но было ли у этого общения будущее? Ведь я не знала, когда снова окажусь в Париже, если вообще окажусь. А Жан-Батист, хоть и обещал приехать в Москву, не мог пока назвать никаких сроков. Когда же мы встретимся? Через год? Через два? Через пять? Но это все равно что никогда!
Одним словом, наши отношения были чисто виртуальными и не обещали стать иными в обозримом будущем. Я вляпалась в роман по Интернету! Вот позорище! Настя меня обсмеяла бы, если б узнала. Именно поэтому я предпочла скрыть от нее правду.
В тот же день, чуть позже, вернувшись домой и занимаясь разбором фоток, я неожиданно поняла, что умру, если не поем шоколада. В холодильнике его не нашлось, и пришлось идти в магазин. Он находился недалеко — надо было лишь обойти вокруг дома и пересечь двор. Я совершила привычный крюк, миновала помойку, оказалась на детской площадке, прошла мимо качелей, горки… и увидела его!
Кого, спросите вы? Да Жан-Батиста же!
Да-да, в своем дворе, в московском спальном районе!
Он шел, засунув руки в карманы и глядя мимо меня. Ошибки быть не могло: все черты лица и даже родинка совпадали с тем, что я увидела на фото!
«Он приехал! — промелькнуло в голове. — Он сделал мне сюрприз!» Но уже в следующую секунду я поняла, что радоваться нечему. Я не давала Жан-Батисту своего адреса. Да и не стал бы он делать вид, что не узнает меня, если б на самом деле приехал. Вернее… если б он существовал! Ведь все это время я переписывалась с каким-то приколистом из своего двора!
Что ж, это ему с рук не сойдет!
Собравшись с мыслями, я догнала негодяя (а он уже успел пройти мимо меня и почти скрыться из виду) и преградила ему путь.
— Бонжур, месье! Коман са ва?[12]
— Че? — сказал парень.
— Ах, «че»? Вы забыли французский язык?! Как же так, месье? Вас же зовут Жан-Батист, вы же в Париже живете! — выдавила я, стараясь придать голосу саркастическую интонацию и не выдать подступающих к глазам слез.
— В каком еще Париже? Ты больная?
— Это ты больной, придурок! Какого черта надо было играть в эти игры? Выдавать себя за иностранца, переписываться со мной по-французски, болтать про любовь! Чтобы поржать потом, да?!
— По-французски? — Удивление не сходило с лица предполагаемого обидчика, а только усиливалось. — Ты смеешься? Я французского не знаю! Я, блин, и по-русски-то с ошибками пишу!
— Мне наплевать, как ты пишешь по-русски! Мне даже наплевать, как тебя звать на самом деле! Просто не думай, что можешь поиздеваться надо мной безнаказанно и забыть! Ты пожалеешь, понятно, урод?!
— Да не издевался я над тобой! — парень приложил руки к груди, и на секунду мне показалось, что он не врет. — Я вообще тебя не знаю! Расскажи хоть, что случилось? Кто обидел? Может, вместе разберемся?
— Случилось то, что один нехороший человек выдал себя за того, кем не является, и завел со мной интернет-роман! И этим человеком был ты!!!
— Да с чего вдруг я-то?!
— Да с того! Я фотку твою видела!
— Постой… — парень задумался. — Что-то припоминаю… А ты случаем не Лиза?
— А, так у тебя было несколько таких жертв! Ты даже имен их не упомнишь, получается?
— И ты из французской школы? — спросил «Жан-Батист», проигнорировав мой предыдущий комментарий.
— Да, представь, из французской.
— Все понятно, — парень улыбнулся. — Пойдем-ка со мной!
Он попытался взять меня за руку, но я вывернулась. С чего это он ухмыляется? И почему я должна с ним куда-то идти?
— Да не бойся ты! Я не обижу. Нормальный пацан я. Хочешь, даже паспорт покажу?
— Да на фиг мне твой паспорт!
— Ладно, так пошли. Тут рядом. В соседнем доме…
— Что в соседнем доме?!
— Твой француз, — и парень усмехнулся.
Несколько минут спустя, поднимаясь вместе со мной по лестнице, Кирилл — а «Жан-Батиста» на самом деле звали именно так — рассказывал мне:
— Брат у меня есть. Единокровный. Родители развелись, когда я был мелкий, отец женился на другой женщине, родил с ней второго мальчика. Я с матерью живу в другом районе, но папку и братана навещаю периодически. Вот братан и говорит мне в прошлый раз: влюбился, мол, в девчонку, а ее одни французы интересуют. Написал ей под видом француза, вроде канает. Но фотка нужна. Вот он и попросил разрешения мою рожу тебе послать. А мне-то какая разница? Шли, говорю, кому хочешь. Сказал и забыл. А теперь оно вон как случилось…
Я не ответила. Просто не знала, что говорить, и шла за Кириллом, перебирая в голове знакомых парней.
— А как зовут твоего брата? — спросила я, когда мы достигли четвертого этажа.
Кирилл не ответил. Он уже был у нужной квартиры и жал на звонок.
— Вернулся? — раздалось из-за двери. — Забыл что-то?
Да это же был голос…
Дверь распахнулась.
— Лиза?!
— Ваня?!
Это был Ваня Смородинский, мой одноклассник! Тот самый, что месяц назад объяснился мне в любви. Тот самый, что не представлял собой ничего особенного и не считался достойным такой принцессы, как Лиза Маркизова.
Оказывается, он был не просто тихим ботаником. Не просто серостью, способной рассуждать лишь о Толстом с Достоевским и правильной расстановке диакретических знаков!
Он был мерзавцем! Обманщиком!
Быстро развернувшись, я побежала вниз по ступенькам.